Энео

Крестовский чертыхнулся. Задремал, похоже. До него донёсся шум воды. Иван нахмурился. Никаких рек здесь отродясь не было. Тем не менее, звук он слышал явственно. Солдат поднялся и пошёл на плеск воды. Спустя несколько минут он оказался на берегу неглубокой узкой речки. Рельсы уходили прямо в прозрачную воду, тянулись по дну и выныривали на другом берегу. Вдалеке маячили поля и огни какого-то поселения, возможно даже Кругловского. Но река? Откуда она здесь? И почему течёт поверх железной дороги? Иван подумал немного и решил перейти реку вброд. Заночевать всяко лучше в посёлке, а не в лесу под деревом.

Крестовский разулся, закатал штаны по колено и ступил в воду. Она была холодной, но с каждым шагом становилась всё теплее. Когда Иван дошёл до середины, вода уже обжигала. А потом по поверхности разбежались сотни непонятно откуда взявшихся красных бликов, миг спустя они превратились в языки пламени и стеной окружили Ивана. Тот, стиснув зубы и зажмурившись, рванул вперёд и выскочил на берег. Огненная завеса спала так же внезапно, как и появилась. И всё вокруг изменилось. Вместо гальки под ногами был тёмный, чуть поблескивающий песок. Железная дорога исчезла. На пути у Ивана выросла отвесная скала. В небе над ней висела, слегка подрагивая, серебристая полупрозрачная пелена, сквозь которую с трудом можно было различить луну и далёкие мелкие звёзды.

А река… река стала красной. Вода в ней переливалась, сияла, словно огонь. Волна плеснула на босые ноги Ивана, и тот понял, что она больше не обжигает. А вот сама река теперь была намного шире. Противоположный берег едва виднелся вдали. Над ним тоже возвышалась отвесная скала, вершины которой терялись в серебристой дымке. Иван пригляделся и увидел человека с другой стороны. Солдат помахал ему рукой. Незнакомец ответил тем же.

– Эй! – крикнул Крестовский. Голос его звучал глухо, звук словно застревал в странном вязком воздухе. Иван снова помахал. Человек на том берегу повторил его жест. Солдат помахал обеими руками. Неизвестный сделал то же самое. Потом вслед за Иваном сел, подпрыгнул пару раз, взял винтовку, повесил её обратно на плечо, наклонился вправо-влево…

– Да чтоб тебя! – солдат сплюнул и сел на камень. Выходило, что и другой берег, и человек на нём были всего лишь отражением. Иван вспомнил про лекции, который устраивал для солдат генерал-губернатор Белов. Сперва это были заседания географического кружка, где собирались лишь офицеры и немногочисленные образованные горожане. Но после того, как один солдат, нарядившись со скуки чёртом, по ночам начал пугать людей, на встречи решили приводить и служивых – «чтобы дурью не маялись». На одной из лекций Иван и услышал про пустынную фата-моргану, когда путешественникам мерещились озёра, пальмовые рощи, даже целые города… Правда, Крестовский совсем не был уверен, что нынешний мираж был того же свойства.

Иван вздохнул, обулся и побрёл вдоль берега. Где-то же должна эта чёртова скала закончиться. Он шёл, луна скрылась, небо посветлело, но конца и края каменной стене так и не было видно. Иван присел, прислонившись спиной к валуну, достал из вещмешка ломоть хлеба и картофелину. Он уже давно ничего не ел, и голод давал о себе знать. Поужинав, или, скорее, позавтракав, Крестовский так и заснул сидя.

Когда он проснулся, солнце над серебристой пеленой стояло уже высоко, но здесь, внизу, по-прежнему было мрачно, будто свет досюда и не доходил вовсе. Иван потянулся, потёр глаза и с удивлением обнаружил, что мираж на другом берегу, да и сам берег тоже, пропал. Теперь красная водная гладь простиралась до самого горизонта и исчезала в темноте. Крестовский помотал головой, вытряхивая остатки сна, но всё осталось по-прежнему.

– Фата-моргана, тоже мне… бесовщина и есть, – солдат закинул на плечи вещмешок, поднял с песка винтовку и продолжил путь. Он всё брёл и брёл по берегу, лишь пару раз делая недолгий привал. Солнце уже ушло за скалу, а вокруг по-прежнему были тот же песок, река и отвесная гладкая каменная стена.

