Ататюрк: особое предназначение

Первую скрипку в этом далеко не музыкальном «трио» начинал играть Энвер.

И даже при всей своей антипатии к обошедшим его на одном из самых крутых виражей истории людям Кемаль не мог не признать: эта далеко не святая троица как нельзя лучше дополняла друг друга.

Прекрасный тактик и мастер политической игры Талаат, энергичный, всегда готовый к действию Энвер и безжалостный к врагам Джемаль были способны на многое.

Как на хорошее, так и на плохое!

Назначение Энвера военным министром не добавило ему оптимизма, и ничего хорошего для себя Кемаль не ждал.

При всей своей дальновидности он вряд ли забыл их битвы в Триполитании.

Да и зачем он ему нужен?

Критиковать и при каждом удобном случае доказывать свое превосходство?

И все же в глубине души он отдавал ему должное.

Каким бы случайным человеком в кресле военного министра Энвер ни был, он сразу же принялся за военные реформы.

Он был в восторге от силы и эффективности германской военной машины и теперь пытался внедрить ее методы в пребывавшую в полном упадке после Балканских войн османскую армию.

Убивало Кемаля другое.

Возглавивший немецкую военную миссию Лиман фон Сандерс принялся внедрять своих людей в военное министерство и Генеральный штаб.

Делал он это с благословения Энвера, и патриотически настроенным офицерам пришлось на какое-то время забыть о своей гордости и всячески помогать немцам.

Армия быстро преображалась, ее годовой бюджет увеличился вдвое, в Европе закупалась амуниция, был приведен в порядок Имперский арсенал, и в срочном порядке модернизированы работавшие на оборону фабрики.

Старые офицеры отправлялись в отставку, и им на смену шла способная молодежь.

Давно мечтавший об омоложении офицерского корпуса Кемаль был до того обрадован этим событием, что послал Энверу свои поздравления.

И как говорили, Энвер был весьма польщен похвалой всегда рубившего правду Кемаля и даже просил своего дядю Халиля показать его письмо всем видным деятелям «Единения и прогресса».

Новый военный министр всячески поощрял инициативных офицеров и стремился возродить в офицерской среде ту самую атмосферу доверия, которой им так не хватало на войне.

Не остался без внимания и военно-морской флот.

Было реорганизовано морское министерство, и на верфях Самсуна, Измира, Бейрута и Басры вовсю шло строительство военных кораблей.

Другое дело, что начинавшие себя чувствовать гостями в собственном доме османские офицеры роптали при виде немецкого засилья, и их отношения с германскими специалистами оставляли желать много лучшего.

Не нравилось это самое засилье и Кемалю.

Общаясь по роду службы с высшими офицерами многих стран, он прекрасно знал о желании немцев подчинить себе османскую армию и заваливал Энвера шифровками с требованием прекратить подобную практику.

Шел 1914 год, и то рвение, с каким Германия взялась за реорганизацию османской армии, предельно ясно говорило о желании немцев использовать ее на своей стороне в будущих сражениях.

И уже очень скоро работавший в разведывательном управлении генерального штаба Кязым Карабекир предупредил Кемаля о возраставшем в отношении него раздражении, с каким воспринимались его послания немецкими офицерами.

На что Кемаль со свойственной ему прямотой заявил, что подобную информацию он поставляет, руководствуясь чувством долга, а реакция немцев его мало волнует.

Кемаль продолжал светскую жизнь.

Правда, теперь он не только ходил по балам, но и установил тесные отношения с проживающими в Болгарии влиятельными турками, а затем объехал турецкие поселения.

К его удивлению, уровень жизни в них был очень высоким.

Болгарские турки успешно занимались коммерцией и торговлей.

Да что там торговля!

Недалеко от Плевны у них были свои собственные промышленные предприятия.

Во всех селениях имелись школы, и Кемаля встречали веселые и спокойные дети.

Местные турецкие женщины были намного раскрепощеннее своих живших в Турции соотечественниц и совершенно спокойно ходили по улицам без паранджи.

Он внимательно следил за работой болгарского парламента, в котором заседало 17 турок, и установил тесные отношения с группой македонских турок, переселившихся в Болгарию после второй Балканской войны, помогая им деньгами из секретных фондов своей миссии.

И Болгария все больше и больше удивляла его.

Совсем еще недавно провинциальная София словно по мановению волшебной палочки превратилась в современный европейский город и вызывала неподдельное восхищение всех попадавших сюда.

«Страна, – восторженно восклицал его приятель Али Фетхи, – в которой я был послом, всего пятьдесят лет назад была самой обыкновенной имперской провинцией. И для нас, прекрасно помнивших все то, что было совсем недавно, подобное превращение выглядело потрясающим!»

Но у Кемаля великолепная София вызывала не только восхищение и вполне понятную зависть, но и желание добиться того же самого у себя на родине.

Удивительное превращение болгарской столицы заставило его обратить еще более пристальное внимание на развитие болгарского общества, и уже очень скоро он пришел к выводу, что во многом этот подъем был обязан большому количеству народных учителей.

Вывод напрашивался сам собой, и, видимо, уже тогда он раз и навсегда поставил знак равенства между культурой и цивилизацией, принимая следствие за причину со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И весьма характерна в этом отношении следующая история.

Как-то раз в опере он был настолько восхищен мастерством певцов, что даже поинтересовался, какой они нации.

А когда узнал, что болгары, воскликнул:

– Теперь я понимаю, почему они выиграли войну!

Впрочем, подобные мысли занимали не одного Кемаля, и все патриотически настроенные офицеры задумывались о будущем своей собственной страны.

История Великой французской революции, полнейшая отсталость собственной страны, нарождавшийся турецкий национализм, пример Болгарии и блестящая западная жизнь – все это лишний раз убеждало Кемаля в том, что спасение его родины только в ее скорейшем вхождении в мировую цивилизацию.

И когда один из высокопоставленных чиновников посольства выразил свое неудовольствие тем, что военный атташе разгуливает по Софии не в феске, а в шляпе, взбешенный подобной дикостью Кемаль навсегда отбил у него желание делать ему подобные замечания.

Правда, сразу же после этого он появился на костюмированном балу в военном клубе, на котором присутствовал сам король Фердинанд, в… форме янычара, специально для этого знаменательного случая присланной ему из стамбульского военного музея по разрешению Энвера.