Последнее и единственное

– Ну, и что из того? Я просто говорила с вами на вашем языке. Ведь это же ни в какие ворота: быть уверенным, что со смертью человек обращается в полное ничто, и, тем не менее, бурно его оплакивать! С подругой я говорила на ее языке.

– Что-то я не пойму! – Велес оторвался от бумаг, нахмурившись. – Ну, а сама-то ты при этом где? Собственные твои убеждения, они существуют или их нет вовсе?

Арша рассмеялась.

– Ты говоришь сейчас совсем как наш дорогой доктор. Прямоугольный, правильный, застегнутый на все пуговицы отутюженного халатика. Должны быть убеждения, твердые убеждения! Незыблемые, как гранит, принципы. Всем ты хорош, Велес, но надо же иногда и думать. Ох, прости: вырвалось… Ну, напрягись: почему, собственно, они должны быть твердыми? Кто это сказал? В какой небесной книге это написано? Убеждения могут быть жидкими, – Арша повела рукой в воздухе, словно следуя извивам прихотливой морской волны.– Этакими текучими, подвижными. Не имеющими своей собственной формы и принимающими форму сосуда, в который их наливают.

– Понятно, – усмехнулся Велес. – С тобой всё ясно. Хотя, сказать честно, менее всего ты напоминаешь с виду хамелеона.

– Разве я сказала, что это имеет отношение к моей персоне? – удивилась Арша. – Убеждения, милый мой Велес, могут быть еще и воздушными. О! Это свобода, полнейшая свобода! – Она обрисовала ладонью большую сферу и мечтательно подула вверх. – Без конца и без края. Без каких-либо сдерживающих рамок, без догм и условностей…

– Честно говоря, этот вариант мне трудно представить.

– Не мучайся! Есть еще последнее, четвертое, как ты, наверное, помнишь из курса школьной физики. Огонь. Если говорить обо мне, и то ближе всего, наверное, именно это.

– Огонь? – переспросил Велес. – Огненные убеждения, ты хочешь сказать?

– Убеждения, или устремления, или улетания, неважно, как это обозвать. Огонь, как ты знаешь, – стихия, которая вечно движется, уносится в любую сторону, где только может найти себе пищу, и чья направленность – заметь! – всегда вертикальна. Только вверх и никак иначе. К звездочкам. Впрочем, – она встряхнула головой, – куда-то меня унесло не вовремя. Будем дальше читать! Надо сказать, захватывает это чтение. Похлеще Стивена Кинга. Хоть и противно до невозможности.

Арша уткнулась в листки. Слегка сбитый с толку пространными и ма-лопонятными рассуждениями, Велес последовал ее примеру.

Но деловая, сосредоточенная тишина длилась не более пяти минут.

– Не верю! – опять раздался неугомонный, прокуренно-хриплый голос. – Читаю сейчас про Нельку, – объяснила она. – И не верю. Ну, просто триллер какой-то, а не настоящая жизнь. Или у меня крыша поехала, и я совсем уже ничего не понимаю вокруг?

– А я про Танауги читаю, – отозвался Велес. – И тоже не верю. Как он мог убить, эта медуза?..

– Он не медуза. Он слишком умен для медузы. И глазки его, глубоко спрятанные, словно дырочки, проковыренные в тесте – ой-ё-ёй какие…

– Бесстрастные, как у Будды. И такая же улыбочка. Ну, разве может такой выйти из себя, взбеситься, взъяриться, возненавидеть?.. Не понимаю.

– Терпеть не могу буддизм, но преклоняюсь перед Учителем Буддой. Поэтому, ты уж извини, Велес, не позволю сравнивать этого хитрого и скользкого толстяка с ним. Мимикрия под Будду, безвкусная и пошлая, только и всего. Его мне не жалко, – Арша выпускала дым по-богемному, изо рта и ноздрей, откинув назад голову. Тон ее был холодновато-уверенным. – Ну и работку ты себе выбрал, Велес… Долго выбирал, должно быть?

– Они все люди, – Велес сдвинул рукой листки и перемешал их по столу, как карты. – Все единственные, уникальные, теплые…

– Не все, – возразила Арша. Два маленьких бесенка полемики продолжали жечь огоньки в сердитых серых глазах. – Не все уникальные. Не воображай, Велес, большинство обитающих здесь мало чем отличаются друг от друга – как листья на одном дереве. Впрочем, как и везде. Меня всегда привлекали крайне редко встречающиеся персоны, что отличаются друг от друга, как рыба от птицы. Или слон от орхидеи… Сейчас найду тебе подобную редкость. – Она порылась среди бумаг, и Велес на мгновение окунулся в ужас. Ему показалось, что Арша вытащит листок, на котором написано «Идрис». («Господи, не его, – попросил он мысленно. – Зачем я ей дал эти проклятые листки…») – Вот, нашла. Смотри, Гатынь. (Велес потихоньку нашел листок с фамилией Идриса и положил среди тех, которые уже смотрел. Никогда не касаться этой бумаги, не читать, не знать…) Ты видел его картины?

– Он разве художник?