– Да что же это такое получается! – Крестовский остановился, опершись на очередной валун, который выглядел точно так же, как и десятки других, что остались позади. – Как выбраться-то отсюда?

Иван поднял голову и вдруг заметил, что со скалы свисают какие-то две длинные железяки. Приглядевшись, он понял, что это – обломанные рельсы.

– Чего-о? – в Ивановой голове зашевелились нехорошие мысли. Он порылся в кармане и достал медную копейку. Крестовский сел на корточки, сгрёб песок в горку и положил монетку на верхушку. Потом встал и решительно зашагал вдоль берега. Через некоторое время перед глазами Ивана снова возник рукотворный холмик, увенчанный медяком. Солдат хмыкнул, снял монетку, положил у подножия горки, развернулся и быстро пошёл в противоположном направлении. И снова оказался рядом со знакомым холмиком. Сомнений не оставалось: Иван ходил кругами.

Он устало опустился на песок, протянул руку, чтобы взять монетку и вздрогнул. Крестовский точно помнил, что положил копейку решкой. Теперь же на него смотрел гербовый орёл.

– Отче наш, иже еси на небеси, – пробормотал Иван и медленно перекрестился. Монетка сверкнула. На неё упал яркий луч света сверху. А потом на песок прямо перед ошеломлённым солдатом опустилась сова. Обычная сова, если не считать перьев с золотистым отливом, да размера: ростом она была выше самого Ивана. Птица внимательно осмотрела Крестовского с ног до головы, а потом молвила певучим женским голосом:

– Дайдзёбу дэс ка?[8 - «Всё в порядке?» (яп.)]

Иван с шумом выдохнул. Сова-переросток, похоже, была ещё и японкой. В Борейске жило немало уроженцев Нихонских островов. Они держали прачечные и сапожные мастерские, торговали на рынке и нянчили детей. Общаясь с ними, Иван и выучил пару фраз на японском. В Борейске было до того невыносимо скучно, что даже уроки иностранного языка казались вполне достойным развлечением. Крестовский напряг память и сообразил, что сова, похоже, поинтересовалась, всё ли у него хорошо.

– Ох… это… как же там будет-то по-вашему? Дай Бог памяти… А, хай! Хай![9 - «Да!» (яп.)]

Сова в ответ разразилась тирадой, понять которую Иван при всём желании не мог. Он лишь слушал птицу, открыв рот. Та, похоже, сообразила, в чём дело, и сочувственно спросила:

– Не понимай?

– Ага, – кивнул Крестовский.

– Туда нада? – птица указала крылом наверх.

Иван снова кивнул. Сова тут же метнулась к нему, схватила когтями за воротник, с лёгкостью оторвала солдата от земли и поднялась в воздух. В пару взмахов крыльев она добралась до серебристой пелены у вершины скалы и пролетела сквозь неё. И тут Иван понял, что это была вода! Тонкая водная плёнка колыхалась в воздухе над его головой всё это время! Сова вынырнула из реки, приземлилась на берегу и аккуратно опустила насквозь промокшего солдата на песок. Иван огляделся. Это была та самая речушка, которую он на свою беду решил перейти вброд. Сова – она, в отличие от Крестовского, была совершенно сухой – покачала головой и осторожно похлопала его по плечам крыльями. Ивана окутала полупрозрачная золотистая дымка, и через пару минут его одежда высохла.

– Ёй[10 - «Хорошо» (яп.)], – удовлетворённо кивнула сова.

– Большое вам… это… аригато… спасибо, то бишь, – Иван неуклюже поклонился.

– Домой нада? – сова склонила голову. – Борейсуку мадэ?[11 - «В Борейск?» (яп.)]

– В Борейск, в Борейск! – Крестовский так энергично закивал, что фуражка чуть не слетела с головы.

– Пока нерюзя, – птица вздохнула и указала крылом в сторону реки. – Пурохой тама. Пурохо осени.

– Очень плохо?

– Хай! На тебе пурохой. Фуремя нада, пурохой уходи. Ты ходи, муного ходи, домой не ходи.

– Мне надо много ходить, чтобы от меня это ваш «плохой» отстал, так что ли?

Сова кивнула, вытащила клювом перо из крыла и протянула Ивану. Когда тот взял его, птица продолжила:

– Перо не гори. Загори – пурохой уходи, ты домой иди.

