Обитель Блаженных

– Кажется, для яблок ещё время не наступило. Не вызрели ещё яблочки в наших краях.

Под ногами обнаружилась растоптанная порошкообразная масса серого цвета, определить природу и качество которой не предоставлялось возможным; даже принюхаться к ней не удалось Евпсихию Алексеевичу, хотя он старательно нагибался, избекренивался и исступлённо работал носом. Всё, к чему прикасался взгляд Евпсихия Алексеевича на этом месте, казалось безнадёжно подозрительным.

– Попробую звякнуть по указанному телефонному номеру, спрошу у этих жуликов, почём нынче строительство тетраграмматонов. Вдруг дёшево. – проявил сарказм Евпсихий Алексеевич и, осматриваясь по сторонам с опаской бывалого разведчика, набрал на телефоне номер. – Алло, здрасьте… вы меня слышите?..

Необычные шипящие гудки заурчали в ответ, складываясь в бесконечно повторяемую фразу пшшшшшшёл вооон… пшшшшшшёл вооон… пшшшшшшёл вооон!..

– Даже так. – обиделся Евпсихий Алексеевич. – Ну уж нет, братцы, я знаю, куда теперь пойду, и вовсе даже не туда, куда вы меня посылаете. Теперь все сомнения остались позади. Фактов, устанавливающих сомнительные деяния, накопилось выше крыши, и мне есть с чем заявиться в отделение полиции.

Туда-то Евпсихий Алексеевич и поспешил, пытаясь вспомнить по дороге, кто из участковых инспекторов отвечает за его дом, и сообразил, что ни разу с этим человеком не встречался. «Потому что государство недооценивает важность некоторых проблем и пускает их на самотёк. – подумал Евпсихий Алексеевич. – Если бы не гражданская инициатива, то просто-запросто полетело бы всё это государство к чёртовой матери!..» Евпсихий Алексеевич даже ревматически вздохнул на манер бабы Нюры.

Субботний город монотонно просыпался, с осторожной лаской принюхивался к затяжному аромату летнего утра и ожидал духоты с той обречённостью, с которой её поджидают люди, большую часть жизни обитающие в снегах и в замороженном состоянии.

– Кажется, мне сюда. – Евпсихий Алексеевич придал выражению лица максимальную серьёзность, вошёл в отделение полиции и направился к дежурному. – Доброе утро, товарищ. Я специально заявился пораньше, чтоб вас всех на работе застать, а мне нужно тут кое с кем поговорить. Причём безотлагательно.

Дежурный по отделению вежливо выслушал Евпсихия Алексеевича и попросил присесть на скамеечку, чтоб изложить в письменном виде свою жалобу, а затем дождаться вызова к участковому. Лист бумаги и шариковая ручка были выданы Евпсихию Алексеевичу с предупреждением, что ручку следует вернуть.

– Обязательно! – пообещал Евпсихий Алексеевич, прикладывая руку к сердцу, показывая, что ему можно доверять во всём. – Как только напишу, сразу и отдам.

Впрочем, приткнувшись на скамейке, Евпсихий Алексеевич вспомнил, что у него в сумке имеется своя шариковая ручка, и тогда он вернул выданную ручку дежурному, похваставшись тем, что всегда носит с собой свою ручку, чем заслужил одобрительный кивок от дежурного, и вернулся на скамейку. Для начала он оглянулся по сторонам, оценивая скромную необычность помещения. Пара скамеек вдоль стены и заляпанный неудобный стол, расположенный зачем-то ближе к середине зала, сообщали посетителю, что задерживаться здесь надолго нет необходимости. Сразу напротив Евпсихия Алексеевича наблюдался длинный коридор, в конце которого находилась клетка для задержанных, и звуки, доносящиеся из клетки, имели форму более или менее абстрактно-болезненных рассуждений за жизнь. На стенах были развешаны несколько старомодных плакатов официально-праздничной направленности, а рядом находились листы с портретами разыскиваемых людей. Все эти разыскиваемые персонажи казались какими-то одинаковыми, упорядоченными, пришибленными и никому не нужными. Самый свежий и огромный лист, уведомляющий о розыске мужчины, пропавшего неделю назад, представлял фотографию дядечки в однобортном пиджаке и галстуке, казалось бы удравшего с собственной свадьбы и посматривающего на полицейский участок с добродушно-печальным косоглазием. По непонятной иронии, преследующей сегодня Евпсихия Алексеевича, разыскиваемый мужчина являлся его соседом по подъезду, и звался, кажется, Саней Бычковым. Хотя Евпсихий Алексеевич с ним был мало знаком, мог что-то и напутать.

– Я и понятия не имел, что Саня Бычков пропал неделю назад. – пробормотал Евпсихий Алексеевич. – Мне почему-то никто об этом не говорил.

– Да наверняка у любовницы мужик. – подметив интерес Евпсихия Алексеевича к объявлению, высказался угловатый рыжеволосый тип, находившийся рядом на скамеечке.

– А вы будто его знаете, чтоб так говорить?..

