Я вышел во двор. Товарищи мои на сеновале, куда нас определили ночевать, все обсуждали смерть Хлевинского, никак не могли успокоиться. Это стало совсем уж невыносимо.
В лунном свете я заметил темную фигуру за воротами. Подумал сначала – хозяин, но куда хозяину до этакой монументальности! Распутин сидел на бревне. Я подошел ближе, стараясь ступать тихо. Не то чтобы прятался… но он услышал:
– Ну чего крадешься, паря?
– Я тебе – не паря.
– Само собой, это уж я так, шутейно. Ты воин – я вижу.
Издевается.
– Говорят девицы, ты еще на Корабле царском служил. Давно, стало быть, их знаешь.
– Давно…
– Хорошие они девки…
– Они не девки.
– А кто ж они? Не бабы же…
Хам. Бесил меня.
– Извольте именовать как полагается – Их Императорские Высочества Великие Княжны.
– Ну, прости уж меня, мужика. Я по привычке, по-деревенски – раз незамужние, так и девки. А тебя как прикажешь величать? Благородие, или высокоблагородие?
Ерничает, скотина. Я не ответил.
– Да ты садись, посиди. Благодать-то какая!
Я сел рядом с ним. Револьвер держал в кармане. Перед нами темнело поле, а за ним непроглядно чернел лес. Голосили сверчки.
– Девки – они и есть девки, как их не назови. Ты когда за ними голыми подглядывал, видал, наверно, из чего они сделаны. Из того же теста, что и всякая крестьянка.
Это он был тогда у реки!
– Они были одеты! Я только слушал, как они поют!
– Видал я, как ты слушал. Крался за ними, чуть слюну не пускал.
Вот оно как. Я решил, пора внести ясность. Ткнул револьвером в бок Распутину.
– Ты кто такой?
– Эй-эй, паря.
– В брюхе дырку сделаю, сука, – шепнул я.
– Ты чего, ваше благородие?
В темноте я не видел его лица, но слышал, что ухмылка сползла с его физиономии.
– Кто такой?
– А ты не знаешь?
– Говори, как есть! Убью!
– Я тот – кого им Бог послал.
Я встал перед ним и втиснул ему ствол нагана в лоб.
– На колени!
Он не двигался.
– На колени! Пристрелю!
Он засопел, сполз с бревна и встал передо мной на колени.
– Ну давай! Помрет Алешка, а Мама тебя растерзает! – просипел.
– Не сметь! Не сметь называть так их Императорские Величества!
– Ладно-ладно, опусти револьвертик, а то еще нажмешь нечаянно.
– Как ты нас нашел!? Кто тебя послал?
Он молчал.
– Говори, убью.
– А Папе я так и сказал: ежели вдруг пропаду – пусть он знает, что это вы, охвицеры, меня извели.
– А мне по хер, – сказал я и взвел курок.
Все же вышибить мозги, или прострелить ногу любимцу Государыни я не решился. Он это почувствовал, встал с колен, и я вынужден был высоко задрать руку с револьвером, чтобы по-прежнему упирать ствол ему в лоб.
– А иди-ка ты, паря… – сказал он, хотя стоял неподвижно и не пытался отвести мою руку с револьвером.
Я отступил на шаг и опустил револьвер. Лица его не видел, но чувствовал, что он ухмыляется.
– Пошел вон!
– Я-то пойду, да только ты сильно не расходись. Подумай, что будет, если я расскажу Папе и Маме, как ты меня убить хотел.
– Убирайся!