Обитель Блаженных

Только тут Евпсихий Алексеевич определил по запаху аромат фаршированных перцев, просачивающийся из квартиры: наверняка, именно их торопился съесть на ужин Лев Моисеевич.

– И впредь будьте поосторожней с шутками. – заявил напоследок Евпсихий Алексеевич, причём настолько громко, чтоб это было слышно не только Льву Моисеевичу. – Я ведь могу всерьёз рассердиться. Даже разгневаться.

Затем Евпсихий Алексеевич торопливо спустился на первый этаж и позвонил в дверь Виталика, полагая, что надо довести разбирательство инцидента со стуком по батарее до конца. Дверь открыл моложавый, крупного телосложения мужичок, кажущийся точь-в-точь таким, каким и должен быть сантехник Виталик. Был он явно чем-то обескуражен и лихорадочно растрёпан, однако держал в руках стакан и откупоренную бутылку пива.

– Ага! – сразу оценил бутылку пива Евпсихий Алексеевич.

Виталик одышливо замер, дожидаясь, что ещё скажет неожиданный гость.

– Так я и думал. – сказал Евпсихий Алексеевич, не отводя глаз от бутылки пива.

Чуть больше пяти лет прошло, как Виталик поселился в этом доме, а до него в квартире проживал одинокий, слегка чудаковатый и разговорчивый дядюшка, прославившийся тем, что имел одну акцию «Газпрома», полученную в качестве подарка от руководства компании за удачно проведённую геологическую экспедицию. Редкий обитатель дома не лицезрел эту акцию по несколько раз за год, вынужденно восхищённо покачивать головой и убеждать дядюшку не продавать сейчас эту замечательную акцию, а дождаться, когда она подскочит в цене до совсем неслыханных размеров. Перед тем как подселить в квартиру племянника, дядюшка торопливо рассказывал соседям о том, что жизнь полна сюрпризов, что вот он, к примеру, до седых волос прожил в одиночестве, поскольку родители рано покинули наш бренный мир и не оставили после себя даже мало-мальских воспоминаний, удобряющих генеалогическое древо, а вот, однако, отыскалась родственница в соседней области, проживающая в захолустном городке, которая с младенческих лет воспитывалась в детском доме, и у этой родственницы обнаружился сын, вполне себе взрослого вида, который, судя по всему, является дядюшке племянником. Этим племянником и оказался Виталик, очень скоро прибывший с чемоданом и заселившийся в доме, на радость дядюшке. Блаженно-торжествующий чудак принялся ещё больше проводить время во дворе, извещая соседей о том, что Виталик не просто приятный сюрприз в виде послушного племянника, но ещё и замечательный сантехник, которого не помешает всякому добропорядочному жильцу всегда иметь под рукой. Однако, сам дядюшка попользоваться талантами Виталика едва ли успел, поскольку внезапно уехал в геологическую экспедицию на Камчатку. На вопросы жильцов, почему отъезд дядюшки был столь внезапен и намеревается ли он вернуться, Виталик отвечал глубоким гортанным гудением, периодически ускальзывающим на флажолеты, потому что был совершенно немой. Что-то мог выкладывать языком жестов, излишне темпераментно взмахивая руками и выказывая длинные рубцы на кистях рук, иногда рисовал на бумажке вялые и стеснительные буквы, словно страдающие дизентерией, иногда многозначительно вращал глазами. Чаще всего, при общении, Виталик издавал тусклые, заикающиеся гласные звуки, отчего просачивалась слюна на губах, которую он тут же вытирал рукавом рубашки, и всё это вызывало у соседей вполне себе искреннюю жалость. Кто-то рассказывал, а, скорей всего, выдумывал, что Виталику отрезали язык на спор, отрезали, когда он был ещё пацанёнком, проживающим в своём захолустье, в те странные лихие времена, когда бандитские разборки и методы существования могли оказаться весело приспособленными к подростковым забавам.