– Я себя хорошо знаю, потому и про вашего Бычкова мне всё понятно; я сам из дома пропадал на неделю, а жена в поисках с ног сбивалась. – уверенно сказал рыжеволосый, обладая голосом несколько экзальтированным и нетрезвым.

– Не все же такие, как вы.

– Я не говорю, что все такие, как я, или хотя бы чуточку похожи на меня, но моё поведение вовсе не отличается экстравагантностью. Проще говоря, очень много таких, как я.

– Знаете, очень легко сказать, что у любовницы мужик, или, когда девушка пропадает бесследно, можно сказать, что она у жениха в Серпухове зависает, хотя раньше этого жениха никто и в глаза не видел. А надо бы не гадать, а искать человека.

– Ну так, если его любовница выгнала, а он с горя запил и с неделю в канаве провалялся – так, поди, и помер давно. Чего его искать?..

– Вот если только помер. – вздохнул Евпсихий Алексеевич и принялся за составление жалобы.

В дверях нарисовалась прилизанная нагловатая фигура с обескураживающим запасом прочности, которая внимательно осмотрела помещение, размышляя, есть ли у ней сегодня надобность до разговора с полицейскими, дождалась, когда дежурный по отделению её заметит и обматерит, удовлетворённо хмыкнула и убралась прочь.

– Жена бьёт? – рыжеволосый тип попробовал заглянуть через плечо в бумагу Евпсихия Алексеевича, надоедливо мигая размывчатыми глазками.

– Позвольте попросить вас не подглядывать. – резко одёрнул типа Евпсихий Алексеевич. – Это вот вас надо побить хорошенько, потому что жену обманываете, а у меня в этом плане всё отлично.

– Вот чего ты начинаешь, а? нормально же сидели, общались! – обиделся рыжеволосый и замолк.

Евпсихий Алексеевич едва успел завершить составление жалобы, как дежурный сообщил номер кабинета, где посетителя дожидался участковый инспектор. Туда-то он и отправился.

В отличие от бесхитростной обстановки дежурного отделения, кабинет инспектора оказался заваленным множеством мелких и громоздких вещей, каждая из которых не имела прямого отношения к правоохранительным органам. Начиная с необузданно сексапильного кактуса на подоконнике и пепельницы, заваленной замусоленной кожурой от семечек, и кончая коллекцией лопат с граблями, прислонёнными в углу кабинета под пустой вешалкой. Инспектор имел вид жизнерадостный, вполне себе работоспособный, что весьма хорошо увязывалось с его глянцевитой лысиной и свободолюбиво оттопыренными ушами.

– Кляузничать собрались? – воскликнул участковый инспектор, приглашая Евпсихия Алексеевича присаживаться и пробуя тщательно рассмотреть его лицо, хотя и вглядываясь несколько наискосок, чтобы не показаться излишне любопытным. – Что тут у вас написано?.. писала писака, что не разберёт и собака…

– Как-то странно вы себя ведёте, а ведь я к вам по серьёзному вопросу пришёл. – протянул свою жалобу Евпсихий Алексеевич.

– Это я себя странно веду?.. А вот смотрите, Евпсихий Алексеевич, что у меня на ваш счёт имеется. – инспектор отложил в сторону жалобу Евпсихия Алексеевича и вытащил из сейфа небольшую, но пузатую кипу бумажек. – Это всё ваш сосед снизу – Лев Моисеевич – на вас доносы пишет. Старичок-то, видать, малахольный, ищет во всём некоего душевного порядка, но вот каждую неделю по бумажке сюда шлёт, и всё на вас сердится.

– Почему же он на меня сердится? – заинтересовался Евпсихий Алексеевич.

– Как же ему не сердиться, если вы его и водой заливаете и секретной радиацией облучаете?.. Признавайтесь, Евпсихий Алексеевич, зачем вы старичка мучаете?..

– Я и не думал.

– Но это вы мне говорите, что не думали, а я вовсе не обязан вам на слово верить, уж я в этом кабинете всяких отговорок наслышался.

– Уверяю вас, что мне и дела нет до какого-то Льва Моисеевича; у меня своя жизнь, а у него своя.

– А Лев Моисеевич уверяет, что он не может упиваться полноценным здравомыслящим существованьем, поскольку вы ему житья не даёте. Вот, например, в заявлении от прошлого года, от декабря месяца, за четырнадцатое число, Львом Моисеевичем указано, что вами, Евпсихий Алексеевич, при помощи проводов электрического тока запускаются в его квартиру звуковые раздражители (Лев Моисеевич описывает их, как гудки антигенов, вызывающие у чувствительных к ним людей аллергические реакции), в результате чего внутри нервной системы самого Льва Моисеевича происходят сбои, возникают конфликты и преследования одних гормонов, отвечающих за эндокринные стимуляторы, другими гормонами иммунных механизмов. Вот тут всё подробно описано – сразу видно, что человек доведён до отчаяния.

– Позвольте мне прочитать. – с большим интересом попросил Евпсихий Алексеевич. – Никогда не подозревал за своим соседом такую живость ума.

– Да пожалуйте. – инспектор отдал бумажку.