– Серость. Правда, ты и не мог его видеть – он выставлялся один лишь раз, на квартире знакомого. Я наткнулась чудом: у меня подсознательный нюх на всё стоящее. Что тебе рассказывать – раз сам не видел, ничего не поймешь. (Велес припомнил Гатыня, собрал в голове его образ. Хрупкость, запуганность, скорбь. Маленький гений-убийца.) Может, и гений. Если не бояться больших слов. Критики, на той единственной его выставке, словно взбесились, соревнуясь между собой, кто хлеще обзовет новое направление. А с простыми людьми что творилось… Я наблюдала, переводя взор с полотен на зрителей: люди дрожали, шалели, впадали в транс, нервно хихикали. Некоторые картины сопровождались музыкой: у каждой лежал плеер с наушниками, к которому выстраивалась очередь. Понятно, что воздействие усиливалось в несколько раз… Наверное, гений. Второго такого нет. «Схватить его, крепче! Любить и любить его лишь!» – с неожиданным юным жаром процитировала она. – А здесь он похоронен. Совсем. Погребен заживо! И я не хочу читать, кого он там убил и за что. Заперев его здесь, убили – погубили, разрушили! – несоизмеримо большее. Боже мой…

– Превышение пределов необходимой самообороны. Я уже читал.

– Самооборона?! Только-то! – Арша задохнулась от возмущения.

– Некто подошел к нему поздно вечером в парке…

– Не рассказывай! Слышать ничего не хочу. И так знаю: какой-то подонок собирался его убить, растоптать, унизить…

– На суде выяснилось, что убитый, даже не был вооружен. Даже перочинного ножа не было.

– Замолчи! – Арша стукнула кулаком по столу. Никогда прежде Велес не видел ее столь возбужденной, вышедшей из берегов. – Растоптать можно и без оружия. Значит, он мысли прочел этого безоружного подонка, его гнилые, подлые мысли!

– Но суд установил, что он не был преступником…

– Значит, собирался им стать в тот вечер! Разве делают что-нибудь гении просто так?! Но если и произошла ошибка, нервный срыв – что из того? Творец – он ведь весь на нервах! Знаешь ли ты, милый мой Велес, что вообще преступно и глупо требовать от творца святости? Праведность и кротость – удел подвижников, отшельников, бегущих от мира и в то же время вносящих в этот самый мир свет. Творец же – расширяет мир, понимаешь? Создает новые законы, увеличивает многообразие, растит космос. Святой смиряет свое эго, а творец расширяет его до предела. Святой отказывается от своей воли, а творец – своеволен и независим, как господь Бог. У них разные задачи, у святых и у гениев, и нельзя с них спрашивать одинаково. Хотя и те, и другие в равной мере нужны мирозданию.

– Что ж, пусть убивает, если он творец и гений?

– Пусть! Пусть! Если кто-то мешает ему проявлять свое высшее предназначение – имеет право. Гений не просто может, он должен быть эгоцентриком! Потому что черпает из себя и никто и ничто не должно отвлекать его от главного. Потому что кроткого и смиренного растопчет толпа и загрызут критики. Потому что ответственен только перед своими детьми, своими творениями, а не перед соседями по лестничной клетке. Вплоть до убийства, да!.. – Арша шумно выдохнула и изнеможенно помахала левой ладонью, давая понять, что диспут закончен. – Боже мой, боже мой… – забормотала она, вновь уткнувшись в листки, мучительно сморщившись и пачкая бумагу пеплом.

Сразу после ужина (на который ни Велес, ни Арша, не сговариваясь, не пошли) ввалился Шимон.

Арша тут же вышла, прихватив без спросу недочитанные листки. Шимон плюхнулся в освободившееся кресло, закинул ногу за ногу и с грубоватой непринужденностью скосил глаза в одну из бумаг.

– «Та-на-у-ги», – по слогам прочитал он и ухмыльнулся, словно имя это чем-то его рассмешило. – Интересно, что мог натворить этот чудак? Должно быть, во сне неудачно повернулся и придавил своей тушей того, кто спал рядом?..

Велес собрал листки в аккуратную стопку и сдвинул на край стола. Он начал без предисловий:

– Видишь ли, Шим. Миссия наша здесь закончена, хозяйство мы вам помогли наладить более-менее, пора улетать. На повестке дня один насущный вопрос: кому отдать власть? Я немного знаю уже людей – присмотрелся, перезнакомился за два месяца. Да еще и бумажки эти прочел, – он кивнул на стопку. – Но, сдается мне, все-таки знаю поверхностно. Пуд соли не съел, ведро водки не выпил…

– Давай выпьем, начальник! – оживился Шимон.

Велес рассмеялся и помотал головой с сожалением.

– Увы!.. Не съел, не выпил, не сходил в разведку. Поэтому мне необходимо твое мнение. Как ты считаешь, кому из ваших можно оставить власть – с тем, чтобы жизнь на острове была более-менее сносной?

Шимон думал не долее двух секунд.

– Мне.

Велес укоризненно улыбнулся. Шимон выдержал его взгляд, а своему придал стеклянную прочность и непроницаемость.

– Это было бы неплохо, Шим, но… – Велес показал глазами на листки. – Тут написано, что ты не всегда умеешь сдерживать вспышки бешенства.

– Все мы здесь не за спекуляцию сидим, – заметил Шимон.

– Тоже верно. Ты смышленый парень, Шим, и ребята тебя уважают – не говоря уж о девушках. Но хотелось бы, честно сказать, кого-нибудь поспокойней.

– Поспокойней одни старики. Выберешь такого, а он через год помрет. И тогда – анархия!

Шимон улыбался и покачивал ногой, но внутренне сильно сник. Главная надежда не оправдалась. Или еще не всё потеряно?

– Ну, не спокойнее, ладно, добрее. Ведь есть же такие? Сюда ведь самые разные люди попадают.

Шимон неопределенно пожал плечом.

– Нелидке отдай, – с неохотой протянул он. – Она вообще вроде бы безвинно сидит. Не убивала никого. Хотя власть бабы… это, я тебе скажу, народ не поймет, не одобрит. Из женщины пахан – как из блохи жаркое.