– Здравствуй, Виталик!.. – почему-то Евпсихия Алексеевича всегда тянуло при разговоре с Виталиком изрядно повышать голос, хотя глухим Виталик не был. – Ты зачем по батарее стучал?.. Это знак, что ли, какой или дурачишься по пьянке?..

Виталик деликатно усмехнулся, предлагая стакан пива, от которого Евпсихий Алексеевич сконфуженно отчурался, и пробормотал изумительно неправдоподобное оправдание своему поступку.

– Упал, говоришь?.. нечаянно со стула на батарею?.. – каким-то невероятным чутьём Евпсихий Алексеевич разобрал смысл произнесённого.

Виталик утвердительно фыркнул.

– А потом поднялся и ещё раз упал?..

Виталик стыдливо вздохнул.

– Мы ведь не злые соседи у тебя, Виталик, и всё прекрасно понимаем. – попробовал затянуть что-нибудь душеспасительное Евпсихий Алексеевич. – Понимаем, что ты человек с недугом, который иногда довлеет настолько тяжко, что тебе нелегко примириться с действительностью. Но всё-таки будь повнимательней к окружающим тебя людям. Не беси их понапрасну.

Виталик согласно замычал, пробуя растянуть рот в улыбке, любезно пресекающей всякий неприятный разговор. Но тут из его квартиры послышались спазматические звуки собачьей тоски, и не обратить на них внимание Евпсихий Алексеевич не мог.

– Кто это там у тебя?.. Пса что ли завёл, Виталик?

Виталик отрицательно замотал головой, избавился от стакана и бутылки пива, закидывая их в глубину квартиры, прикрыл дверь и, слегка напирая, заставил Евпсихия Алексеевича отойти подальше на лестничную площадку. Затем он малосодержательными, но вполне себе рациональными жестами изобразил включённый телевизор, причём телевизор неприлично старый с плохо работающим звуком и сильной рябью.

– Ну как же ты докатился до жизни такой? – вздохнул Евпсихий Алексеевич. – И телевизора у тебя приличного нет.

Виталик растерянно развёл руками.

– Ты мне напомни завтра, я тебе подарю телевизор. У меня есть один старый – я его в кладовке храню, но он отлично работает. Подарю, мне не жалко, не смущайся.

Виталик забулькал с благодарностью и даже вознамерился обнять благодетеля, но тот увернулся.

– Ладно, Виталик, не балуйся, обойдёмся без нежностей. Сказал, подарю телевизор – значит подарю!.. Только ты не стучи больше по батареям без нужды… обещаешь?.. не будешь??

Виталик отрицательно замотал головой, выражая готовность поступать так, как ему скажут умные люди, но тут же сообразил, что головомотание выглядит двусмысленно, и тогда резво закивал, извлекая из себя гортанное мычание, складываемое в логичную фразу не буду ни за что и никогда.

– До чего же пьянство людей доводит! – полушёпотом произнёс Евпсихий Алексеевич, прихлопнул Виталика по плечу и попрощался. – Спать иди!..

Виталик вроде непонимающе подобрался и скрючился.

– Спать ложись! – Евпсихий Алексеевич сложил ладошки и приложил к щеке, изображая мягким взглядом всю сладость летнего сна. – Хватит уже баловать, отправляйся баиньки, а вот утро вечера завсегда мудреней.

Тут Виталик понял, чего от него хотят, нарочито комичной крадущейся походкой дошёл до своей двери, подозрительно-нахально помахал ручкой и скрылся в квартире.

– Дурачок. – процедил Евпсихий Алексеевич и бодро пошёл к себе наверх.

