Золотой миллиард 2

Суровин протянул мизинец и замирился старым, добрым способом, и сказал:

– Опиши фею.

– Она как блестящий шарик, – начала признаваться Аня, смутилась, залезла под бочок Джеки и добавила, – может превращаться в зеленую комнату, в белочку, в девушку в длинном платье. Петь, как птичка и шуметь, как вода.

– Интересно, но бессмысленно, – подумал Иван и сказал, – продолжай. Ты – молодец.

– Так это всё. Честно. Я устала и хочу спать. Можно я посплю? Я теперь всегда буду думать о тебе, и о маме.

Она свернулась калачиком под боком у Джеки, укрылась тем самым, пропавшим одеялом и быстро уснула. Доходила половина десятого. Ночь подсвечивали светоотражатели на столбах, да луна, и появившиеся, словно из ниоткуда звезды. Ехать тут немного, минут сорок – час с учетом темноты. Вдруг Джеки резко дернула его за плечо и сказала: – Ты засыпаешь. Проснись! Давай я сяду.

С тяжелых глаз ему показалось, что в лесу мелькнул зеленый сланцевый блеск. Джеки перелезла на соседнее кресло и включила на флешке рок: не громко, но бодрит. Еще более бодрит то, что она пыталась подпевать со своим акцентом: – Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе.

Подъезжая к перекрестку, завидев издали свет машинных фонарей, Суровин снизил скорость и убавил звук. Их Ниву должны были остановить. Ну или хотя бы выйти, посмотреть, но никто на шум приближающейся машины не выходил и одно это уже настораживало. Куда более странным оказалось то, что людей в транспорте вообще нет. По радио играет музыка, все моторы заведены, будто на них собирались вот-вот ехать. В первой Гранте открыта дверь водителя, у второй обе передние двери открыты, а у десятки разбиты почти все стекла и помят корпус.

– А ведь она стояла ближе к перекрестку. Да, десятка сдала назад, Гранты остались стоять на месте, – вспомнил Суровин и они с Джеки переглянулись.

– Не ходи туда. Давай просто уедем. Мне страшно.

– Здесь есть свет от фар. Я смогу увидеть камней, дальше такой возможности не будет. В багажнике сигналка. Тихо, тихо. Выдохни. Вот так, дыши и слушай: я выйду, ты сядешь на мое место и если что, сразу же уезжай. Я умру со спокойной душой: буду знать, что ты проживешь без меня несчастную жизнь: Жора постарается.

– Иван!, – прошипела Джеки.

– Отлично. Злость – это хорошо, – сказал он, закрыл окно, достал «личное, табельное» и вышел. Тишина, если не считать играющее в пустых машинах радио. Как раз началось время классической музыки. Вдарили Рахманинова. Тихо, тихо. В страшной тишине музыка чувствовалась совершенно необычайно величественно. Небо-то как очистилось. Подходя к багажнику, Суровин заметил на щебенке возле первой Гранты влажные пятна, которые вполне могут быть кровью. Местные рассказывали, здесь раньше стояло придорожное кафе. Хозяин долго «бодался» за место с известной сетью придорожных кафе и магазинов, а потом все-таки продал. Старое здание снесли, территорию почистили, расширили, но построить ничего не успели. Машины стоят боком и за ними что-то шевелится, медленно-тягуче переваливается на одном месте. Сквозь второй концерт для пианино оттуда послышался сдавленный стон.

