ОТМА. Спасение Романовых

– Почту за честь, ваше величество, – пробормотал Хлевинский.

Они вышли, провожаемые настороженными взглядами четверки.

Великие княжны грустили над своими тарелками. Алексей дремал, уткнувшись в плечо доктора.

– Иван Михайлович, превосходный суп, – сказала Александра Федоровна. – Подавайте жаркое.

Аудиенция царя и поручика длилась недолго. Минут через пять Николай заглянул в избу и вызвал Бреннера.

Во дворе стоял Хлевинский, торжественный и печальный, как памятник поэту. Царь сказал Бреннеру:

– Капитан, поручик дал мне честное слово офицера, что никто не узнает о нашей с ним встрече. Верните ему оружие и лошадь. Он переночует здесь на правах гостя и уедет утром.

Бреннеру ничего не оставалось, как сказать:

– Будет исполнено, ваше величество!

– Пойдемте за стол, – сказал царь. – Иван Михайлович подает жаркое из телятины.

Царь ушел в дом. Бреннер и Хлевинский посмотрели друг на друга. В наступающих сумерках нюансы мимики уже не различались, и обоим оставалось полагаться только на интонации голосов.

– О чем вы говорили с государем? – спросил Бреннер.

– О смотре нашего полка в тринадцатом году. Были Татьяна Николавна и Ольга Николавна, и сам государь.

– Мне вы тоже должны дать слово офицера, что никому не расскажете о встрече с государем.

– Ничего я вам не должен, капитан.

Тоска прозвучала в голосе Хлевинского.

– Государь дал мне честное слово, что больше не занимается политикой, что единственная цель его теперь – спасение семьи…

Бреннер не поверил своим ушам.

– Государь дал вам честное слово?

– Да – слово императора, и я ему верю…

– Что?! Вы забываетесь!

– Оставьте, капитан, мы оба знаем, что государь обманывал нас, всю Россию обманывал… Но сегодня я ему поверил, – в голосе Хлевинского слышалась такая тоска, что Бреннер передумал бить его по лицу.

Помолчав, Хлевинский добавил:

– У этого письменного приказа есть негласное устное дополнение: если государя не удастся доставить живым, надлежит ликвидировать его на месте.

– Это правда? – не поверил Бреннер.

– Опять вам нужно мое честное слово?

– Вы сказали об этом государю?

– Сказал.

– И что он?

– Ничего… Признаться, я не верил, что он жив. Искал и не верил. И думал все время – а что если он все-таки жив, и я его найду, смогу ли убить… Решил, что смогу… Я еще там, в окопах, хотел убить его… иногда. Люди умирали ни за что, ни за понюшку табаку. За него. За царя и отечество. И где же царь? Где отечество? За что? За что? Я думал, что за все это он заслуживает смерти.

Бреннер не мог никак решить, стоит ли все-таки дать Хлевинскому в морду, или ну его к черту. И тут он услышал тихое пение. В первое мгновение он даже не понял, что это поет Хлевинский – не видел в темноте его лица. Казалось, это пели где-то далеко:

Споёмте песню полковую,

Потешим Батюшку-Царя,

Царевну нашу молодую

И грянем дружное ура! (https://wikivisually.com/lang-ru/wiki/%D0%A3%D1%80%D0%B0!)

– Это мы на смотре пели… в тринадцатом году, – сказал Хлевинский.

– Эко вас развезло с одной рюмки.

– Я не пьян.

Бреннер достал из-за пояса револьвер и протянул Хлевинскому.

– Вот ваш револьвер. Спать будете в бане. Патроны получите утром, а то еще застрелитесь.

Из конюшни донесся перестук копыт, встревоженный храп лошадей.

– Идите за стол. – Сказал Бреннер и пошел в конюшню.

Не успел дойти – со стороны дома хлопнул выстрел. Бреннер бросился обратно.

От дома уже бежали навстречу ему Лиховский, Анненков и Каракоев. Хлевинский лежал на том же месте, где его оставил Бреннер. Зажгли факел. Пуля вошла в висок и вышла с другой стороны, вырвав полчерепа. Револьвер валялся рядом с телом. Подошел доктор Боткин. Заключил, что выстрел был произведен из револьвера в упор, то есть – самоубийство.

– Я не давал ему патронов, – сказал Бреннер.

– Наверно, он припрятал один для такого случая, – сказал Лиховский.

Послышались шаги. Из темноты вышел Старец. Посмотрел на труп.

– А что это тут у вас?

Из записок мичмана Анненкова.

29 июля 1918 года.