Формула

Мы помолчали.

– Как твои… как наши приготовления?

– Скоро. Но ты ещё подумать.

– Я подумал. Так сказать, готов внести свой скромный вклад в общее дело.

Принцесса посмотрела на меня через плечо, быстро перевела взгляд куда-то под ноги.

– Я иметь в виду – подумать потом. Когда узнать всё. Твой вклад не быть такой уж скромный.

Вот как? Я всё ещё чего-то не знаю. И, как обычно, чего-то важного.

Что ж, всему своё время.

Они могут наврать нам с прогнозом погоды, но саму погоду скрыть не удастся.

Возможно, я оттягивал этот момент, но рано или поздно придётся что-то делать. Или не делать ничего.

Рано или поздно…. Какой идиотизм. Мне как-то больше по душе делать всё вовремя.

Так или иначе, через месяц-другой я просто ничего не смогу делать. Разве что лежать и ждать прихода другой реальности. Забавно, если там меня окружат толпы приятелей с криком: «Наконец-то! Ну и подзадержался ты, парень! Конечно, ты не мог знать, что здесь так здорово. Там этого не может узнать никто. Нам запрещают об этом рассказывать…. Некоторые пытаются – но там, у вас, их не видят. Или принимают за чудовищ. Наверно, какой-то смысл в этом есть. Иначе, никто не захотел бы задерживаться».

И щебечущие стаи новорождённых младенцев.

У них, ничего не успевших натворить, есть крылья – всем прочим приходится передвигаться на своих двоих. Правда, говорить они так и не научились, но какая в том необходимость здесь?

Интересно, будут ли мне рады те люди, которые пошли ко дну после взрыва нашей последней субмарины? Им следовало понимать, что отпустить их я не мог. Они просто позволили надежде затуманить свои стареющие мозги.

С другой стороны, если новый мир окажется настолько хорош, они с лёгкостью простят.

Да что там – даже будут мне благодарны.

Остаётся один вопрос – почему я не тороплюсь встретиться с этим новым миром? У меня остались недоделанные дела? Вздор. Не думаю, что это можно считать делом.

При условии, что чёртова штуковина работает – или вообще когда-нибудь работала…

Припасов осталась прорва. Они кончатся не раньше, чем я стану достаточно немощен, чтобы заняться охотой на пингвинов. Или не двинусь мозгами, – а в такие моменты, как сейчас, мне начинает казаться, что к этому дело и движется. Впрочем, вряд ли. При наличии соответствующих склонностей, за последние сорок лет жизни я оказался бы в дурдоме уже раз пятьдесят. Что-что, а мозги у меня достаточно крепкие. Что касается здешних систем жизнеобеспечения…. Похоже, они отключатся только тогда, когда до них внезапно дойдёт, что уже сколько-то лет никого не обеспечивают.

Итак?

Я сижу возле тумблера – свежевыбритый, как предписано Уставом. Здесь место моего боевого дежурства, и смена вряд ли придёт. Да что там говорить, гости могут появиться только нежеланные.

Нежеланные?

Иногда я почти хочу услышать их шаги. Это положит конец сомнениям – и дежурству.

Будет забавно, если я досижусь до того, что их встретит мумия в генеральской форме, – одна рука вмёрзла в железяку.

При исполнении приказов, я всегда был достаточно автономен в своих действиях. По мнению некоторых, даже слишком. (Впрочем, это не имеет значения, поскольку мало кто из них далеко продвинулся). Тем не менее, существовал некий конечный смысл приказа, – именно он-то и подлежал воплощению.

Впервые в жизни, приказа у меня, вроде бы, нет. Как нет и его отмены.

Я брошен – лицом к лицу с самим собой. А это, доложу вам, очень неудобный противник.

Итак?..

Из телеинтервью Р.И. Самсонова, председателя «Фонда сопричастности»:

– Вы не слишком-то публичны в освещении своей деятельности… Это что, принцип?

– Да нет, в общем-то. Мы просто не видим в этом смысла.

– Но общественность проявляет интерес. И вполне законный интерес.

– Мы же не прячемся. Я, например, от вас не спрятался. И на все вопросы готов отвечать, как на духу.

– От некоторых спрятались, как я слышала.

– Ну, от вас оказалось сложнее…. Шучу, шучу. Просто не было времени в тот момент, наверно. Но с ними наверняка встречались другие сотрудники.

– Кстати, много ли у вас штатных сотрудников?

– Примерно сто человек – если считать с региональными отделениями.

– И много это или мало? Насколько мне известно, ваши отделения открылись примерно в трети субъектов федерации. Правда, «открылись» звучит слишком громко. Уж извините, какие-то они у вас полуподпольные.

– Вы же сами заметили, что мы себя не афишируем. Это правда. При нашей деятельности лишняя шумиха, она… действительно лишняя… Вы спрашивали о сотрудниках, так вот, – у нас несколько тысяч, так сказать, волонтёров. И я бы сказал, что основную работу делают именно они.

– Что это за работа?

– Часть внештатников непосредственно занимается поиском, часть – экспертизой. Так что «аппаратчикам» – назовём их так – в основном остаётся работа со спонсорами, бухгалтерия и общая координация. А, ну и связи с общественностью, разумеется…

– Вы сказали – экспертиза. Можно поподробней, что это собственно такое?

– Как сказать…. Это именно экспертиза. То есть, мы стараемся тщательно проверить каждый случай, прежде чем приступить к действиям.

– К действиям… Такая у вас терминология военная. Я в том смысле, что вы как-то стыдливо обходите эти слова – «помощь», «благотворительность»…

– Вы правы, обхожу почему-то. Наверно, чувствую, что должно быть какое-то другое слово, более правильное. Но какое именно…. В общем, я на этот счёт подумаю. Или кто-нибудь подскажет.

– Хорошо… Вот вы сказали – есть система проверки. А случались ли ошибки? Мало ли всякого народу – безнадёжные алкоголики, профессиональные побирушки. Проще сказать, не пытались ли вас надуть?

– И не раз. Пока, вроде бы, безрезультатно. Но, вообще говоря, полностью исключить такую возможность не могу. Особенно по мере расширения нашей организации. Думаю, это всё же будет капля в море. В конце концов, не такие уж мы лопухи.

– «Мы» – это ваши сто и ещё сколько-то тысяч сотрудников? Кстати, если можно, много ли вы им платите?

– В основном – не более чем возмещаем какие-то расходы. К нам приходят не зарабатывать.