Большая вода

Один из самых удивительных моментов жизни, когда буквально за несколько дней природа становится зелёной, обрастая новой оболочкой, входя в новую, уже летнюю фазу. Пара дождей и пара солнечных часов делают настоящее чудо. Создается новый мир на месте старого со своими запахами, своей температурой воздуха, своим небом, своим солнцем. Просыпаются звери, птицы, насекомые, человек. А как поют птицы! Какая музыка и услада для ушей, когда ночью в саду начинают свою арию соловьи, трясогузки… Когда ласточка, маленькая, юркая, быстро взлетает до своего гнезда и опускается на землю. Сколько красоты в её витиеватых полётах.

Бальтазар стоял за витриной внутри залитого солнцем магазина. Ему тяжело думалось, на душе было неспокойно и одновременно пленительно, солнце заставляло его улыбаться и тихо мечтать о лете, которое он всегда с восхищением ждал и которое всегда к нему приходило, но, конечно же, каждый раз обманывало его.

Он привык ждать и привык быть обманутым. Вечная цепочка. Ожидание создано для того, чтобы давать надежду, тем самым продолжать жизнь, ведь какое продолжение жизни без надежды, но, а разочарование надеждой существует только для того, чтобы на месте прежней появилась другая, и так по кругу.

Но как сладко было ждать, томиться по будущему, по той жемчужной улыбке, которую ему вчера подарили, по этому ласковому голосу.

Юноша улыбался, смотрел в даль и мысленно ушел куда-то очень далеко, было похоже на то, что он путешествует по другим мирам. Свет счастья появился на его лице, он сиял. Влюблённость и ощущение весны окрыляли.

Вчера он не смог сказать ни слова о своих чувствах, он боялся осквернить их, сделать их общим местом, пошлостью, бытом…

Но сегодня его уже мучила эта недосказанность, зачем делать тайну из своих чувств. Конечно, «слово явленное – есть ложь», но нет других способов донести свои мысли человеку, кроме как рассказать или написать ему.

Он помнил, что родители Дарьи уехали вчера днём, в пятницу, и вернутся через три дня, то есть в понедельник. У него есть время. Он расскажет всё ей, всё, что у него есть на душе, и всё, что он никогда никому не говорил, развернёт свою душу, словно скомканную простыню.

Он решительно будет искать встречи с ней каждый день. Также он должен будет искать средство предупредить её родителей об опасности, скорее всего смертельной.

Те, кто хочет их ограбить, знает об их отъезде и о том, когда они вернутся.

Он будет искать встречи с ней сегодня, непременно.

«Молодой человек, здравствуйте», – вдруг услышал замечтавшийся Бальтазар и увидел перед собой господина, хорошо одетого, гладко выбритого, в новом костюме с претензией на вкус, по последней моде.

«Чем могу служить?»

«Будьте любезны, я бы хотел 5 унций вашего лучшего чая, пожалуй, меня интересует чёрный».

В колониальной лавке купцов Карасёвых, как, впрочем, во многих других, чай располагался на полках, которые, как в архиве, поднимались до самого потолка, и чтобы достать с них то, что нужно, необходимо было подняться по лестнице.

Во внешности человека он не нашёл ничего для себя знакомого, но вот голос, голос он точно где-то слышал. Делая шаг на первую ступеньку лестницы, его осенило.

Да, он слышал этот голос, и совсем недавно, в тот вечер, когда выследил Степана Матвеевича, в том доме, куда привёл след его бывшего начальника. Эта мысль застала его на лестнице, когда он подбирался к нужной банке с чаем. Да, это тот молодой голос, который он слышал, сидя в сенях того странного дома у башни.

С большой банкой чая в руке он спускался по лестнице вниз, конечно же думая, что их новая встреча неслучайна.

«Прошу, самый лучший черный чай из имеющихся сейчас, китайский, байховый, вы, кажется, сказали 5 унций?»

«Да, совершенно верно, именно 5», – с улыбкой и очень вежливо ответил покупатель, вообще манеры его были крайне учтивы.

Бальтазар поставил красивую жестяную банку рядом с весами, на ней красовалась надпись «Товарищество «Караван», и, черпая маленькой ложкой, аккуратно и по-ювелирному скрупулёзно, стал выкладывать чай на весы.

После быстрого взвешивания чай был с той же аккуратностью завёрнут в небольшой бумажный пакетик.

Покупатель внимательно следил за тем, как ловко со всем справляется продавец, и Бальтазар чувствовал этот пристальный взгляд, понимал, что его разглядывают, как жука под лабораторным стеклом.

«Пожалуйте», – с улыбкой Бальтазар протянул упакованный чай.

«Очень вам благодарен», – ответил покупатель, и как будто даже что-то насвистывая, щеголеватой походкой отправился к выходу.

Бальтазар проводил этого человека взглядом, и когда он вышел, подошёл к витрине, чтобы успеть рассмотреть его ещё лучше. Незнакомец спустился вниз по улице и прошмыгнул в один из переулков.

Вечерело. Начинался алый закат, какие бывают в ту пору, когда день залит ярким солнцем.

