Обитель Блаженных

– Эй, приятельница, полегче на поворотах! – шутливо щёлкнула зубами Катенька.

– Тогда, чтоб больше никого не смущать, закончу свой список чертями из армии Велиала. – несколько раздосадованно сообщила крыса. – Актёры, игроки, художники и отчаянные путешественники – вот, кто крепко подчинён влиянию этих чертей; и уж тут, Евпсихий Алексеевич, сами догадывайтесь, кого бы я могла иметь в виду, если б была чуть более нахальной.

– Ну, нахальства-то в тебе с избытком. С ног до головы в нахальстве, да вдобавок хвостик. – улыбнулся Евпсихий Алексеевич.

Крыса с удовольствием хмыкнула, правда, несколько скептически налюбовавшись на свой дёрнувшийся хвост.

– Не понимаю, откуда ты взяла этот список. – проявил догматическое упрямство Лев Моисеевич. – Про Вельзевулов и Абаддонов я и сам могу нарассказывать мифологической чепухи, тут особых секретов нет. Я ещё, когда в кочегарке работал при деревообрабатывающем предприятии, имел в начальниках бригадира дядю Колю, и вот он-то был сущим поборником Вельзевула. Помню, однажды, в день зарплаты, он дождался, когда деньги из банка привезут и у кассы очередь выстроится, а сам пришёл с горящим факелом. «Послушайте меня, – говорит. – граждане трудящиеся!.. Всё, что вы тут затеяли, это, ни больше ни меньше, как проявление меркантильности и алчности, и оно меня оскорбляет, поскольку я есть личность. И я не позволю вам поклоняться ничтожной бумажке с денежными знаками, ныне я вас от порабощения спасу!..» И чуть было всю бухгалтерию не поджёг вместе с кассой и людьми, благо его скрутили по-быстрому и увезли в лечебницу.

– Вот тебе и дядя Коля – улыбнулся Евпсихий Алексеевич.

– В целом строгий был человек. Требовательный. И к себе и к другим.

– Марусенька, все вышеперечисленные черти очень понятны и орудуют конкретно на земле. – заметила Катенька. – Их основная задача – во всяком случае, я так её понимаю – подталкивать живую душу к порогу смерти в виде гарантированного греховного сосуда, обречённого на вечные муки. Про чертей, орудующих непосредственно в чаду Тартарара – я так понимаю – тебе сообщить доподлинно нечего?..

– Живой может сообщить только о том, с чем ему довелось столкнуться при жизни. Никто не ведает, с чем он столкнётся после смерти. – вздохнула крыса. – Впрочем, если взять нас для примера, то мы сейчас по-прежнему странно живы, хотя наверняка и умерли, и не можем понять, зачем мы живы после смерти и что мы можем по этому поводу сказать. Хоть бы кто разъяснил, зачем понадобилось применить к нам столь драматический акт гибели.

– Чтоб он послужил переходным этапом от одной формы жизни к другой – торжественно предположил Евпсихий Алексеевич.

Улинька подняла пальчик вверх и, плавно покачивая головой, неуклюже продекламировала:

– «Тили-дон, тили-дон: загорелся Абаддон!.. Три часа его тушили – воду на макушку лили! Чтоб остался он живой – в тазик сунули с водой!.. Только пшикнул Абаддон – и ушёл из жизни вон!..»

Взрослые мягким смехом отметили талант девочки.

– Молодец Улинька! – похвалила девочку Катенька. – Вот вырастешь, станешь сочинять красивые стихи и все тебя будут любить!

– Теперь не вырасту. – сказала Улинька, даже чуть осуждающе покосившись на Катеньку.

«Бедный ребёнок!» – тут же сострадательно пересеклись взгляды Евпсихия Алексеевича и Катеньки.

– Я так понимаю, мы сошлись на мнении, что всё ещё продолжаем некоторым образом жить. – прилипчиво выговорил Лев Моисеевич. – Некоторым образом умерли, но от самих себя никуда не делись. Как говаривала моя бабка, выходя из общественного туалета на вокзале: в историю можно попасть, а можно и вляпаться!..

Звуки размеренно хлопающих крыльев донеслись из пространства, и через минуту, на ветви деревьев, что покрепче, с ленивым изяществом опустились здоровенные диковинные птицы. Утончённые женские головки, декорированные венценосными диадемами, украшали мощные, покрытые странными бесцветно-пёстрыми перьями птичьи фигуры, а розовато-бледные лапки выглядели как кисти человеческих рук с одинаково длинными цепкими пальцами. Птицы немного попереминались с подчёркнутой учтивостью, словно ожидая наиболее благоговейного внимания публики, и запели журчащими, ловко выстроенными в унисон друг к другу, голосами чародейную русалочью песню:

«Шивда винза каланда миногама!

Ийда якуталима батама!

Копоцо копоцам копоцама!

Ио иа цок! Ио иа цок!..

Пинцо-пинцо дынза отолда!

Зокатам-зосцома шолмалда-шолда!

Боцопо хондыремо: бо-цопо! бо-цопо!

Рухадо рында галемо: цолк-цолк!..

Шоно, шоно, шоно!!!!

Пинцо, пирцо, пинцо!!!!»

