Высшая мера

– Ты так и не изменился, Андрей…– покачала головой Валя.

– Я прикажу, чтобы его привели к нам…Ко мне,– поправился он,– тебе же еще надо время, чтобы собрать вещи…

Она с грустью посмотрела в спину уходящему бывшему мужу. Теперь Валя точно знала, что на этом их история закончилась окончательно. То, что предложил сейчас Коноваленко было поступком, поступком настоящего человека…

– Андрей!– окликнула женщина его, когда он уже стоял на пороге, борясь с неподатливой щеколдой.

– Да?– сколько было надежды в этом «да», сколько эмоций! Валя с трудом сдержалась, чтобы не разреветься окончательно.

– Спасибо…

Коноваленко горько усмехнулся.

– Я тут честно ни при чем…

– Я не за это…Я за те счастливые моменты, что у нас все же были!

Впервые Валя видела, чтобы Андрей плкал. По его щеке катилась так и не сдержанная большая слезинка, а он ее не замечал. Все смотрел на свою бывшую жену, будто хотел насмотреться на всю оставшуюся жизнь.

– Меня на квартире не будет до вечера, можешь собираться смело, прощаться…

– Прости меня…– она все-таки рванулась к нему и обняла, а он стоял опустив руки и плакал. Плакал от того, что не удержал, не смог, не понял…Плакал, прощаясь с огромным и счастливым, как оказалось, этапом своей жизни.

– И ты…И ты меня прости!– он вырвался из рук Валентины, нелепо затоптался, мучаясь с все неподдающейся щеколдой, боясь остаться.

Запор все же смилостивился. Глухо щелкнул, выпуская его наружу. Он не хотел оборачиваться назад, понимая, что обернувшись, будет все равно надеяться на чудо, которого не случится. Он все потерял, все сам поломал, и осознание этого было болезненней всего. Винить было некого, он сам все разрушил. Это сейчас понял он, понимала и Валентина. Их уютная спокойная супружеская жизнь завершилась ни с появлением Клименко, ни в Харькове, а гораздо раньше…Когда? На этот вопрос, даже они не могли ответить, прощаясь возможно навсегда.

Оставшись одна, Валя растерянно села на кровать. Силы на миг оставили ее, и боль в груди стала нестерпимой. Отпустив давно ситуацию с мужем, она все же болезненно перенесла это расставание.

Громкий бой часов возвестил о том, что на сборы и прощание с Сашей оставалось очень мало времени. Чайник пришлось отставить.

Саша…Сашенька…Как быть с ней, с ее запоздалой любовью? В отличии от нее его-то точно не переведут никуда, и ближайшие десять лет ему придется провести здесь. Почему же судьба так несправедлива, они только нашли друг друга, только встретились, и опять расстаются! Может наплевать на все и остаться?

Глеб…Маленький Глеб…Который перевешивает любые чувства к мужчине. Сын, которого она не видела очень давно! Шанс обрести материнское счастье и зыбкое ненадежная любовь в лагере между врачом и заключенным! Конечно, как бы больно в этот момент не было, она выбирала сына…

Вытерев слезы, она вышла из комнатушки Головко на свежий воздух. Ей так хотелось его вдохнуть полной грудью, чтобы унять ту боль. Что ярким огненным пожаром сжирала ее изнутри. Увы, но и лютый темниковский мороз ей не помог. Легче не стало, стало еще больнее.

– Смирно! Равнение направо!– дежурная смена прошагала мимо нее, топа сапогами. Молодой сержант остановился напротив, словно почувствовав неладное. Его она не знал, так и не успев познакомиться со всеми в лагере.

– С вами все в порядке, товарищ капитан?– поинтересовался он, видя, как она тяжело опирается на резные поручни крыльца.

– Да, все хорошо…

Отдав воинское приветствие, сержант повел караул куда-то дальше, следуя запутанными закоулками лагеря.

– Надо идти, Валя!– приказала она себе.– Надо дти. Если ты хочешь счастья своему ребенку, если хочешь его увидеть. Если хочешь быть матерью!

А Сашка? Тут же болезненно вопрошала настырное сердце!

– А Сашка поймет! Поймет…Он сможет понять, выживет несмотря ни на что в этом аду и вернется, вернется к ней, а она будет ждать, десять , пятнадцать лет, лишь бы снова почувствовать эти ласковые губы и нежные руки.– Сашка поймет!– уверенно отрезала она. Словно решив все для себя окончательно. Гордо выпрямилась и двинулась в сторону их служебной с Андреем квартиры. Сердце немного отпустило. Она теперь могла хотя бы дышать, а не с трудом пропихивать в себя воздух. Стало легче…Глеб или Сашка? Сын или любимый? Нет никакого выбора! Он поймет…

Дорога до квартиры показалась Вале одной из самых длинных за последннее время. Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, но упрямо толкала неслушавшиеся ноги вперед, что не опоздать и поскорее увидеть сына. Подумать только! Она уже через три дня сможет прижать своего Глебушку к себе, а он долго вечером будет рассказывать чем занимался, какие у него друзья и как их зовут.

Дверь в их служебную квартиру была открыта. Грязная посуда горой высилась в рукомойнике. Немытые полы говорили о том, что жилье это холостяцкое. Мелькнула мысль прибраться Андрею напоследок…Но время шло.