Иван снял с сигналки предохранитель и нажал на рычаг. Загорелся зеленый датчик. Устройство работает исправно. Потом одел тактические перчатки, усиленные на костяшках, свой любимый шлем, включил на нем фонарь и медленно, держа оружие наготове дошел до десятки и завернул за нее. Уж на что он много повидал за время купира, желудок выдал спазм отвращения. За машинами выросли пять огромных «прыщей», каждый прикрыт каменными, фиолетово-зелеными лепестками, а под ними в пузыре, в зеленоватой жиже в позе эмбриона застыли люди. Взрослые люди, в форме, те самые, что приехали на вот этих машинах. На лепестках у трех «прыщей» рисунок вроде шестиугольных сот, а у двух последних – пятиугольные соты и в этих двух коконах-«прыщах» тела, как в кислоте растворялись: одежда полностью растворилась, и кожа поплыла, нос размылся до хряща, размякшие уши вот-вот отделятся от тела. Жутко представить, что люди в этой ловушке оказались живыми. Между собой «прыщи» связаны живыми, толстыми канатами, вьющимися пуповиной и нервно-болезненно пульсирующих, будто спешащих сожрать побольше и побыстрей, от толстых канатов отходят сетью мелкие, связанные между собой канатики. В остальных «прыщах» – один человек просто переломан: ноги переломаны, пальцы, одна рука оторвана, хотя кровотечение остановлено и все медленно перемешивается, будто кто-то хочет собрать головоломку, у второго человека открыты глаза, вскрыт череп и содержимое черепа висит над ним, третий человек если и был жив, то этого не видно: весь облеплен какими-то пиявками-медузами.

Иван почувствовал чужой взгляд, пошарил фонарем по пустырю и никого не нашел. В отсутствие большего количества заправочных станций, обладатели такой роскоши, как талоны на топливо имеют привычку возить с собой запас. У Суровина, к сожалению, запаса нет. В десятке пусто, а вот в багажнике ближайшей Гранты две полные десятилитровые канистры и он залил и «прыщи» и плавно расползающиеся по пустырю «канатики» и само собой зажег неодобряемый эксперимент вируса над людьми.

– А ведь купир этой гадости у людей научился. Вряд ли, скитаясь по мирам, и долго обитая где-то в американских пещерах, он занимался чем-то подобным. Ставить опыты над живыми существами – это он определенно у нас подсмотрел. Просто, когда мы ставили опыты, подразумевалось, что только мы можем ставить опыты, а над нами ставить опыты нельзя, еще есть – табу и этика. А купир, табу и этику решил откинуть, как неинтересные.

Бензин горел, а вот «прыщи» даже виду не подали, что им как-то что-то не нравится. Камни тоже плохо горят, на то они и камни. Надо их хорошенько прожарить, при продолжительном воздействии высокой температуры, они теряют подвижность. Большов – большой любитель огня и камня, присылал данные по опытам: не менее пяти минут и хотя бы двести градусов. Сейчас же не заметно, чтобы огонь как-то вредил каменным «цветам» и хуже того, канатики продолжали разрастаться. И тогда Иван подумал, что раз «прыщи» горят плохо, надо отсоединить их от канатиков. Он вернулся к своей машине и достал лопатку из багажника, Джеки приоткрыла дверь.

– Назад. Не выходи. Веди наблюдение триста шестьдесят градусов.

– Хорошо, – шепнула она и закрылась.

Что выходит с сетью канатов? Надо рубить самые толстые, которые не только связывают «прыщи», но и уходят в землю, но они находятся в центре и чтобы подобраться к ним, нужно перепрыгнуть через мелкие и интуиция подсказывает, что этого делать не нужно, потому что можно стать шестым «прыщом». Он прицелился и бросил лопатку. Бросок вышел удачным. Канат оказался мягче, чем ожидалось: лопата перерубил канат, и края его сразу почернели. Иван раздумывал стрелять или нет: если камни поблизости звуки стрельбы привлекут их, с другой стороны, сигналка должна их замедлить. Пули хоть и попали в толстые канаты, но не нанесли урона этой гадости. Отверстия быстро затянулись тонкой пленкой и надо полагать дальше рана будет только затягиваться. Эти прыщавые цветы надо вытравить, выдрать, растоптать! Еще и растут по направлению к ближайшему человеку, к Ивану: тихо-тихо, даже скромненько, но есть подозрение, что могут сделать резкий рывок. Не могли пятеро вооруженных людей просто стоять и смотреть, как эта гадость тихонечко растет, потом одного зажевала, потом второго. Он жестом приказал Джеки отъехать дальше, в сторону Морока. Открыл бензобак Гранты, бросил туда тряпку, с тем, что кончик торчал наружу, снял с ручника и подтолкнул, а потом побежал. Рвануло слабовато. Прям пукнуло, не бабахнуло. Иван смотрел на прыщи-цветы в огне и не знал уже, что придумать. Рубить надо, рубить издалека. Нужны дроны и артиллерия.

