Золотой миллиард 2

– Получается. Я был в твоей лаборатории. Теперь понятно почему наши женщины к тебе бегают. Вовсе не за мылом. Ты делаешь противозачаточные таблетки.

– И что такого?, – включила она удивление.

– Таблетки должны быть в аптеке. Понимаешь?

– Но их там нет.

– Если их там нет, значит, их нигде не должно быть. Я пока не знаю, удастся ли мне замять это дело, но ты свое предприятие должна свернуть. Вопрос закрыт.

– Иван, это бедные женщины. Некоторые устали от постоянных родов, даже после пятого ребенка очередь на операцию, рожают и шестого, и седьмого. Им нужен отдых. Это репродуктивное насилие. Ребенок должен быть желанным.

– Я такие вопросы не решаю.

– Отличная отговорка! Сделал дело и пошел на работу, а ты варись конем.

– Ты то с чего варишься конем, у тебя один. Ага. У меня простая просьба, простая такая просьба к жене, маленькая: не употребляй наркотики и не нарушай кодекс, хотя бы уголовный. Хотя бы. Ты вообще помнишь, что у тебя в этой стране только общие права: на жизнь, на безопасность, на труд. Все, больше никаких прав вроде на благоприятную среду, медицину и тд. Вам здесь никто ничего не должен.

– Обидно такое слышать от тебя, – помедлив, сказала Джеки.

– Я понимаю. А ты понимаешь, что с твоими выкрутасами меня с должности снимут. Это не Америка, это даже не Россия, это осколок человечества, пытающийся выжить. Ресурсы идут на детей и армию. А остальные «варитесь» конем. Так и вижу заголовок: американка продала подпольные противозачаточные таблетки, из-за которых не родились десятки русских детей. Жена полковника Суровина. Армейский беспредел. Лазутчица, шпионка, вредительница.

– Всё не так уж и плохо, Варя ездила к «общим», говорит, сейчас они живут не плохо, да и вообще … психологический климат стал мягче.

– Сейчас «гости Урала» живут сносно, потому что дохнуть быстро стали. Рабочие руки нужны и детей ваших пожалели. Этого они нам, конечно, не простят: доброта нам всегда дорого обходилась, мы если и угнетали кого, так это самих себя, русских. Вы здесь второй сорт, и будете вторым сортом колена до третьего. Вон, Гофман только в этом поколении человеком числится, до этого шпыняли семью немецкого рядового по заброшенным деревням и Казахским степям. А помня то, что именно вы создали купир, сидите и молчите. Вам может, вообще никогда не забудут.

– Не думала, что ты можешь быть таким едким, – сказала она и отвернулась и утирала по пути навернувшиеся слезы. А Иван не стал ее утешать. Надо же как-то объективно смотреть на вещи: что простят своим, не простят иностранке, никакие ее подружки, глотающие сваренное «снадобье», не помогут. Градоуральск стоит в низине, и когда они выехали из города, видимость стала лучше. Иван держал не меньше сотни, скоро сумерки сгустятся и ехать станет труднее. До Морока оставалось километров десять, когда позвонил Яровой: – Жора. Да.

– Иван, я вылетел.

– Отличная новость.

– Что-то голос веселый. Нашли?

– Да.

– Алле, Суровин. Не слышно тебя ни черта. Алло, – связь оборвалась, Иван отложил телефон и скоро остановился по требованию на перекрестке дорог. На повороте в Морок стояли старенькая лада десятка, и две лады гранты. Непокрашенные, как положено в зеленый цвет служебных машин, но со знаками принадлежности к армии. Конечно, их остановили. Навстречу на всем пути повстречалось всего две машины. Рядовой отдал честь и проверил документы, слегка наклонил голову, как бы случайно заглянув в салон, Джеки обернулась и на английском, эмоционально заявила: – Мы так-то предатели и лазутчики, едем искать атомную станцию, чтоб взорвать.

– Что?, – уточнил рядовой, и оглянулся на всякий случай на своих, – а вы не связаны с пропавшей Аней Суровиной? Сегодня ориентировка на нее пришла.

– Я ее отец.

– На самом деле я пошутила. Он похитил меня и везет в лес изнасиловать, – по-английски сказала Джеки и усмехнулась.

– Размечталась, – по-русски парировал Иван.

– А! Американский след, – предположил рядовой. Джеки захихикала, как дурочка.

– Еще вопросы есть? Нам надо ехать, – сказал Иван.

