Среда: Омега-день

Сидя рядом с Лебедевой на лужайке возле отеля, я снова слышал этот тяжелый, каркающий кашель, но в этот раз я мог наблюдать больного полицейского собственными глазами.

– Сегодня я видел его голым, но почти ничего о нем не знаю, – посетовал я.

Лебедева усмехнулась, и шрам на ее лице приобрел легкий изгиб.

– До Омега-дня был начальником местного отделения полиции, – принялась рассказывать Катя. – Возраст: сорок лет. Проблемы с законом из-за… запрещенных растений. Боязнь высоты. Тесные связи с криминалом – наркоторговля. Однажды чуть не погиб в перестрелке. В прошлом имел семью, пока сын не пристрелил свою мать, жену Зибко. Впрочем… Это все слухи.

– Учитывая, что слухи – руда истины, – заметил я, – наш полицейский непременно займет достойное место в новой элите острова.

16

По мере приближения вечера на небосводе стали проявляться светящиеся зеленые полосы. Я называл их «небесными меридианами», и это обозначение быстро прижилось среди островитян.

– Кто-нибудь уже понял, что это за линии? – спросила у меня Катя.

– Ни одного разумного объяснения, – помотал я головой. – Хотя…

– Хотя?

– Пожалуй, это неприродное явление.

– То есть? – насторожилась Лебедева. – Неприродное – значит, искусственное, рукотворное?

– Да. Возьмем, например, твой самолет. Согласись, глядя на него, трудно предположить, что он вырос из земли, как дерево.

Лебедева закатила глаза, по всей вероятности, вызывая в памяти образ самолета. Затем она нахмурила брови и так широко зевнула, что мне удалось провести беглый осмотр ее ротовой полости и констатировать в целом удовлетворительное состояние зубов. Зевок сопровождало сладкое потягивание: Катя вытянула в сторону левую руку, а правую – согнула в локте.

– От небесных меридианов у меня приблизительно такое же впечатление, как от твоего самолета, – сказал я.

Некоторое время мы безмолвно таращились друг на друга.

– Что произошло двадцать девятого августа? – прервала молчание Кейт.

– Сорок два, – отозвался я.

– Сорок два?

– Ты сорок второй человек, который задает мне этот вопрос, – пояснил я. – Этот и еще один: «что теперь делать?»

– Ну, с вопросом «что делать?» все понятно. На него имеется единственно правильный ответ: жить.

– Не все так просто, – возразил я. – Мне, например, неизвестно, как жить в изолированной от цивилизации группе, в которой прежние общественные отношения быстро утрачивают силу.

Мои опасения были искренними. Я делился ими с Лебедевой, держа в поле зрения собрание, которое шло у стен отеля. Похоже, заседание подходило к концу – за столом остался только Юджин. Остальные члены руководства ходили среди толпы и собирали островитян в группы на основании неизвестных мне критериев. Понятно было одно: в первую очередь они разделили мужчин и женщин.

– Жить в маленьком племени не так уж трудно, – попыталась успокоить меня Лебедева. – Главное – следить, чтобы твой взгляд не становился осмысленным. Впрочем, мы ушли в сторону. Ты так и не сказал, что случилось в Омега-день.

Я вздохнул, рассматривая пыльные узоры на военных ботинках Лебедевой.

– Разве у тебя самой нет предположений? – спросил я.

– Там явно что-то произошло. Может быть, атомная война всех против всех. Хотя… – задумалась Катя. – В этом случае все равно кто-нибудь бы выжил. До нас бы долетали радиопереговоры.

– Для связи нужна радиотехника, а ее выводит из строя электромагнитный импульс, сопровождающий атомный взрыв.

– Значит, я права? Это война?

– Не знаю, Кейт, – сказал я правду. – Это наименее дурацкое объяснение, на мой взгляд. Впрочем, с ним не согласуются вспышки и полосы на небе.

– Зато с ним согласуется другое, – задумчиво произнесла Лебедева. – На остров с начала Затыка не прибыло ни одно судно и не опустился ни один летательный аппарат. А все аборигены и туристы, которые отправились на Большую землю, обещая вскоре вернуться… не сдержали обещания.

Я сразу вспомнил эпизод, случившийся на следующий день после исчезновения связи с Большой землей. Прогуливаясь по причалу, я стал свидетелем отбытия с острова Брюса Пирсона и его семьи. Племянник Оливье широкими шагами двигался к трапу, держа пару огромных чемоданов. На борту яхты его уже ожидали супруга и пятилетняя дочь.

– Брюс, ты хорошо подумал? – кричал хозяин отеля, не поспевавший за стремительным родственником. – Может, переждете на Алакосо еще пару дней?

– Нет необходимости, дядя, – с подавляемым раздражением ответил Брюс. – Не нужно устраивать трагедию из-за обычных перебоев со связью. Завтра у меня совещание в Йоханнесбурге, у Мэри – благотворительный бал, а у Бет – конкурс чтецов.

Когда яхта отплыла от пирса на дюжину метров, с борта донесся детский плач. Маленькая дочь Брюса протягивала ручку к причалу и пронзительно ревела.

– Что? Что происходит? – всполошился Оливье, который стоял рядом со мной на пирсе.

– Воздушный шарик, – подсказал я, ткнув пальцем в надувного Губку Боба, привязанного к ограждению причала.

Оливье Пирсон сострадательно покачал головой.

– Не плачь, дорогая, – уговаривал рыдавшую дочь Брюс. Через пару дней мы вернемся на остров, и ты заберешь свой шарик.

Перед моим мысленным взором всплыла новая картина. Я увидел того же Губку Боба, но уже полностью сдувшегося, забрызганного птичьим пометом и одиноко болтавшегося на перилах в ожидании уборщиков.

– Зловещее молчание Большого мира, – вырвалось у меня при этих воспоминаниях.

– Кстати, о зловещем, – подхватила Катя. – Хочешь еще немного… испугаться?

– Если только немного.

– Посмотри внимательно на небо! – показала наверх Лебедева.

Я послушался ее и запрокинул голову. Над собой я увидел лишь редкие облачка и привычную синеву, правда, с примесью зелени.

– Видишь? – нетерпеливо спросила Кейт.

– Ты о чем?

– Посмотри как следует!

Приглядевшись, я обнаружил в зените полупрозрачное пятно размером с половину Луны – непонятное затемнение с неровными краями.

– Ты говоришь о пятне? – уточнил я у Кати.