Быстро, привыкшая за долгую совместную жизнь с военным к неожиданным переездам, Валентина собирала свои вещи по чемоданам, особо не стараясь складывать их ровно. Просто напихивала куда сколько влезет. Из-за постоянных переездов и вещей-то скопилось немного. Часть, тех что особенно ярко напоминали ей о прошлой жизни, она решила оставить. Сложила на кровати, начиркав просьбу Андрею отдать все Бергман. Пусть Ирочка порадуется. Она не сама стала такой, ее жизнь сломала и заставила творить то, что она творила. Да и что, в конце-концов, такого в том, что она спит с мужчинами?

– Сашка!– за своими сборами она не расслышала ни шаги любимого, ни скрип двери. Я стоял возле нее, наблюдая за сборами Валентины. Слезы душили меня изнутри, но я с самого начала решил, что не буду ее мучить своими чувствами и показывать, как мне больно.Она не должна сомневаться в правильности своего выбора! Ведь выбора-то, по сути, у нас-то и не было, благодаря контрразведки. Его сделали за нас, когда-то давно…

– Сашка!– Валя вжалась в меня всем телом, словно хотела стать частью меня, одним целым со мной, чтобы забрать с собой все самое дорогое. Ее губы жадно покрывали мое лицо поцелуями, руки шарили по голове, гладя отросшую щетину.– Сашенька…Родной мой…Любимый…

– Валя…

– Сашка! Сашуля…Санечка…

– Остановись!– отстранил я ее, утопая в этих полных слезами и болью глазах. Я много отдал, чтобы они светились от счастья, но не мог ничего изменить. Она отстранилась, держа меня за руки, грязного вонючего зэка, уставшего, полуголодного…Она любила меня и перспективным офицером, и заключенным Темлага, и врагом народа. Она по-настоящему и всем сердцем любила меня, и это дорогого стоило!

– Я уезжаю…Меня переводят отсюда в Ленинград!– выдавила она из себя, давясь слезами.

– Я знаю!– кто бы знал, чего мне стоило говорить об этом, как о чем-то несущественном, неважном.– Слухами земля полнится…Особенно здесь…В лагере…Иногда мне кажется, что тут все про всех все знают и стучат друг на друга,– я взял ее за руки и сел вместе с ней на диван, не отводя глаз от ее лица. Мне хотелось запомнить его навсегда, на всю жизнь! Каждую черточку, каждую морщинку, каждую родинку…

– Прости меня…Я не могу остаться. Там мой ребенок!– она зарыдала, бросаясь ко мне в объятия, зажмурившись, чтобы не плакать, не реветь в голос, держаться…

– Я знаю, Валь…Я знаю!– я гладил ее по волосам, запоминая их шелковистую упругость, их запах, их нежность.

– Прости меня, Сашка! Я буду ждать! Буду ждать тебя десять лет, двадцать. Только возвращайся. Клянусь, я буду ждать!– красные от слезы глаза смотрели на меня преданно и влюбленно. Я не мог не имел права сделать по-другому…Просто не имел. Там ребенок, тут я…Заставлять делать такой выбор было бы большим скотством с моей стороны.

– Я вернусь, когда-нибудь вернусь…Обещаю! Просто сейчас так будет лучше…– я нес какой-то бред, только чтобы не молчать, не рыдать вместе с ней. – Лучше для нас обоих!

– Сашенька…

– Послушай, Валь…Там твой сын, там большой город, много возможностей, а здесь что? Здесь лагерь…Там музеи и метро, а здесь только ШИЗО и вечный холод…Так будет лучше, я знаю!– я как можно крепче обнял ее, чувствуя, как в груди колотится бешено сердце.– Так будет лучше…Береги себя, береги…– еще чуть-чуть и я не смог бы просто уйти. Сил бы не хватило на это. Я решительно встал, чувствуя, как ноги отказываются идти. Усилием огромной воли я заставил сделать себя шаг к двери.

– Ты настоящая мать! Я горжусь тобой…

– Сашкааа!– полный отчаяния и боли крик догнал меня уже где-то на дороге. Я не мог оглянуться, иначе непременно вернулся бы туда. Не имел права! Боль в груди затуманила глаза.. Я пошатнулся, падая в сугроб и завыл. Дико, по-волчьи, гребя снег руками, сжимая до боли пальцы в кулаках.

– Я вернусь…Обязательно вернусь, Валюш…

ГЛАВА 29

День прошел отвратительно. Все у меня валилось из рук, а все мысли были не предстоящем непростом деле, а об отъезде Валентины. Я их наблюдал за ним с заднего двора, где наш отряд уверенно греб свеженападавший снег. Видел, как ей помог взобраться в кабину полуторки проклятый Головко, непременно теперь у меня ассоциирующийся со злом, как она поправила сползшую форменную ушанку, как улыбнулась ему. Сердце разрывалось от тоски и боли, но я не мог поступить по-другому. Если бы я не уступил, то нам обоим сломали жизнь и в эту мясорубку попали бы совершенно непричастные люди. Так мы пожертвовали только своими двумя судьбами. Двумя ли?

Лампа чадила нещадно. На столе вместо еды были разложены от руки, на листах картона начерченные схемы лагеря, которые оставил Моте Седой перед уходом в ШИЗО. На схемах были отмечены вышки, основные здания и их назначение, количество охраны, их расположение. Составлено было довольно толково, что и отметил Качинский, имеющий среди нас всех один опыт подобных штурмовых операций.

– Даже обозначения военные,– хмыкнул он, ориентируя схему по сторонам света.

– В соседнем с вами отряде бывший унтер царской армии чалится,– улыбнулся довольно Мотя,– он там картографией и занимался. Вот Седому и помог!