Рассказы геолога

Степан, Виталий и Кеша сидели около костра, но завтракать не начинали. Ждали.

– Что новенького? – спросил Донилин.

Обычный вопрос. Нюкжин всегда охотно делился информацией. Но говорить о радиограмме не хотелось.

– Вечером переговоры с начальником, – уклончиво ответил он. – А вообще-то народ зашевелился. Некоторые уже в поле.

– Я наливаю? – Предложил Донилин.

– Что у тебя там?

– Уха! – небрежно, словно о пустяке, сказал Донилин. – На зорьке наловил.

Стояли белые ночи. Солнце едва коснувшись горизонта вновь стремительно шло к зениту. О зорьке можно было говорить только относительно. И тем не менее…

– Ну, как? Со дна пожиже?

– Давай! Но немного, чтобы не через край! – в тон ему ответил Нюкжин.

Горячая перченная уха из свежих щурят имела отменный вкус, хотя щука на Колыме считалась сорной рыбой.

–Ну, как? – спросил Донилин, видимо не чуждый радостям похвалы.

Горячая уха заполняла рот ароматом лаврового листа и Нюкжин только поднял кверху большой палец.

– На второе жареха из чебаков. Сегодня рыбный день.

Вкуснота необыкновенная. В городе такого не знают.

После завтрака Донилин снял казан и пошел зачерпнуть воды.

Виталий отошел к вездеходу. У костра остался лишь Кочемасов. Нюкжин молчал, стараясь не встречаться с ним взглядом. А тот вроде и не смотрел на него, вроде в огонь смотрел. Но тихо спросил:

– Что-нибудь неприятное?

Удивительно обостренное чутье у Кеши. Ни чем не выдал своего настроения Нюкжин. Даже подбородок не почесал. А Кочемасов определил совершенно точно.

– Есть немного… – Нюкжин не собирался лукавить с Кочемасовым. – Но только потом, после переговоров.

Вернулся Донилин и поставил казан на огонь.

– Помоешь? – спросил он Кешу. – Я пойду вздремлю минут пятьсот.

Нюкжин выпил еще кружку крепкого чая и ушел в палатку. Предстояло подготовиться к вечернему разговору, собраться с мыслями. И написать письмо Нине. Если не отправить его с вертолетом, который прилетит за ним, то следующая оказия будет не скоро.

Он начал с письма: "Дорогая Ниночка! Мы закончили бурение, стоим лагерем на реке Дьяске. Местность красивая, река, сопки. У меня все в порядке…" И задумался. Ждешь, ждешь возможности отправить письмо, а станешь писать и вроде не о чем. Не писать же как они барахтались в луже. Она там с ума сойдет от страха.

"Погода стоит хорошая. В реке много рыбы… Жду твоих писем. Целую!.." И так каждый раз. Главное – подать весточку!

Он спрятал письмо в конверт, достал дневники, разложил карту. Они неплохо, совсем неплохо прошли за шестнадцать дней. И девятнадцать скважин тоже означало полуторную норму… Оторвал кусок миллиметровки и начал вычерчивать колонки скважин: первую…  вторую…  Сопоставленные в один ряд они показывали заманчивую картину рыхлого покрова по маршруту.

– Можно?

– Пожалуйста!

Вошел Виталий. Он помылся, переоделся в чистое и… сменил бороду аля-Рус, на аля-Швед!.. Что за страсть к перевоплощениям?

Полевая баня на речке

– Работаете?

Смешно шевельнулась непривычно белая полоска верхней губы.

– Проходите! Полы получше прикройте. Комары! – Работу пришлось отложить. Виталий все время держался особняком, в стороне. Его приход означал что-то необычное. – Садитесь!

Нюкжин подвинулся, освобождая место на спальном мешке. Виталий присел, с любопытством осматривая жилище Нюкжина, разложенные дневники и карты, рацию у изголовья. Даже не с любопытством, а с интересом к той интеллектуальной жизни, к которой имел отношение, но почему-то пренебрег. И, как обычно, молчал. Шведская бородка придавала его лицу выражение подчеркнутой экстравагантности и в то же время делала чужим. Перед Нюкжиным сидел другой Виталий, очень уж чистый. Они все помылись и выглядели неправдоподобно чистыми. Но Виталий особенно.

"По городскому!" – догадался Нюкжин.

– Скучаете? – спросил он.

– Нет. Просто все не совсем так, как представлялось.

– А как представлялось?

– Ну, романтика… экзотика… супермены… И золотые самородки под ногами.

Он, конечно, иронизировал.

– Да! – посочувствовал ему Нюкжин. – Писатели приукрашивают нашу жизнь. Они думают, что у нас только преодоление пространства. И сногсшибательные находки.

– Самородков нет. Но километры здесь трудные.

– Как оценивать? Проходимость, конечно, скверная. Но не она главное.

– Что же – главное?

Нюкжину показалось, что они говорят о сокровенном.

– Я стал геологом не тогда, когда окончил Университет и получил диплом, – сказал он. – А когда геология превратилась для меня из профессии в образ жизни. Никакой другой интерес не может сравниться с интересом познания. Самое большое удовольствие – размышлять.

Он вдруг почувствовал, что Виталий не слушает его и закруглил свою мысль менее увлеченно:

– Конечно, познание пространства связано с определенными трудностями, но они далеко не всегда такие, с какими столкнулись Вы. Мы поздно выехали и поэтому сейчас работаем в особо сложных, я бы сказал – экстремальных условиях.

– И кому это нужно?

Виталий спросил "кому", а не "зачем?". Нюкжин вопросительно посмотрел на него и встретился с напористым взглядом в упор.