Навязчивые прилипчивые огоньки мерцающе-голубого цвета шустро засновали по арене, сталкиваясь друг с другом, схлёстываясь, запрыгивая в общие кучки и суматошливо рассыпаясь врозь. И при каждом столкновении, с игривой сердитой серьёзностью, они извлекали звуки в которых угадывался либо хлипкий плач неприкаянных погубленных душ, либо сумятица приглушённого ладонями истеричного смеха. Как только пение птиц достигло финальной строчки и резко оборвалось, огоньки вытянулись динамично вибрирующими змейками, стремительно сплотились в единый вихрь, затмивший на мгновение всю арену, чтоб затем чудесно её преобразовать. Арена превратилась в огромное фарфоровое блюдо молочно-белого цвета с катающимся по окаёмке ароматно-перламутровым яблоком.

– Смотрите, это ведь не иначе, как яблоко, сорванное с Древа Познания. – восторженно провещал Евпсихий Алексеевич. – Очевидно, что это оно. Друзья, у меня теперь нет ни капельки сомнений, что мы попали в Эдем.

– Думаешь, вот так и выглядит рай?.. – усомнилась Катенька.

– Ну, какая-то захолустная частичка рая. Малая толика эмпиреи.

– Эмпиреи – это пристанище для ангелов… – напомнила Катенька. – Превратиться в ангелов нам точно не светит.

– Отчего же? – Евпсихий Алексеевич захотел немножко подразнить Катеньку. – Тебе бы очень подошли крылышки.

– А вот тебе не очень. – отрезала Катенька. – Да и не чувствуется, чтоб у нас прорезались какие-нибудь крылья, даже самого захирелого толка. И одеты мы по-прежнему во всё земное, хотя, если бы мы точно находились в раю, то нам подошла бы райская нагота с листочками стыдливости.

– Нагота подошла бы, да не всякому. – не без ворчливой скабрёзности сощурился Лев Моисеевич, но бросил взгляд на Улиньку, с очаровательной непосредственностью наблюдающую за катающимся яблоком, и решил не углубляться в концепции эротического свойства. – А в раю возможна перманентная обнажённость души, но не плоти.

– С обнажённостью душ, не сомневаюсь, у нас как раз всё в порядке. – сказала крыса Маруся. – Разговариваем так, словно тыщу лет друг друга знаем и никаких тайн не удерживаем.

– У меня и нет особых тайн. – буркнул Лев Моисеевич. – Я перед людьми завсегда был чист и откровенен.

– Вот точно, что Лев Моисеевич у нас в ангелы всю жизнь готовился! – расхохотался Евпсихий Алексеевич. – Может быть, уже и стал ангелом, только не догадывается. Вы попробуйте, Лев Моисеевич, не сидите на месте: поёрзайте там как-нибудь, поколыхайтесь. Может, вы и без крыльев способны возлетать?..

– Не глумись, сосед, это тебе не идёт. – проворчал Лев Моисеевич, но, кажется, с лёгким рвением и безуспешно пошевелил задом, пробуя незаметно подпрыгнуть.

– Смотрите, тёти-птички улетают! – воскликнула Улинька и восторженно замахала ручонками, показывая, как здорово получается у птиц летать.

Действительно, диковинные птицы сорвались с деревьев райских кущ и отправились в высь столь же неожиданно, как и прилетели, оставляя после себя на поверхности арены, превращённой в блюдо, холодные долговязые тени, словно пятна неисповедимой древности. Беличьи усатые морды, преисполненные чуть комичной грусти, выглядывали из хвойных ветвей и пробовали что-то щебетать, подражая русалочьему пению, но никак не могли ни понять друг друга, ни скликнуться.

– А в ангелов вы тоже особо не верите, Лев Моисеевич? – не без подковырки спросила Катенька.

– А вот в ангелов, Катенька, я очень даже верю. Мне, знаете, и при жизни встречались люди, которых можно было бы запросто причислить к ангельскому чину. Причём некоторые жили себе какой-то отведённый срок в беспричинном беспутстве и разгильдяйстве, а потом вдруг преображались, брались за ум, становились вполне себе отзывчивыми людьми.

– Разве отзывчивость достойна того, чтоб награждаться ангельским чином?..

– Возможно, только она и достойна. Копейкой помочь ближнему всякий может, даже если и нехотя, а вот выслушать и понять – это не всякому дано. А вот понять и найти утешительных слов – это и вовсе дар Божий.

– Людям свойственно меняться, что в лучшую сторону, что в худшую… – вздохнула Катенька. – Иногда и вся жизнь человеческая смотрится, как карусель, а за что-то конкретное зацепиться невозможно. Кажется, и злым был человек когда-то, но затем стал дурак-дураком, так что и обижаться на него невозможно.

– На это есть научное предположение, что каждые семь лет человек изменяется на молекулярном уровне. – сообщил Евпсихий Алексеевич. – Если по сути говорить, то закрывается один гештальт, чтоб раскрыть новый. Разумеется, не все аномалии из прошлого списка действий блокируются напрочь, но те, что сохраняются, воспринимаются гораздо проще, и решаются, как несложное уравнение. А затем остаются глубоко внутри совести, вроде скелетов, запертых в шкаф, до которых уже нет никому дела.

– А если кто посторонний откроет этот шкаф? – поинтересовалась крыса.

– Ну, откроет и откроет. Посмотрит, испугается и закроет. У постороннего точно такой же шкаф имеется, собственно говоря. Со своими скелетами.