Сказав так, сова взмахнула крыльями и растворилась в воздухе, превратившись в облачко сверкающей пыли. Она осела на голове и плечах Ивана и спустя несколько секунд тоже бесследно исчезла…

*

– А дальше что было? – заворожённо прошептала Сана, уставившись на Ивана.

– А дальше я по лесу бродил. Сова же эта мне сказала домой не ходить, мол время нужно, чтобы какая-то гадость от меня отстала… Я так и не понял, что это. Может, чёрт какой прицепился ко мне у реки этой красной, и в город его тащить нельзя… Но я не смог бы вернуться, даже если и захотел. Я шёл вдоль железной дороги, а вокруг только лес был… Без конца и края… Так я и бродил, где-то месяц почти, припасы все съел. Тот лес совсем мёртвый был – ни зверей, ни птиц. Хорошо хоть, ягоды попадались, а то точно с голодухи бы помер… А потом перо вдруг золотом засветилось. И я приметил, что если его в одну сторону направить, то оно ярче становится. Тут я смекнул, что это оно мне путь показывает. Так и вышел обратно. А после Гарденовки перо маленьким сделалось и затвердело, вот оно, – Иван отодвинул ворот рубашки, показывая кулон.

– Ну и ну, – Сана покачала головой. Тут перо снова засветилось.

– Дай-ка мне, – неожиданно попросила Софья. Иван отстегнул кулон и протянул его девушке. Та взяла его и направила на запад. Перо загорелось, словно редкая в этих местах электрическая лампочка.

– Так ты говоришь, что бродил по лесу месяц, а здесь и дня не прошло?

Иван кивнул. Софья прищурилась и провела по перу пальцем:

– Так это же прекрасно. Значит, и моего отсутствия никто тоже не заметит.

Глава 7.

Господин Рю.

По узкой кривой улочке, петляющей между заброшенных складов, семенила невысокая женщина в пуховом платке и мешковатой телогрейке не по размеру. В предрассветный час на окраине Борейска было темно, но незнакомка прекрасно ориентировалась в лабиринте грязных запутанных проездов. Она шмыгнула в неприметный закоулок и остановилась возле покосившегося сарайчика, на стенах которого ещё можно было различить иероглифы. Когда-то здесь была японская прачечная, но с началом войны её владельцы покинули Борейск, опасаясь погромов. Через несколько лет многие вернулись обратно, но эта постройка так и осталась заброшенной.

Женщина коротко вздохнула и вошла внутрь. В бывшей прачечной было пусто, лишь кучи мусора, да какие-то коробки валялись по углам. Незнакомка отодвинула одну из них – вместе с потрёпанной циновкой, на которой та стояла. Под ней оказался люк, женщина открыла его и спустилась в подвал по резной лестнице. С каждым шагом вокруг становилось светлее: это разгоралось огромное золотое птичье перо внутри прозрачного оранжевого шара. Сам шар парил в воздухе над изящным лакированным столиком. Комната, отделанная деревянными панелями, была обставлена скромно: кроме столика – лишь две ширмы, да шкаф.

– Господин Рю, я вернулась! – скидывая телогрейку и платок, сказала женщина по-японски. Она оказалась пожилой, но ещё крепкой, чёрные волосы были лишь слегка тронуты сединой. На тёмно-синем кимоно – старом, но добротном – едва заметно поблескивал рисунок в виде птичьих перьев.

– Доброе утро, Таканами-сан! Я уже беспокоиться начал, – из-за украшенной драконами ширмы раздался бодрый мужской голос. Его обладатель тоже говорил по-японски – бегло, но с заметным акцентом.

– У меня есть новости. Но сперва, господин Рю, позвольте, я вас осмотрю.

Таканами повесила одежду на крючок на стене и зашла за ширму. Там на футоне, прямо на полу лежал высокий плечистый мужчина. Он был по грудь укрыт одеялом, на верхней части его лица покоилось свёрнутое в несколько раз полотенце, виднелись лишь кончик носа и пышные усы.

– Таканами-сан, ну мы столько лет уже приятельствуем! Не надоело ещё называть меня «господин Рю»?

– Вы же знаете, дорогой друг, ваше русское имя мне даётся с трудом. Это только у моего бедного брата получалось выговорить его, не исковеркав… Ладно, давайте посмотрим, как у вас дела.