Варнак

Интересно, на что её осудили. Какие у них тут вообще штрафы предусмотрены.

Лязгнула задвижка. Дверь приоткрылась. Ослепил на мгновение луч фонаря. Просунулась в створ девчоночья коротко стриженая голова.

Стрекоза! Легка на помине.

– Привет, дядь! – сказала она как вчера, задорно улыбаясь.

А чего это она?..

– Привет, – ухмыльнулся Пастырь, завозился на матраце.

– Да ты сиди, сиди, – заторопилась девчонка, подумав, наверное, что он решил двинуть на выход. – Я так…

Она погасила фонарь, пошире открыла дверь.

– А чего это ты тут? – поинтересовался варнак.

– В наряде, – поморщилась она. – За тебя.

– У-у, – промычал Пастырь. – Ну извини.

– «Спасибо» хоть бы сказал. Что не застрелила.

– Спасибо.

– Ага… Живи на здоровье.

– Что там про меня слыхать?

– Да ничего, – пожала она плечами. – Тебя ж приговорили уже, чего ещё.

– Ну да, действительно… И как это у вас обычно… происходит? Ну, это…

– Да нормально, – улыбнулась она. – Там Хан с доком сейчас совещаются. Про тебя, наверное. Скорей всего, на мясо пойдёшь.

– А-а…

– Боишься?

– Да как-то нет, – развёл руками Пастырь.

Она убрала голову, прислушалась к чему-то. Потом появилась снова:

– Думала, идёт кто… Не знаю, чего там они решат. Ты здоровый сильно. Наверное, резать начнут.

– Резать?

– Ну, это… по частям есть… будут.

– А ты не будешь? – усмехнулся он.

– Не-а, – ответила она серьёзно. – Я людятину не ем. У нас многие не едят. Из младших вообще никто не научился. Им хоть и говорят, что, мол, собачатина, а они узнают как-то. И не едят. До блевотины. А постарше многие – ничего так, привыкают потихоньку.

– Угу… Твои-то живы, не знаешь? Родители я имею…

– Ой, только не надо, а! – перебила она. – В душу хочешь влезть, что ли? Не выйдет, дядь.

– Хм, – он кивнул задумчиво. – Да нет, просто спросил. У меня, вот, жена… И Вадьки нет. Я думал, найду его здесь…

– Да твои проблемы, Пастух, – отмахнулась Стрекоза. – Не грузи, а? Без тебя тошно.

– А что так? Не нравится, что ли, здесь?

Она не ответила. Резко захлопнула дверь, стукнула задвижкой.

Пастырь покачал головой, поёжился зябко.

«Людятину», значит?..

Интересно-то как всё у людей нынче! С человеком можно поговорить. По душам. За жизнь. С человеком, которого завтра съешь, которым потом покакать сходишь.

У зверей просто всё: выследили, догнали, свалили, перегрызли глотку, сожрали. Всё.

А у Хомы Сапиенса всё сложнее. Хома он – разумный. Ему чего ж не пообщаться с едой своей…

Минут через пять снова стукнул засов. Дверь приоткрылась, явилась Стрекоза.

– Нюшка-долбанушка шастает, – пояснила она. – Всё чего-то высматривает, вынюхивает, сучка. Подстилка, б**.

– Ну ты… – опешил Пастырь.

– Чего дядь? – улыбнулась она. – А-а, ну да, ты же у нас вожатый типа.

– Не матерись, – попросил он. – Ты же девочка. Ладно мальчишки, но ты-то…

– Не нуди, а! – бросила она. И поведала заговорщически: – Там пацаны только про тебя и шепчутся.

– Это чего?

– Ну-у… обсуждают. Крутой, типа, мужик. Решают, кто круче: Хан или ты.

– И к чему приходят?

Она не ответила, поулыбалась, спросила:

– А хочешь, я скажу, как думаю?

– Ну скажи.