В темноте послышались шаги. Со стороны федеральной трассы в свете фар появились три камня. Иван встретился с ними взглядом и чертыхнулся и подумал: – Поумнели что ли?!

Надо сказать, это не стало чем-то совсем уж неожиданным. А вот то, что поумневшие камни вместе с «цветами» появились на Урале – неожиданным стало. Это …так не охота. Весь этот уютный мирок, с отоплением, хлебом, чистыми кроватями, и многими другими простыми радостями, весь этот мирок придется менять. Хочется крикнуть: – я так не играю, нельзя менять правила во время игры, сукин ты сын!

Слева направо: первый смотрел Ивану в глаза и ловил его взгляд, пока тот рассматривал двух других, второй прищурившись, вытянул руку к негорючим «цветам» в огне, а третий – ей Богу – Чикатило. Взгляд болезненный, жутковатый, сам большой и агрессивный. И вот этот третий открыл рот шире, шире, странно шире, будто собирался сожрать собственную голову и закричал: – ЫыыыАаааоооор…

Иван его уложил с одной пули, и больше не успел никого подбить, потому что первые два камня быстро нырнули под укрытие темноты и вполне может быть передвигались там, пригнувшись, потому что Иван никого не видел: ни тени, ни намека на тень. Он подобрал возле десятки ПЛ-15 и побежал к своей машине. Укутавшись в одеяло, в окошко сонно смотрела Аня. Джеки закричала. Прямо на них шел камень. Иван выстрелил и может поклясться: камень исчез быстрее, чем до него долетела пуля.

– Поехали, – сев на заднее место приказал Иван, – Аня, в ноги. Сиди тихо. Спрячься под одеялом и чтобы не случилось, не шевелись и не кричи. Замри и жди человеческих голосов.

– Папа?

– Да, – спросил Суровин, вглядываясь в темноту.

– Мы умрем что ли?, – сонно спросила она.

– Быстро под одеяло! Закрой уши и молчи!

Девочка сползла под сидение, натянула одеяло и испуганно прошептала: – Помоги мне, фея. Нет! Помоги папе, маме и мне.

Джеки обернулась и жалобно спросила: – Что мне делать?

– Веди машину по главной?

– Нет, – крикнула она и шепнула, чтобы не напугать Аню еще больше, – я боюсь.

– Молись. Некоторым помогает, – с иронией сказал Иван, надеясь привести своих девчонок в чувства.

– Я – агностик, молитв не знаю!, – выпалила Джеки и недовольно поморщилась.

– Тогда пой песни.

И она запела. Что-то быстрое, задорное и не очень внятно, Иван и не старался и не мог разобрать слов. Когда вскоре на дороге снова появился камень, Джеки вскрикнула, убрала руки с руля и закрыла глаза. Иван снова выстрелил и снова камень пропал. Машина не велосипед, Джеки снова ухватилась за руль и громче запела свою непонятную, веселую песню. На крышу Нивы, прямо на ходу что-то упало, а потом подскочило и так упало, что остались вмятины от ног.

– Их двое, – подумал Иван, – да, думается их только двое.

