Сказка о принце. Книга вторая

– Ну что? – спросил он. – Ты согласен?

Патрик покачал головой.

Густав помолчал.

– Жаль, – сказал он, наконец, спокойно. – Но ты сам выбрал. Патрик, поверь, мне не хочется этого так же, как тебе. Если передумаешь – тебе достаточно будет только сказать, и все закончится.

…Сначала все было спокойно и почти не страшно. Все та же камера жуткого, но уже знакомого вида, те же леденящие душу инструменты. Палач – неторопливый, обстоятельный мужик с густой короткой бородой – водил его по комнате, словно – и это было самое смешное – на экскурсии. Густой его голос журчал неторопливо и странным образом успокаивал, а в коротких, точных и почти ласковых жестах, которыми он касался всех этих железок, цепей, кнутов, чувствовалась… смешно – прямо-таки любовь к своему делу. Он был не любителем кровавой работы – он был мастером своего дела. А что дело такое – так не он виноват.

– Это вот, изволите видеть, дыба, – говорил палач, любовно проводя мозолистой ладонью по шерстяному хомуту. – Тут дело простое – виси дольше, кричи громче. Чем громче крикнешь, тем меньше провисишь. Вот сюда, извольте видеть, руки и вот таким вот образом они закрепляются. – У Патрика по спине поползли мурашки. – Если пытуемый оказывается упрям, то добавляется такой вот груз на ноги… но обычно одного верха хватает.

Гайцберг, сидя в углу, внимательно наблюдал за ними.

– Теперь идем сюда, – журчал голос. – Это у нас, извольте видеть, сапоги. Испанскими их называют, а я не знаю, так оно или не так…

Патрик, как мог, старался отвлечься – тщетно. Голос завораживал, лез в уши, не оставляя надежд на спасение.

– Ну, тут тоже просто – это у нас жаровня. Если кому, значит, холодно станет, – палач усмехнулся. – Тоже средство верное, прижгешь если – мигом язык развязывает. А уж если кто шибко упорный попадается, для тех у нас еще клещи есть…

«Господи, – молча сказал Патрик, – спаси и оборони».

– Ну, а тут вот самое простое, оттого и стоит у выхода. Это, поди-ка, всем известно, с люльки еще. Иль благородных-то не порют дома? – он засмеялся.

Да, самое простое – скамья, вытертая, почти отполированная сотнями тел, с ремнями возле ножек. Рядом – бадья с розгами.

– Розги – это так, для баловства, – сообщил палач, перехватив его взгляд. – Это для тех, кто послабже. А так – чаще вот, – он ухватил длинный, тонкий на конце и толстый у основания ременный кнут. – Тоже средство верное, хоть и из простых. Ну да сейчас сами увидите.

Он перевел вопросительный взгляд на Гайцберга – тот кивнул. Двое солдат быстро толкнули Патрика на скамью – он едва успел рвануться, притянули руки и ноги, примотали ремнями, подняли на голову рубашку.

– О, да вы, вижу, человек опытный, – с уважением проговорил палач. – Чья работа? Чаю, не наша, не столичная?

Патрик молчал.

– Каторжанин, – подал голос Гайцберг, наблюдавший за ними с явным удовольствием.

– Видно, – хмыкнул палач. – Те, говорят, больше плети любят. Ну, а мы по старинке…

…Потом Густав подошел, сгреб его за волосы, приподнял голову.

– Что скажешь? Не передумал?

– ……! – прохрипел в ответ Патрик.

Густав пожал плечами и снова кивнул палачу.

…Казалось, прошла тысяча лет, хотя день еще даже не закончился – только-только потемнело небо за решеткой окна. К вечеру начался озноб, в висках словно бухал молот, перед глазами плавали круги. Лихорадка. Завтра будет еще хуже. Надо уснуть. Надо. Спина горит огнем, саднят запястья, саднит горло – как ни пытайся сдерживаться и молчать, гордость не бесконечна.