Вернувшись домой, Евпсихий Алексеевич машинально прошёлся несколько раз по комнате, немного печалясь, что приходится в одиночку расходовать свою внезапную бодрость, что нельзя провести сегодняшний вечер с Катенькой, и поведать ей весь тот обывательский абсурд, который задала ему субботняя заваруха. Затем он почувствовал голод, вспоминая хамоватую нетерпеливость Льва Моисеевича, и спешно приготовил жаренную картошку с грибами-лисичками, собранными на прошлой неделе вместе с Катенькой в её любимых местах за селом Толбухиным. Правду говоря, собирала в основном Катенька, тогда как Евпсихий Алексеевич в первые же полчаса забрёл в какой-то буерак, исцарапался и сразу притомился, после чего лишь послушно плёлся за Катенькой, восхищаясь её проворной, гибкой и чуть островатой в плечах фигуркой. После ужина Евпсихий Алексеевич по-хозяйски зашёл в интернет, невинно флиртуя с дружественными барышнями и вяло отшучиваясь на колкости приятелей, затем вспомнил Виталика и его бутылку пива, собрался в две секунды и сбегал в магазинчик рядом с домом. Остаток вечера Евпсихий Алексеевич провёл за просмотром криминального телесериала (напичканного глумливыми персонажами, которые с очаровательной снисходительностью насиловали и убивали всех, кого ни попадя), весело уплетая картофельные чипсы со вкусом сыра и запивая слабоалкогольным отечественным пивом. Собственно говоря, он именно так проводил свои многие субботние вечера, чаще всего вместе с Катенькой, чаще всего увенчивая их взрывом сладострастья. Сегодня, раскрыв вместе с телесериальными мудрецами парочку преступлений, Евпсихий Алексеевич отправился в ванную чистить зубы, затем уложился спать, уже полностью раздевшись, отстраняясь от сбивчивых впечатлений за день и удобно позёвывая. На душе Евпсихия Алексеевича всё было хорошо. День прошёл замечательно!..

ПОЛНОЧЬ

Проснулся Евпсихий Алексеевич от всплеска пронзительного детского плача; и медленно соображая, что это не наваждение кошмарного сна, что, кроме Улиньки, рыдать в этом доме было некому, не мог поверить, что маленький ребёнок способен на столь отчаянный приступ истерики. Казалось, что так может кричать человек, который на мгновенье оторопел от жуткого страха, замер сердцем, скомкал всю – изобличённую у себя боль – в бешено-дёргающийся сгусток, а затем очнулся, отдался совершенному бессилию и вспыхнул, раздираемый бесконечным воплем.

Не стоило и сомневаться, что, в ответ на детские слёзы, изрыгнутся из озлобленных неистощимых глубин косноязычные материнские вопли, ловко перескакивающие интонацией с инфекционного мокрого кашля до хрипа бензопилы!.. Что творилось на уме этой нравственно одичалой женщины? почему весь этот бред безнаказанно расползся по её мозгу и выбрал для себя мишенью несчастного затравленного ребёнка? – вот что не в состоянии был постичь Евпсихий Алексеевич, вот что не могло вписаться в принципы элементарного человеческого выживания.

«Посмотри, маленькая дрянь, какую пакость ты опять натворила!.. полюбуйся, до чего ты свинья и неряха, которой не терпится подгадить своим родителям, заставить их ругаться посреди ночи!.. Вот скажи мне, маленькая идиотка, зачем ты снова хочешь залезть в этот дурацкий шкаф и спрятаться, как будто тебя здесь кто-то обижает?.. Ты никому здесь не нужна, ты злая и некрасивая девочка, и на тебя всем наплевать – вот что ты должна знать о себе и зарубить это на своём носу!.. Можешь хоть целую ночь просидеть в шкафу и не высовываться, можешь хоть целую неделю в нём просидеть и засрать шкаф сверху до низу – я тебе и слова не скажу!.. Только и ты не смей называть меня своей мамой, потому что я устала быть твоей мамой и не хочу ей быть, потому что ты – подлая зверушка, недостойная иметь никакой матери!.. Я теперь тебе чужая тётя, а не мама, потому что девочки слушаются своих мам, а ты меня не слушаешься. Только чужая тётя не будет волноваться, что какая-то мама такую дурочку на свет родила, потратила на неё свои силы и нервы, а в ответ получила чёрную неблагодарность. Вот пускай эта дурочка теперь живёт как хочет. Даже если ты сдохнешь прямо сейчас, прямо в шкафу, я и слезинки не пророню, потому что я устала от тебя, потому что я хочу жить по-человечески, а у меня уже сил никаких нет!..»

