Варнак

– Ну что ж, – качнул головой Хан, – перейдём к судейскому голосованию. Меченый?..

– Согласен с приговором, – кивнул тот.

– Папироса? – обратился Хан к сидящему рядом с Гнусом.

– А я чего, – встрепенулся рыжий пятнадцатилеток. – Я – как все.

– Понятно, – усмехнулся Хан. – Согласен, короче. Два голоса уже есть, так что мой голос ничего не решает. Но сказать я обязан, братья… Смерть диверсанту!

Наверное, зал должен был, по сценарию, дружно гаркнуть «Смерть!» Но хор мальчишеских голосов вышел каким-то нестройным, неуверенным и худосочным.

Тем не менее, Хан удовлетворённо кивнул и победно посмотрел на Пастыря, словно говорил: «Ну что, мясо, убедился?»

Ведро поднялся, подтянул автомат.

Что, прям здесь стрелять будут что ли? – подумал Пастырь.

Но конвоиры вцепились ему в руки, каждый со своей стороны. Ведро обошёл Пастыря, направился к служебному выходу.

– О дате приведения приговора в исполнение вас известят, подсудимый, – напутствовал Хан, с чего-то перейдя на «вы».

– А последнее слово? – поднял брови Пастырь.

– Это перед смертью, – усмехнулся Хан.

17. Сокамерник

Непонятно, чем было раньше то помещение, куда Пастыря привели после того как долго петляли по узким переходам служебных помещений и спустились в подвал. Небольшой коридор с одной простой, деревянной, дверью в конце и несколькими – металлическими – по сторонам. Ведро открыл одну из них, снял с Пастыря наручники, посветил фонарём внутрь, кивнул.

– Жрать – принесут, – бросил он, когда варнак зашёл в небольшое – три на три – помещение.

Две стены, чуть ли не до потолка выкрашенные в тёмно-синий убийственный цвет, едва освещаются тусклым светом, падающим откуда-то справа. Многочисленные дыры и оставшиеся кое-где торчать дюбели говорили о том, что когда-то здесь стояли стеллажи. Вместо двух боковых стен – решётки из арматуры. Воняло откуда-то сортиром, подвалом и плесенью.

Такое впечатление, что весь вокзал был не местом ожидания поездов, а тюрягой.

Да нет, конечно. Что-то типа складских помещений здесь было, наверное. Вещевой склад скорей всего.

Дверь захлопнулась. Лязгнула снаружи задвижка. Уто?пали в тишину шаги малолетних конвоиров.

– Здравствуйте, – услышал Пастырь голос справа.

Повернул голову.

В соседней клетушке, чуть попросторней, сидел на металлической кровати и смотрел на него бородатенький породистый мужик. Породистый – в том смысле, что читалась в его лице, осанке и манерах нерастраченная интеллигентность.

И клетушка у него была со всеми удобствами: на тумбочке истекает светом керосинка, кровать, стол, стул, канцелярский шкаф, приспособленный, кажется под книжный, битый-перебитый и облезлый платяной шкаф. Однако, мужик здесь, похоже, не зэком. Похоже, что живёт он здесь. Интересно…

Сосед смотрел заинтересованно, улыбался.

– Ну, здоро?во, – кивнул Пастырь. – Как жизнь?

– Да вот… так, собственно, – мужик встал с кровати, развёл руками, обежал взглядом свою клетку, словно увидел её впервые. Потом подошёл к решётке, разделяющей их камеры, протянул между прутьев руку.

– Будем знакомы, – сказал он, улыбаясь и кивая. – Перевалов. Виталий Георгиевич. Врач. Бывший. Хирург.

Пастырь дёрнул головой, вцепился в лицо мужика взглядом. Постояв несколько секунд, переведя дыхание, подошёл к решётке со своей стороны. Сквозь полумрак заглянул Перевалову в глаза. Медленно, будто раздумывая, протянул руку. Узковатая и белая, интеллигентная ладонь доктора утонула в его грубой лапище. Сдавил… Поднажал. В лице Перевалова появилась какая-то неопределённость, удивление и лёгкое любопытство. Поднажал ещё. Губа доктора дёрнулась, он зашипел. Но руку почему-то выдернуть не пытался. Наверное, чтобы не выглядеть смешным. Тогда варнак просто рванул эту руку на себя, резко, но сдерживая силу, боясь дать чувствам волю. Лицо доктора стремительно приблизилось, впечаталось в прутья решётки. Он охнул и осел, сполз по прутьям, падая на колени.

– Пастырь, – сказал варнак, не отпуская руку, продолжая стискивать. – В смысле, Шеин. Пётр Сергеевич. Ни о чём не говорит фамилия?

Перевалов поднял искажённое болью лицо, на котором отпечатались и наливались кровью две рубчатых полосы, оставленные арматурой. Взгляд его сейчас был рассеян и туп – похоже, контузило доктора слегка.

– Фамилия?.. – переспросил он, с трудом, кажется, соображая, что происходит. – Шеин? Н-нет… кажется. Или…

– Или..? – бросил Пастырь, цепляясь за его лицо колючим взглядом.

– Но… – промямлил доктор. – Вы хотите сказать, что… О-о-о! – простонал он, мотая головой. – Не может быть! А… вы… А откуда вы…

Врач замолчал, не переставая отрицательно мотать головой.

Пастырь отпустил, небрежно отбросил его руку, преодолев желание дёрнуть ещё раз. Лекарь торопливо отодвинулся от решётки, принялся растирать конечность.

– Послушайте, – заговорил он. – Послушайте, Пётр Сергеевич, всё не совсем так, как вы…

– Заткнись, – бросил Пастырь, отходя к стене, усаживаясь на грязный матрац, валяющийся на цементном полу.

– Вы не думайте, у нас с Еленой…

– Заткнись! – рявкнул Пастырь.

Перевалов вздрогнул, замолчал. И только продолжал отрицательно качать головой да ощупывал лицо. Потом засмеялся.

Пастырь удивлённо посмотрел на гомерически хохочущего доктора.

– Вот же дьявол какие шутки шутит! – пояснил хирург, когда отсмеялся. – Да нет, вы не думайте, я в своём уме. Просто поражаюсь, как всё… До чего же любит жизнь закручивать сюжет и сталкивать людей лбами. Даже когда всё валится в бездну и никто никому уже ничего не должен, даже тогда!

– Никто никому, говоришь? – нахмурился Пастырь. – Ничего?

– Да, я виноват перед вами, – покривился док, ощупывая вспухшие и стремительно багровеющие рубцы от удара о решётку. – Не спорю. Если мыслить старыми, отжившими своё, категориями, то я, как бы… В общем, простите меня, Пётр Сергеевич.

– Бог простит, – отозвался варнак.

– Понимаю, – кивнул Перевалов.

– Отжившими, значит?.. Ты, видать, уже на новую жизнь настроился? Нравится здесь?

– Жить можно, – лекарь пожал плечами, покашлял. – Вариантов-то у меня всё равно нет.

– Варианты всегда есть, – возразил Пастырь.