– Проезжайте. Можем сопровождение дать?

– Не надо. Бывайте, – и поехал от перекрестка знакомой дорогой, по которой много раз ездил. Сумерки сгущались, правда туман таял с каждым оставленным позади километром, небо просветлело, загорелась пока только одна звезда, да острый серп растущей луны. От дороги поблескивали светоотражатели.

– День был тяжелым, но не надо все на себя примерять. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, – сказал Суровин, стараясь, чтоб это не походило на извинение.

– Я почувствовала себя вторым сортом уже в вагоне поезда, которым нас вывозили с Киева. Это был грузовой вагон. Рядом храпел толстый мужик, ужасно вонючий, а утром пытался меня лапать и куда бы я не уходила, он таскался за мной и никто не предлагал помощь: всем было все равно. Я говорила, просила, а они не понимали английский, или делали вид, что не понимали. Там же ходили в туалет и делили остатки еды. Плачущие дети всех раздражали, матери сходили с ума, пытаясь их успокоить. Остался только страх. Человечность очень быстро истирается, – Джеки судорожно вдохнула и выдохнула, – если б было бы наоборот, из меня получилась бы отличная белая госпожа, – и с улыбкой растеклась по креслу.

– Не понял. Иностранные фильмы стали показывать? Или генетическая прошивка?

– Я бы иногда отпускала тебя на работу, и ты бы сам чистил эту чертову картошку. Да, я бы отомстила за угнетение русских женщин.

– Понятно: ведешь подрывные беседы среди наших. Осуждаю.

– И что? Какие санкции наложишь?

– Нет, – устало вздохнул Иван. За день он выдохся, чтобы еще спорить с женой. Да и надо понимать, Джеки тоже немного не в себе после пережитых волнений. Не встретив более машин, они добрались до корабля, стоявшего у въезда в Исту, и скоро остановились у Нининого садика. В окнах садика горел свет, слышались детские голоса, пахло овсянкой и печеньем с молоком. В Нинином доме за квадратной, просторной прихожей идет просторная гостиная с кухней. Она служит игровой и столовой. На часах доходило девять, разложив на полу диванные подушки, нянечка включила мультфильмы. Нина встретила их в коридоре: похудевшая, в платье-халатике она поставила руки в боки и осуждающе покачала головой: – Вы что действительно ее забыли?, – спросила Нина.

– Позови Аню, – велел Иван, и когда девочка появилась в той же пижаме, что исчезла, оба родителя застыли и, не веря своим глазам, несколько мгновений просто смотрели на нее. Потом Джеки зацеловала ее, крепко-крепко обняла, вдохнула аромат макушки и снова утирала слезы.

– Расскажи еще раз, как она появилась, – приказал Иван. Чуя неладное, Нина пожала плечами и призналась: – как обычно дети появляются, так она и появилась. Вошла, поздоровалась. Я спросила ты с родителями? Она еще ответила: наверное. Я подумала, шутит. Вот и все.

– Видела сегодня незнакомцев в Исте?

– Я и знакомцев не видела, целый день мело, вон только успокоилось.

– А в последние дни?

– Нет. Знаешь, Вань, никого.

– Обо мне кто-нибудь спрашивал?

– Ну о тебе нет-нет, кто-нибудь да вспомнит, – игриво сказала Нина и вздохнула, – но все больше знакомые.

– Понятно. Как вообще дела?, – спросил Иван, – соседи помогают?

– Да как сыр в масле. Все хорошо. Подбережный обещает новый садик. Детей, сам видишь, много. Надо расширяться.

– Поедем. Нам еще обратно возвращаться, – нацеловывая испугавшуюся такой бурной реакции Аню, позвала Джеки и начала ее переодевать.

– Какой ехать?! Ночь на дворе: оставайтесь ночевать в своем доме. Я вас накормлю, в доме у вас на первом этаже тепло. Вы как уехали, Подбережный держит дом на всякий случай.

– Да…, – задумчиво сказал Суровин и подумал, – переночуем в Исте, сейчас только обсудим с одной маленькой девочкой ее перемещения, – подхватил Аню и потащил к машине.

Глава 6

Суровин поставил дочь на пенек. К лету этому пеньку приделывают шляпу-тазик, а зимой – весной он так без шляпы стоит. Аня уже поняла, что что-то неладное. Стоит. Вот как вчера – один в один ребенок.

– Ты что на меня так смотришь?, – спросила девочка.