Кроме подловатых энциклик мамаши, ещё и отец семейства подвывал что-то с азартным занудством, не имея цели утешить ребёнка, а наслаждаясь собственными упоительными каверзами. Евпсихий Алексеевич взглянул на часы, проклиная распоясывавшихся супругов: раньше они не допускали заводить истерики в позднее время. Стрелки часов приближались к полночи.

Продолжительный звонок в дверь, сопровождаемый настойчивым стуком, вывели Евпсихия Алексеевича из лёгкого оцепенения, и он отправился в коридор, завернувшись в одеяло и залезая в любимые великоватые шлёпанцы. Один из шлёпанцев, через пару шагов, слетел с ноги прямёхонько в угол, поскольку Евпсихий Алексеевич запнулся на ровном месте и пожелал дурака звонившему. О чём тут же и пожалел, когда распахнул дверь и увидел на пороге любимую Катеньку. Подруга пребывала в решительно негодующем виде и сурово указывала пальцем вверх, требуя решительного воздействия на мерзавцев. А поскольку была одета в нестеснительный ночной халатик, ещё и зябко подёргивалась.

– Евпсихий, это не может так продолжаться. Я не хочу слушать, как они издеваются над несчастным ребёнком. Пойди и что-нибудь сделай.

– Катенька… что же я сделаю?

– Ты можешь треснуть этой мерзкой мамаше чем-нибудь по башке, чтоб она заткнулась!.. – тревожно-ласковые рысьи глаза Катеньки скорее парализовали волю Евпсихия Алексеевича, чем побуждали идти воевать.

– Катенька, тебя знобит. Позволь мне укрыть тебя вот хотя бы одеялом. Да не стой ты в коридоре, проходи в дом.

– Пойди наверх и скажи ей что-нибудь!..

– Да важны ли тут слова, Катенька?.. Да хотя бы взять и меня с тобой – часто ли мы слышим ещё кого-нибудь, кроме себя, когда увлечены одним общим делом?..

– Это опять твои отговорки, Евпсихий. Ты на всё найдёшь отговорку.

– Ну да, конечно, отговорки… я знаю, как ты не любишь этих моих отговорок, ты считаешь, что зачастую лучше предаться справедливым эмоциям, чем загнобить их рассудительным философствованием. Но вот что я тебе скажу, Катенька: было бы очень здорово влиять на всякого человека при помощи слов, даже пускай таких слов, произнесение которых требует невероятных энергетических затрат!.. Но в массе своей люди не умеют слушать, им бесполезны слова. Ты им будешь говорить о справедливости и морали, а они будут пялиться на тебя бессмысленным взглядом и дожидаться, когда ты выговоришься, устанешь и уберёшься вон.