Загремел ключ в замке, заскрипела дверь – принц не поднял головы, не шевельнулся. Шаги – неторопливые, тяжелые… неужели минула ночь и начинается новый день?

Багровый туман перед глазами слегка рассеялся – кто-то поднял его голову и поднес к губам чашку. Холодная вода обожгла сорванное горло. Патрик закашлялся, жадно глотнул еще, еще…

– Кто здесь? – хрипло спросил он, когда вода – так быстро! – кончилась.

– Я это… – негромко ответил чей-то голос.

Вывернув шею, Патрик повернул голову, прищурился. Кряжистый и широкий бородатый человек передвигался по камере почти бесшумно. Одет он был как мастеровой… и если б не окладистая борода и густой кашель, Патрик ни за что не признал бы в этом аккуратном, неторопливом ремесленнике – палача.

– Что еще? – устало спросил принц, отворачиваясь.

– Лежите, ваша милость, – успокоил его палач. Пристроил на столе фонарь, поставил кувшин, сел рядом с ним на топчан. Развернул принесенный с собой узелок, деловито засучил рукава. – Я вас подлатаю маленько. Лежите спокойно, только рубаху снимите, чтоб мне сподручней было.

– Это еще с чего? – изумился Патрик, попытавшись встать.

– Приказ, – развел руками палач. – Велено смотреть за вами, чтоб не померли раньше времени. Ну и так… по-человечески если, тоже…

– Это мне нравится, – заметил Патрик, кое-как стянув порваную рубашку, и снова лег лицом вниз. – Днем калечим, ночью лечим. У кого ж такое чувство юмора? У Гайцберга, что ли?

– Зря вы так, – вроде обиделся палач. – У меня ведь, кроме приказа, и сердце есть. А уж что днем – не обессудьте, работа у меня такая. Ну, вы тихонечко лежите, только постарайтесь не кричать, ладно? У этих стен тоже уши есть.

Патрик кивнул, вцепившись зубами в костяшки пальцев. В воздухе разлился резкий травяной запах.

– А вообще я вам вот что хотел сказать, – говорил палач, втирая в опухшие рубцы мазь. – Вы, когда придется, расслабьтесь, свободно лежите, как в постели. Оно и легче будет. Поди, заметили уж – я вам кровь отворил, а серьезных ран нет, так, шкурка содрана. Я свое дело знаю, оттого мне вас и отдали. То счастье ваше… попали б вы к Кривому – уже бы кровью плевали. А я аккуратно… вроде и приказ выполнил, и вы живы. Хотя если до огня дело дойдет, тут я вам ничем помочь не смогу, все всерьез будет. Ну, а пока не дошло – я постараюсь, беду-то отведу.

– За что ж такая милость? – простонал Патрик. – Или опять приказ?

Палач помолчал. Пальцы его двигались размеренно, жестко, но умело, не причиняя лишней боли.

– Вы зря так, ваше высочество, – проговорил он наконец очень тихо. – Я ведь помню вас… вы мальцом еще были, когда я сюда работать попал. Сынка моего батюшка ваш, царствие ему небесное, – он перекрестился, – помиловал. Тому уж дело давнее, но разве забудешь? А я вас сразу признал. Его Величеству я по гроб жизни обязан, а за батюшку вашего я и вам добром отслужу.

Патрик снова повернул голову, пытаясь рассмотреть лицо палача.

– Как тебя зовут?

– Мартин, ваше высочество. Лежите смирно, скоро закончу.

– Мартин… Просьбу мою выполнишь?

– Какую же? Не трогать, что ли? Ну, так это не от меня… не в моей это власти.

– Нет… Записку… весточку передашь?

Мартин остановился – и испуганно замахал руками:

– И не просите даже, не стану!

– Прошу тебя!

– Боюсь я, ваше высочество. Узнают если – мне головы не сносить. Не обессудьте… строго у нас с этим.