Заявление было написано старательным иезуитски-каллиграфическим почерком, без точек и запятых, но с многочисленными восклицательными знаками, установленными почему-то в скобки. Кроме беспокойства за свою нервную систему, в заявлении доводилось до сведения, что методом облучения, изобретённым Евпсихием Алексеевичем в тайной домашней лаборатории, возможно аннигилировать частицы совершенно любого мозга, даже у совершенно случайного человека, который просто подвернётся не в то время и не в том месте, а вот мозг самого Льва Моисеевича уже сократился в размерах и полегчал на два с половиной грамма. Прочитав бумажку до конца Евпсихий Алексеевич уныло улыбнулся.

– Старик чепуху несёт, мозг не может сокращаться. Это такой же биомеханический нонсенс, как и хождение человека на двух руках.

– А однако же человек иногда и на руках ходит.

– Однако же ходит. – прибавилось унылых улыбок у Евпсихия Алексеевича.

Инспектор не без удовольствия выдал Евпсихию Алексеевичу ещё одну бумажку для ознакомления, и тот быстренько пробежался по ней глазами, узнавая, насколько он опасен для социума и не пригоден к мирному сосуществованию. Самое невинное, в чём обвинялся Евпсихий Алексеевич, это в распутстве. Интенсивный скрип его дивана в вечернее и ночное время суток не позволял Льву Моисеевичу сосредоточиться на отдыхе.

– Старик наверняка серьёзно болен, а, возможно, ему просто заняться нечем. – резко высказался Евпсихий Алексеевич. – Вероятность того, что он внезапно помрёт и прекратит строчить кляузы, очень высока. Не обращайте внимания.

– Вероятность того, что вас сегодня собьёт машина, Евпсихий Алексеевич, поверьте мне, тоже крайне высока, несмотря на вашу молодость и здоровье. – воскликнул инспектор. – Но это не повод, чтоб говорить о вашей непременной скорой смерти. Имеются какие-то элементарные нормы приличия и здравого смысла, особенно если касаться старости. Представьте, что у вас есть пожилая любимая тётушка – а она наверняка у вас есть, у таких, как вы обязательно есть любимые тётушки, этого даже и представлять не надо – и ей где-нибудь в магазине или в пенсионном фонде скажут: хорошая вы женщина, и сумочка у вас замечательная, и очень подходит к вашей новой кофточке, но жалко, что вы скоро помрёте, возможно, что буквально на днях!.. Вот какова будет реакция вашей тётушки, как вы думаете?..

– Моя тётушка по образованию физиолог, она всё поймёт с достоинством профессионала. – отмахнулся Евпсихий Алексеевич. – И я, между прочим, тоже увлекался физиологией, и в некоторой степени социал-дарвинист, и к вопросам старости отношусь утилитарно.

– Если вы такой умный и переусердствовали в чтении учебников по физиологи, и теперь считаете, что надо руководствоваться лишь инстинктами, детерминированными нейронами головного мозга, позволяющими обращаться со старостью чуть ли не по праву сильного, то давайте я вмажу вам резиновой дубинкой между ног, руководствуясь таким же правом сильного?.. – инспектор вытащил из ящика стола незатейливую резиновую дубинку. – Если вы считаете, что социальные модели поведения современного человека и нравственные ограничители не важны (хотя необходимость их понятна и ослу), значит и мне незачем заморачиваться об элементарных нормах приличия и уместности своей агрессии. Давайте вдвоём, прямо здесь, прямо сию минуту, скатимся в скотское состояние, начнём волтузить друг друга почём зря и не будем обижаться, когда окружающие посчитают нас за идиотов.

– Нет уж, я на это не согласен. – испуганно покосился на дверь Евпсихий Алексеевич.

– Так и я на это не согласен. Я с удовольствием уберу дубинку обратно в ящик и понадеюсь, что мне придётся как можно реже её доставать. Но всё же думаю, что в крайне прискорбном состоянии находятся ваши взгляды на жизнь, Евпсихий Алексеевич. Я даже представить не могу на основе чего могли сформироваться эти взгляды и найти благодатную почву. Может быть кому-то из ваших знакомых или родственников этот социал-дарвинистский бред понравился, и он даже умилился и похвалил вас за эти взгляды, а вы сделали вывод, что они всем могут понравиться? Но образумьтесь, дорогой вы мой человек, раскромсайте всю свою домашнею лабораторию и снесите её на помойку. Мой вам совет.

– Да вы шутите?! – наконец-то догадался Евпсихий Алексеевич, приметив на лице инспектора вороватое дёргание, словно от щекотки.

– Пускай я шучу. А вы пожалейте старика, поубавьте лишнего шума у себя в квартире. Диван новый купите, чтоб не скрипел. А ещё улыбайтесь шире при встрече и здоровайтесь пообходительней, да чтоб без этой, знаете ли, фальши. Старику приятно будет, он и успокоится. Не дано нам ведать, Евпсихий Алексеевич, до каких высот сможем вознестись в пожилом возрасте или, напротив, рухнуть в горстку золы, посыпая оной свою больную голову. Запрёшься такой, скажем, в маленькой норке и начнёшь переживать те или иные банальные откровения своего девственно-пошлого сознания. И хорошо, если найдётся кому нас пожалеть, а если не найдётся?..