…Если человека и можно изменить при помощи важных слов, то только выбирая из череды умственно неполноценных людей наиболее лояльного к переменам, и загружая его знаниями, которые он не сможет применить во вред ни себе ни другим. Но всякий ли из тех, кто владеет важностью слова, способен принять такую ответственность на себя?.. Легко ли ему вырваться из собственных сомнений и знаний, превращённых в непроходимые лабиринты?.. Слова только кажутся долговечными и несокрушимыми, только думается, что невозможно обращаться со словами по тем же правилам, по которым мы взаимодействуем с бытовыми вещами или случайными ситуациями. Но в мире нет ничего долговечного, и, например, слова – смысл которых становится окончательно ясным – перестают звучать и исчезают из нашей речи, исчезают даже из памяти, и всякое поколение людей имеет чуточку изменённое сознание, по сравнению с предыдущим. Тут очень важно сохранить в словах неумолимое и замкнутое сцепление причин и следствий; хотя бы в тех словах, при помощи которых мы легко сообщаемся друг с другом: от младенцев до стариков. Иначе придётся довольствоваться смысловым хаосом. А хаос смысла, столь удобный для глупцов, непременно доберётся и до азов мироздания. Когда в голове глупца вертится калейдоскоп из набора разрозненных фактов, то каждый новый факт, попадающий в психику, подобно новой многоцветной стекляшке, меняет всю картину мира. Глупец случайно услышит какое-либо мнение и скажет: «Да, ребятки, это действительно так.» А услышит противоположное, скажет: «Да, мне и тут придраться не к чему, всё именно так, как сказано.» Хорошо, что противоположным калейдоскопическому мировоззрению является мозаичное, про которое можно сказать и проще: мировоззрение индивида, мировоззрение личности; когда каждый факт, попавший в психику, занимает своё место в целостной картине мира, делая её более подробной и ясной. Но для этого необходима и предельная ясность слов. Конечно, на любое событие и на любой факт надо обязательно смотреть с двух сторон, то есть попытаться встать и на сторону глупца. Я не особо верующий, но Тот, Кто сотворил наш «модельный ряд», умудрился соблюсти равенство практически во всём. И очень часто «взгляд глупца» дополняет мозаику, точно также, как «полёт мысли гения» утешает бездарных художников и убаюкивает немощных эротоманов. Повторюсь, что я не особо верующий человек, но думаю, что если у тебя при жизни не получилось открыть нового необычного мира, придумать нового человека, то ты достоин получить всё это после смерти. Надо только её дождаться, сохраняя себя гражданином добрым и честным…

Обо всём этом и намеревался Евпсихий Алексеевич сказать своей Катеньке, как неожиданно раскатистый хохот мамаши оборвал разом и детский плач, и тягомотный отцовский бубнёж, и отрешённые размышления Евпсихия Алексеевича. По жуткому совпадению, странная вибрирующая тишина тут же опустилась на весь дом, исторгла обострённое ощущение пустоты, вынудила подчиниться своей угнетающей обманчивости.

– Что это такое происходит в мире?.. Погоди, Катенька, надо посмотреть в окошко, узнать, что у нас во дворе творится.

Евпсихий Алексеевич, поёживаясь приблизился к окну, раскрыл штору и всмотрелся в знакомый мир, мягко уловленный летней белой ночью. Благосклонно тёплая земля сочилась сумеречным молоком, стройные осанистые деревья тянулись друг к другу, наслаждаясь обнажившимся тихим сластолюбием, небеса украсились гипнотизирующей мелкой рябью и багрово-рванными полосами заката, передразнивающими друг друга, а в бледном, чахлом круге света угадывался пролом, через который полная луна исподтишка и нехотя взирала на землю. Видимую безмятежность слегка озадачивало совершенное отсутствие птичьего щебета и стрекочущей возни насекомых, но и эта безмятежность не смогла продолжаться долго: с зловещей алчностью нарастал механический гул, десятки переполошенных перемигивающихся фар машин заполонили город, что-то вроде неправдоподобно огромной птицы на бреющем полёте приближалось к дому.

– Посмотри в окно, Катенька…Ты можешь понять, что происходит?..

Катенька подошла к окну, желая распахнуть его настежь, чтоб ясней разобрать сумбур, сосредоточивающийся во дворе дома, но не смогла справиться с оконной защёлкой, невольно шарахнула по стеклу кулаком, едва не разбила его, почувствовала боль и застыла в обиженно-незадачливой позе. Тут же раздался вой сирен, характерный для машин скорой помощи и пожарной службы, донёсся трусливый звон мобильных телефонов и служебных раций, заскользил по электропроводам очумело очнувшийся ветер, с вежливой настырностью загавкал тракторный лязг, подоспел упористый топот солдатских сапог и торопливо затрещал картавый голос из громкоговорителя: граждане жильцы! просьба соблюдать спокойствие!..

Евпсихий Алексеевич прижал к себе Катеньку, уткнулся лицом в её растрёпанные волосы – удивительно притягательные и мягкие волосы цвета тёплого ржаного хлеба.