Умный каменюга пошел в сторону водителя, сделал пару шагов, как Иван резко подался вперед, крутанул руль влево и выровнял и сказал, ну то есть хотел сказать: – Дальше сама, – потому что слышал, как камень потерял равновесие. Он скатился с левого края и зацепился за открытое окно. Разговаривать было некогда, Джеки подхватила руль, а Иван уж на сколько хватило сил усиленной перчаткой ударил по каменной руке. Второй удар пришелся камню по глазам, а у них словно и нервных окончаний нет: он подтянулся, и чуть было не схватил Суровина за шею. Иван успел увернуться и выстрелил противнику в упор в лоб. Со вторым камнем было покончено. И каждый из троицы ехал и с волнением и трепетом прислушивался. Горели огни Морока – больше одиноких фонарей, чем от жилых домов.

Джеки от волнения забыла петь, Аня звать свою фею, Иван ждал третьего. Третий хоть и дал время продышаться не «разочаровал»: тенью промелькнул справа, вцепился в боковину, взобрался на крышу. Джеки запела и дала по тормозам. Каменюга, как чуял: смог удержаться, скатился к помятой двери, получил удар под углом в области шеи отверткой, мертвой хваткой вцепился в руку Суровина и рывком выдрал дверь. Так они и полетели: камень, дверь и сверху Иван. Взвизгнули тормоза, машина итак не успела набрать скорость, как Джеки утопила педаль в пол.

– Фея!, – рыдала Аня, – помоги папе.

Камень после удара в шею остался жив. Он смотрел Суровину в глаза с тем злорадным триумфом, который не предполагает пощады к врагу. Камень успел ухватить пистолет и забросил его в лес, потом отшвырнул Суровина – стыдно сказать – как мешок с картошкой или чем там еще тяжелым, но в принципе подъемным. От удара его слегка оглушило.

– Воткну! Заточку глубже воткну в шею этого ублюдка!, – горячо подумал Суровин, протирая глаза, развернулся и с ужасом увидел, как камень достал отвертку из шеи, болезненно дернулся и пошел к машине. А Джеки вышла, держала рвущуюся к отцу Аню и растерянно смотрела на приближающегося камня. Стоит, глазами хлопает. Боевого опыта нет.

– Уезжай! Беги!, – крикнул Иван и заметил, что камень все-таки немного ослаб, прижал рану, из которой сочится зелено-красная кровь, и ногами перебирает не так быстро и уверенно. А то ведь летал.

– Ранен. Но жив и умен. Значит, можно поговорить, – подумал Суровин, поднялся на ноги и крикнул, – Что тебе надо? Зачем тебе наши жизни? Давай договоримся! Земля огромная: места всем хватит.

Как близко он приблизился к машине! Как я оказался в ситуации, которой всегда избегал? И камень развернулся. Вот судя по реакции – разговорный русский он знает не в совершенстве, но смысл сказанного понял. И это отчего-то вызвало ярость, отчего-то наступило на открытую мозоль. Все каменное лицо заходило, заиграло, изо рта вылетело протяжное: -аааы. Ырт!, – и он подстегнутый нетерпением рванул на Ивана.

– Уезжайте, – шепнул он Джеки, глядя на свою несущуюся смерть, как вспыхнул яркий свет.

Глава 7

Это не фары слепят. Отчего-то потеплело, и когда свет рассеялся и Иван проморгался, то увидел всё ту же дорогу. И Морок виден издалека, только на календаре лето. Солнце поднимается на полуденную службу. По дороге не естественно быстро прополз уж. В привычном режиме поют птицы. Машина стоит на том же месте, на котором ее запомнил Суровин. Он подошел и не нашел там ни Джеки, ни Ани. И в багажнике пусто (ну мало ли). Поблизости его девчонок не видно.

– Дано: двух людей – нет, а лето есть. Какие могут быть варианты? Первый вариант, я умер. Второй, я спятил. Третий вариант – пришла фея. Потому что ничего логического из условий не следует, – вслух сказал Иван и крикнул: