Большая вода

В ночь на страстную пятницу вода поднялась настолько высоко, что затопила дома, стоявшие по соседству с усадьбой Карасёвых. Потоп был совершенный. Двухэтажные купеческие лавки, где на первом этаже шла торговля, а на втором проходила жизнь владельцев, ушли под воду по самые печные трубы.

На прибрежных улицах, переулках, между домами плавало то, что не успели вынести из своих жилищ обыватели, и то, что не тонуло в воде: деревянная посуда, утварь, мебель, кадушки для закваски, бочки, брёвна, наколотые для печи дрова.

В тихой безмятежной воде оказались даже картины и иконы, а кое-где, словно айсберги, курсировали целые деревянные постройки: сторожки, сараи и избы.

Многих людей этим утром можно было заметить на крышах, кто-то уже освоил лодку и, сидя в ней, пытался выловить большим или малым багром или сетью что-то ценное для себя.

В воздухе витал болотистый запах заплесневелых стен, тины и речной стоячей воды.

Тем временем вода прибывала с каждым часом и вплотную подступала к воротам Карасёвых и не проникала внутрь только благодаря тому, что усадьба стояла на небольшой возвышенности.

Вся живущая в усадьбе прислуга, собравшись вместе, пришла просить совета у молодой хозяйки, разбудив её по такому случаю.

У дверей покоев образовалось толпа, состоящая из нянек, кухарок, конюха, посыльных мальчишек (сыновей кухарок).

Все были взволнованы происходящем. Посовещавшись с барыней, было решено собрать всё добро в подвале обоих домов и перенести на верхние этажи, что и было в скором времени сделано. Бакалею решили сегодня не открывать, так как покупателей не ожидалось вовсе.

Для этого постучались в комнату Бальтазара, разбудив его и сообщив ему эту новость.

Великую Страстную пятницу, предпасхальный день, в семье Карасёвых было принято проводить в храме. Была традиция брать с собой дочь.

Усадьбу от храма отделяла улица, с самого утра затопленная по пояс. На этой улице уже на рассвете стали появляться лодочники из окрестных домов, со временем лодок, проплывающих мимо усадьбы, стало гораздо больше.

Погода была безмолвной, небо пасмурным, дождь, шедший всю ночь, закончился.

Дарья, собираясь в церковь, долго смотрела на своё отражение в зеркале, и сегодня она казалась себе как-то по-особенному привлекательной. Несмотря на обстоятельства она имела хорошее, ясное настроение и, заплетая косы, что-то напевала себе под нос.

Она была похожа на маленькую птичку, чистящую себе перышки, щебечущую славную, непонятную человеческому слуху, песенку на райском языке.

Во дворе ждала приготовленная по случаю лодка.

Закончив утренний туалет, взяв небольшой кошелёчек с деньгами, она спустилась вниз. Всё было готово к отплытию.

Когда ворота усадьбы отворились, перед ними предстал образ не на что непохожий: вместо привычной земли под ногами была река со своим течением, характером, собственным миром, образовавшимся совсем недавно.

Конюх у самой кромки воды помог сесть барышне в лодку, резким и сильным движением обеих рук толкнул борт вперёд, а после – удивительно проворно забрался в неё, взял весла в руки и стал размеренно грести.

Проплывая по переулку, они с любопытством смотрели по сторонам, заглядывали в окна, рассматривали то, что наблюдали много раз изо дня в день. Они видели своих соседей, сидевших на крышах, вместе со своими детьми и скарбом, которые в большинстве своём махали им рукой и кричали, спрашивая, куда они держат путь, и, негодуя на обстоятельства, говорили, что Бог послал потоп на святой праздник.

Другие лодки плыли им на встречу или догоняли их со спины, неожиданно выглядывая из переулков, из-за заборов и калиток.

Когда до места прибытия оставалась примерно половина пути, Матвей налёг на вёсла. На душе у него было тяжело с того самого мгновения, как он открыл глаза этим утром.

До Церкви Покрова Богородицы, как и до усадьбы Карасёвых, вода не дошла совершенно. Прихожане оставляли свои лодки и несколько десятков метров проходили пешком до самой паперти, на которой было уже людно.

В этом небольшом городке, где все хорошо знали друг друга, приход того или иного человека на службу в храм можно было легко предугадать, если он не заболел, умер или уехал куда-нибудь. На паперти были те же лица, что и всегда: одутловатые от водки, неумытые от недостатка бани, успевшие опохмелиться, оттого практически всегда в хорошем и игривом расположении духа. Терять им было нечего, да и приобрести они вряд ли что-то по-настоящему могли, а такое сочетание давало хоть и не свободу, но хотя бы её иллюзию.

Дарья, а потом её спутник ступили на землю. Барышня кротко улыбалась. Её улыбка напоминала только что распустившийся маленький бутон какого-то неведомого цветка. Её волосы были убраны в длинную косу, выбивающуюся из-под красного платка. Её богато вышитый сарафан доходил до пят. Её румянец на щеке нежно багровел от многочисленных пристальных взглядов, пойманных на себе.

В руках барышни пестрел вышитый бисером яркий кошелёк с приготовленными для милостыни монетами. Просившие подаяние очень любили юную купчиху и одаривали её земными поклонами. Она давала каждому по рублю, не зная счёта деньгам, и стыдилась закрывать носик рукой, когда до него доходил тяжёлый мертвенный запах, источаемый собравшимися на паперти.

Всё шло довольно обычно – так, как проходило из года в год, когда она будучи совсем ещё юной девочкой впервые побывала с родителями на службе. Все стоящие на паперти низко кланялись, благодарили за доброту, говорили, что будут молиться за неё и её семью. Но неожиданно Дарья почувствовала чью-то руку на плече и машинально отстранилось от неё.

Перед ней грязный и оборванный, с лицом как будто чем-то раздавленным, перекошенным, с вдавленным в череп носом, с одним слепым глазом и с одним зрячим, с черно-желтыми зубами, выступающими далеко вперёд, стоял человек. Казалось, ему было больно говорить и дышать из-за выпирающей вперёд челюсти. Она его где-то видела, но не могла вспомнить… Несмотря на убогость, на жалкий вид его чем-то нахальным сквозило от его уродства.

«Барыня, я что-то сказать вам должен. Что-то сообщить за вашу доброту», – начал он, держа в руке полученный только что серебряный.

Пристально наблюдая за этой картиной, старый конюх решил пока не вмешиваться, но после того, как нищий, заговорив с барышней, немного отвёл её в сторону от лишних ушей, поинтересовался у местной братии: «Кто таков будет сей убогий?».

И получил ответ, что это блаженный Павлуша, Христов человек, приехал недавно из села в город и прибился к ним на паперти.

Дарья, смущенная ещё большим к ней вниманием со стороны окружающих, сильно порозовела в щеках. Ей хотелось бы отстраниться от этого человека и пойти на службу, не смотреть на этого монстра перед собой, но где-то внутри она боялась обидеть, показаться высокомерной и безжалостной.

«Барышня, мне сегодня ночью дух святой на ушко шептал. Говорил, что придёт в эту церковь человек – ангел во плоти, только крыльев нет и монетку подаст целковую. А над ангелом над этим беда нависла, зло готовится, покусится на дом на её норовит, на близких её.

Ваша воля меня брехатым считать, ежели угодно, барыня. Но молюсь ночь и утро о здоровье вашем и родителей ваших. Так слушайте, чтобы беду отвести, кроме молитвы надо зажечь три свечи: одну поставить в канун, другую перед Богородицей, а третью зажженной надо принести домой и поставить перед иконой, но только, если она погаснет в пути – быть беде и злу. Вы мне верите?»

Он был ей противен, мерзок, уродлив. По-девичьи кротко она отвернулась от него, опустив голову, перекрестилась и зашла в притвор.

***

Плеск воды заглушал тихий, но эмоциональный разговор троих мужчин сидящих в лодке.

«Вы, Степан Матвеевич, зря поступили так, и нам лучше было бы придерживаться нашему плану и не рисковать почем зря?!»

«А что мы собственно теряем? Пойду я один. Если Карасёвы уже вернулись, я объяснюсь с ними, скажу, что загулял, не сдюжил и запил, покаюсь, наобещаю с три короба. А вечером мы к ним нагрянем. Если вода будет пребывать с такой скоростью, то ночью им будет явно не до гостей, то есть до нас. Если же их дома нет, то осмотрюсь, со всеми переговорю и узнаю, когда они в точности будут».

«А план-то неплохой, не так ли, Костя?» – ухмыльнулся тоненькой улыбкой самый молодой из них, поглаживая правой рукой вьющийся ус.

«Будь по-вашему, Степан Матвеевич, оружие у вас при себе?»

«Еще бы было не по-моему, – улыбнулся и как бы в шутку выпалил приказчик, – при себе, всегда при себе, вы о себе лучше побеспокойтесь, за своим оружием следите и после того, как я зайду в ворота, отплывите на лодке подальше – так, чтобы я вас видел, а вы меня. Глядите, судари, в оба, будьте начеку, через час меня не будет – быстро налегайте на вёсла и на другой берег реки, к монастырю. Но это на самый крайний случай, даже не могу представить на какой, но такой план надо держать в уме».

Приказчик ловко спрыгнул с лодки, открыл ворота и исчез из виду. Во дворе было пустынно, и он, чертыхаясь, по щиколотку в воде, быстрым и уверенным шагом зашёл в барский дом.

Он прекрасно знал, как устроен дом, где расположены господские комнаты, через какую гостиную в них удобно попасть.

***

После того, как его разбудили, Бальтазар не мог уснуть. Сегодня он остался без работы и, ворочаясь на своей жесткой спартанской постели, пытался продолжить свой сон. Сон к нему не шёл. Зато мыслей в голове было много. Такие мысли обременяют особенно по утрам. Они способны отравить весь предстоящий день. Под такими мыслями человеку тяжело, как под каменной плитой, где плита это собственная судьба, которая крепко прижала тянущуюся к свету душу.

Понемногу это чувство превращалось в тревогу. Он понимал и знал, что вот-вот что-то произойдет, но что именно, конечно, нет.

Что он будет делать перед лицом опасности? Будет ли себя защищать? Его обремененная философскими мыслями жизнь не стоила ни гроша. Он тогда обманул Карасёвых, рассказывая о своих родственниках, чтобы они не относились к нему с подозрением, не признали в нём преступника или кого-нибудь ещё. Он один на белом свете.

Жизни близких ему людей казались гораздо более значительными, но близких людей у него не было. Была любовь безответная, безо всяких перспектив. Да, и какие могут быть перспективы у любви, человек, рассчитывающий на них, просто подл.

«Что может быть прекраснее, чем отдать свою жизнь за своего господина», – вспомнил Бальтазар, прочитанную в детстве книгу об одном самурае.