Бальтазару сделалось неспокойно на душе, и после недолгих приготовлений он закрыл лавку и очутился на оживленной улице. Запах весны ударил ему в нос, ошеломил его своей концентрированной силой. Расцветала новая жизнь. Природа была юной, 17-и летней барышней, полной веселья и надежд, не знающей о боли и страдании, верящей в свою вечную красоту.

Горожане медленно прогуливались по пологой улочке, ведущей к плашкоутному мосту. Публика была праздная, не имеющая никаких дел: между прогуливающимися парочками редко появлялись одинокие приказчики, возвращающиеся домой после закрытия своих лавок.

Люди говорили, улыбались, с какой-то простодушной лаской встречая весну, скинув с себя прежнее бремя, замкнутость и скованность зимы.

Бальтазар спускался вниз, обгоняя одних и встречая других идущих ему на встречу. Невольно он слышал, о чем говорят эти люди, и больше всего слов было о реке, вышедшей намедни из берегов.

Один резкий, прерывистый голос выделялся на общем фоне умиротворения. Человек кричал, то ли от боли, то ли от радости.

Спустившись еще немного, он наблюдал такую картину: мост был разведён окончательно и бесповоротно, вода вышла из берега, затопила небольшие деревянные строения у самой реки и остановилась у изгороди ближайшего дома.

У самой кромки воды, в порыве мало на что похожего возбуждения, кружилось странное существо, покрытое голубями. Голуби разлетались в разные стороны и садились вновь на плечи и голову. Бальтазар легко узнал в ней ту самую седую юродивую, встреченную им вместе с Дарьей.

Она заходила по щиколотку в воду несмотря на очевидную прохладу, выбегала из неё и успела собрать вокруг себя толпу зевак. Это было похоже на импровизированный театр одного актёра, на игру которого с любопытством взирала толпа.

Взгляд же её мало на что походил, он был строгим, и смотрела она этим строгим взглядом с особым вызовом. Но, когда пелена этой строгости сходила, в этом взгляде появлялась тоска такой глубины, что людям, видящим её, становилось не по себе. Становилось не по себе от той чужой трагедии, частью которой они становились, заглянув в её глаза.

Люди стояли и наблюдали за тем, как она кружила и паясничала. Один молодой мещанин стоял с дамой под руку и самодовольно курил, дама мило и даже немного смущенно улыбалась.

У других обывателей это зрелище вызывало чувство некоторого «фи», дамы и кавалеры морщились и спешили уйти.

Именно в такой момент Бальтазар оказался рядом. Он смотрел за её безудержными па, неожиданными танцевальными выпадами в сторону, всё повторяющимися и повторяющимися кружениями. Слушал её крикливый голос, говорящий разные небылицы с пафосом оратора.

И тут она резко изменила своё поведение: в долю секунды застыла на месте, её лицо сделалось каменным, глаза стали мокрыми, и по щекам потекли слёзы, она попятилась назад к воде.

Глава 13. Решение

Проснувшись рано утром, Анфиса вспомнила события прошедшего дня. Вчера она согласилась предать хозяев дома, в котором долгое время жила, в котором была принята сиротой, где её (как она думала) любят, где скорее всего, если с ней бы что-то случилось, люди костьми легли на её защиту. И думая об этом, она заключила, что ненавидит Карасёвых и их розовое отношение к ней. Она презирает их за этот акт любви, за милосердие, проявленное к ней, за сытую жизнь в их доме. Ненавидит всю семью разом. Теперь ей казалось, что обмануть их, рассказать про их деньги, навести на грабёж в их доме – это самое малое, что она могла бы сделать.

Они унизили её своей отеческой, материнской и сестринской любовью. Любит ли она их сама в таком случае? Конечно, нет! Они – хозяева жизни, она – прислуга в их доме. Она им – не ровня. А всё остальное, сделанное ради неё, это обычное человеческое тщеславие, желание покрасоваться перед самим собой.

Она хотела сохранить эту мысль, сделать ей цельной, оставить её за собой, так и случилось. На протяжении всего дня, занимаясь домашними делами, видя перед собой Дарью, мать семейства, Ольгу Николаевну, она пребывала в плену у этой мысли, стараясь себя не выдать нерасчётливым движением души, стараясь поглубже спрятать свою злобу к этим людям.

Время для неё в этот день застыло на месте. Обычно проносящийся со скоростью ветра белый день для неё тянулся, напоминал хождение по кругу, каторгу.

Но вот и наступил вечер, часы в доме пробили шесть, и Анфиса стала собираться на встречу.

Апрельский ветер раздувал полы её платья, она спешно пыталась их подобрать, пока не увидели пристально смотрящие на неё прохожие. Прохожих сегодня было много, теплый весенний день вывел обывателей на прогулку.

«А что, если её саму обманут, если не дадут обещанных денег? Деньги, а разве за деньгами я туда иду? А как же! Конечно, за деньгами».

У Анфисы были любимые деревья, которые она знала с детских лет, и, проходя мимо них, любовалась ветвями и кронами каждого. Сейчас, когда они оделись в молодую зеленую свежую листву, наслаждение от их созерцания усиливалось. Она остановилась около одного из них, она помнила, сколько ветвей когда-то было у дерева, и решила сосчитать их заново.

«Да, и в том случае, если обманут, то всё равно всё расскажу, нестрашно», – подумала Анфиса, досчитав до конца и убедившись, что количество осталось прежним.