ОТМА. Спасение Романовых

Татьяна оглянулась, и я увидел брезгливую гримаску.

– Слушайте, вы просто…

– Это были вы, Татьяна Николавна. Вы посмеялись над бедным Ромео, несли какой-то глумливый детский вздор о разочарованности в любви и невозможности личного счастья. Вам тогда едва шестнадцать минуло. А я возненавидел мичмана, проник в его каюту и измазал ваксой его белый парадный китель.

– … Вы просто урод, Анненков! Вы знаете это?

Я улыбался. Забавно это было и ново – вместе с обожанием я открыл для себя удовольствие немного побесить божество.

В лагере Лиховский встретил нас волчьим взглядом, что-то говорил Татьяне, но она быстро отшила его. Мне он ничего не сказал.

Июль 1918 года.

Восточная Сибирь.

Переночевав в распадке под скалой, поручик Хлевинский сел на коня и с рассветом выехал на тропу. Два дня назад охотники рассказали ему, что видели обоз из четырех телег и нескольких верховых. Люди странные, нездешние. Шли на восток. Несколько женщин, мужчин разного возраста. Оружия у них не видели, но ухватки у верховых, как у военных. Поручик Хлевинский понял – это они.

Через пять часов перехода по тайге Хлевинский выехал к заимке. Спешился и нашел удобное место для наблюдения. Заимка – несколько срубов и сараев – лежала ниже по склону холма и хорошо просматривались. Хлевинский увидел четыре подводы, насчитал двенадцать распряженных лошадей. Мужичок копошился возле них, одет по-крестьянски. Еще какие-то женщины и дети сновали между избами и сараями. Никого из Романовых Хлевинский не высмотрел. Может, не заходили они сюда? И тут он заметил пожилого мужчину, вышедшего из дома – в костюме и картузе. Довольно нелепый вид для этих мест. Его лицо пряталось под козырьком. Странный персонаж прошел за ворота, сел на бревно лицом к дороге. Поручик Хлевинский решил продолжить наблюдение…

Из записок мичмана Анненкова.

29 июля 1918 года.

Я сидел на чердаке сеновала, наблюдал местность в бинокль. От ворот заимки дорога уходила в желтое поле. В полуверсте рожь обрамлялась зеленым частоколом высоких сосен. Оторвавшись от бинокля, я увидел, как Государь вышел за ворота в своем мешковатом костюме и сел на бревно.

Хозяин заимки, чалдон лет сорока, согласился предоставить кров и стол семье «красноярского коммерсанта», почему-то решившего путешествовать вдали от железной дороги, а значит – и от крупных поселений. В лица прибывшим хозяин не заглядывал, вопросов лишних не задавал. Думаю, он сразу понял, что четверо крепких молодчиков могут постоять за себя и за семью «коммерсанта». Поэтому отнесся со всей серьезностью к требованию Бреннера, чтобы никто не отлучался с заимки в эти дни. Золотое колечко с бриллиантом должно было с лихвой окупить хозяевам все неудобства.

Пришли мы на заимку вечером, а утром обнаружили, что Старца с нами нет. Ушел. Государю и Государыне сказал, что вернется скоро.

Хозяина звали Прокоп Половинкин, а у хозяйки было интересное имя, какого я никогда не встречал раньше – Соломонида. Сибирские крестьяне из старых поселенцев – чалдоны, как здесь говорят. Пятеро детей – от взрослых до малышей. На заимке стояли две добротные избы, рубленные, и несколько хозяйственных построек. Одну избу хозяева уступили приезжим, и в ней расположилась Семья, а мы четверо устроились в сенном сарае, на чердаке которого я и лежал с биноклем.

На фоне леса возникли нездешние фигуры – кавалер и три дамы в трепещущих на ветру платьях. Две тонкие, хрупкие – Ольга и Татьяна; третья – Государыня, грузная, но статная, высокая. Платки сняли и несли в руках. Кавалер в офицерской фуражке – Лиховский.

Казалось, фигуры с букетами ромашек, с венками на головах, плыли по золотым волнам ржи, невесомые, не отягощенные, будто и не было у них за спиной проклятого Ипатьевского дома.

Кто-то там рассмеялся – звонкий девичий смех. Но это была не Ольга, и не Татьяна. Неужели Государыня? За годы жизни на Корабле я видел ее в разных настроениях, состояниях, но только теперь понял, что никогда не слышал ее смеха.

Государыня помахала рукой, и Государь помахал в ответ. Вышел хозяин и сел с ним рядом. Это было нежелательно. До сих пор хозяин не мог видеть Романовых близко. Государь почти не показывался во дворе, а Государыня и Великие Княжны повязывали платки, закрывая половину лица. И вот хозяин сидел с Государем…

Июль 1918 года.

Иркутская губерния.

– Хорошо, а? – сказал хозяин.

– Хорошо… – сказал Николай.

Солнце долго висело над лесом, прежде чем скатиться в его темную чащу. Желтая рожь на закате стала оранжевой, а зеленый лес – темно синим.

Светлые платья трепетали в оранжевых волнах, но будто и не приближались.

– Что же тапереча будет? – спросил хозяин.

– Это вы о чем?

– Ну, как же тапереча без вас?

Николай посмотрел на хозяина и встретился с простодушным спокойным взглядом.

– Как, то есть, будет без вашего величества?

Царь отвернулся и снова стал смотреть в поле на жену и дочерей.

– Да вы не беспокойтесь. Я зла на вас не держу. Всякое про вас болтали, да я всегда им говорил: как там в вашем дворце все устроено – то нам, простым жителям неведомо, и нечего про то лясы точить. Я вот думаю, нету вашей вины в тех смертях на Ходынке, и в войне, и в революции энтой. Министры ваши дураки – вот что.

Николай ничего не сказал.

– Я только хотел спросить, как тапереча оно все будет? – повторил хозяин.

– Не знаю.

– Понятное дело. Никто не знает… Куда ж вы теперь? В Англию?

– Почему в Англию?

– Ну, так на север до Енисея. А по Енисею – до моря ледовитого. А там вас кораблик английский заберет?

– Да… так и есть.

– Вот и хорошо. А то, чего вам тут? Не ровен час убьют. Особливо для дочек ваших здесь не место. Столько всякого непотребства творится.

Царь кивнул. Легкие фигуры в белых платьях все шли и шли к нему в золотом сиянии, и не могли дойти.

Хлевинский тоже видел их в бинокль. Когда они подошли ближе, поручик различил лицо царицы, а потом узнал и царевен. С ними шел неизвестный офицер.

– Я до шестнадцатого году в окопах заседал… пока не контузило… – сказал хозяин.

– На каком фронте?

– На западном. Пехота.

– А сам-то как думаешь? Что будет?

– Крови много будет – вот что… Я своим не скажу, кто вы. Они вас не узнали.

Царь кивнул.

– И вы своим не говорите, что я вас узнал, а то они – робяты бедовые, как я погляжу.