Рассказы геолога

– То есть, как? – удивился Нюкжин.

– Имею право! – не отводя взгляд, сказал Мерипов. – Голос его звучал упрямо, но спокойно. Чувствовалось, что все продумано и никакими доводами его не сдвинешь. – Вот заявление. За две недели, как положено. И потом, мне полагаются отгулы за сверхурочные… – и повторил упрямо: – Имею право!

– Но в Зырянке Вас ждут. Сорвется бурение! Вы подводите всю экспедицию!

Его глаза смотрели холодно, спокойно, без сочувствия. Чужие глаза.

Нюкжин умолк. С юридических позиций Мерипов был обескураживающе прав. И заявление об уходе за две недели! И отгулы за переработанное время. Ему нет дела, что законодательное положение о восьмичасовом рабочем дне совершенно не подходит к работе геологов. Ну кто при таком коротком полевом сезоне, да еще когда солнце светит все двадцать четыре часа в сутки, будет работать "от" и "до"? Кто прервет дальний маршрут на пол дороге, потому что истекло положенное время?! Они действительно работали без выходных и не по восемь, а по двенадцать и даже по четырнадцать часов. Но их торопила распутица. И кто знает, пройди они на неделю дольше, не нахлебались бы вдвое, втрое? Выбрались бы к Средне-Колымску? Но даже не в этом дело. Почему не сработать с полной отдачей? Почему не сделать больше, быстрее, если есть возможность и желание. А ведь они работали с желанием, никто их не заставлял. Донилин пробурил девятнадцать скважин, вместо двенадцати по плану. Это их общий успех. Они все испытывают удовольствие, как футбольная команда, выигравшая ответственный матч!

– Я не футболист! – ответил Мерипов.

Если бы Виталий сказал, что ему трудно, что здесь не то, о чем он мечтал, что ему не интересно, Нюкжин просто по-человечески мог бы его понять. Но Мерипов ничего такого не сказал. Он "имел право"! И точка! От его слов веяло таким безразличием, таким бездушием и бесчеловечностью, что говорить с ним не хотелось. Мерипов был сейчас не просто чужой, не просто несимпатичен. Он был враждебен ему, Нюкжину.

Но Мерипов расценил молчание начальника по своему: дело решенное, разговор окончен. Он повернулся и пошел прочь от Нюкжина, с которым еще час назад делил место в кабине вездехода.

Кочемасов и Донилин вернулись быстро. Поначалу Нюкжин подумал, что они ничего не достали, поскольку магазин все-таки закрыт. Но ничего подобного! За спиной Кеши горбатился рюкзак. Донилин вытащил из карманов две бутылки и Кочемасов одну.

– Не много? – мрачно спросил Нюкжин.

– Еще не хватит, – пообещал Донилин.

Нюкжин покачал головой, но, как говорится, "поезд ушел"!

Кеша хозяйственно вынул из рюкзака буханку свежего хлеба, какие-то консервы и банку красных консервированных болгарских томатов, что само по себе уже выглядело роскошно. Из вездехода принесли мешок с остатками картошки. Двадцать килограммов картошки и пятнадцать килограммов репчатого лука Нюкжин вез с Большой Земли как деликатес, который расходовался очень экономно.

Картошка и томаты! И баня, деревенская, с паром… Настоящий праздник!

Подошла хозяйка. Она принесла замороженную нельму, на строганину, и сказала, что баня поспеет минут через десять. Донилин уже вертел в руках бутылку, но Нюкжин твердо распорядился:

– После бани!

– Ясно, что после, – Донилин таращил наивные глаза, но на губах Кеши появилась веселая улыбка.

– Чего лыбишься? – накинулся на него Степан. Сердился он, конечно, не на Кочемасова.

Виталий уже стоял со свертком чистого белья подмышкой.

– И то верно, – как ни в чем ни бывало сказал Кеша. – Выгребайте уголья, а я сейчас, тут в сарайчике венички березовые…

…Красные, распаренные, они сидели за столом. От вареной картошки поднимался пар. В миске истекали соком красные томаты. На широкой дощечке лежала нельма, нарубленная топором на большие куски. Топорщились открытыми крышками консервные банки. Кеша нарезал хлеб, свежий, мягкий, аппетитный.

Степан натренированным жестом отковырнул пробку и потянулся к Нюкжину, но тот отвел руку с бутылкой.

– Мне не надо.

– Обижаешь, начальник…

– Нет, Степан. Я к тебе всей душой. Пойми меня правильно.

– Я тоже воздержусь, – неожиданно сказал Кеша, хотя минутой раньше был непрочь разделить компанию с Донилиным.

– Во, дают!.. – удивился Степан и повернулся к Виталию. Но и тот прикрыл свой стакан.

– А ты? Не за рулем же?!.

– Я не буду.

– Славяне! Посмотрите на него! – сказал Донилин в крайнем изумлении, словно Виталий был единственный, кто отказывался. – Ты, часом, не угорел в бане?

– Не угорел! – резко ответил Мерипов.

Нюкжин смотрел на него в упор. Он понимал, что сейчас не время и не место. Но то, что сказал ему Виталий холодными мурашками поднималось из глубины, просилось наружу.

Но его внимание отвлек Донилин.

– Что ж! Как говорится, один за всех…

И глядя, как он наполняет стакан до краев, Нюкжин подумал: нет, не остановить Степана!

А Донилин понял его взгляд по-своему.

– Как при коммунизме, – усмехнулся он. – Каждому по потребности.

– Это только часть формулы, – сказал Нюкжин.

– Знаю, – кивнул Долинин. – Другая часть: от каждого по способности. А мы что, разве не по способности?

– Да! – сказал Нюкжин. – Но и это еще не все.

– Что же еще? – удивился Степан. Его знания дальше формулы "способности-потребности" не распространялись.

– А еще, – сказал Нюкжин, – предусматривается высокая сознательность. Чтобы потребности не перевешивали способности.

– Ну, до такого мы не доживем, – убежденно сказал Степан.

– Столько пить будешь, конечно, не доживешь, – поддел его Кеша и все рассмеялись. Даже Донилин.

– Налито, а они разговоры разговаривают. Поехали, славяне!

– Не поехали, а приехали, – поправил его Нюкжин. – Стало быть с приездом и завершением работ. Большое всем спасибо! С вами я бы и весь полевой сезон отработал.

– С Вами и мы бы с удовольствием, – отозвался Кеша.

А Донилин опрокинул содержимое стакана в горло. Нюкжин не увидел, чтобы Степан сделал хотя бы глоток. И тем не менее, стакан он поставил на стол пустой. Затем взял кусок нельмы и стал жадно, вгрызаясь зубами, рвать сырое мороженное мясо рыбы.

Как строганинка? – спросил Нюкжин.

– Отменно!