Высшая мера

Я повиновался, пришлось унять гордость, стерпев грубое обращение. Успокойся…Смирись…Твердил я себе. Ты теперь никто! Бандит! Зэк, но то, что понимал разум, простые и понятные вещи, отказывалось принимать сердце. Поморщился и шагнул внутрь теплушки, разгороженной пополам на две равные половины длинной крепкой, даже на вид, решеткой. В той часте, где обитал сопровождающий состав были сколочены широкие двухярусные нары, с наброшенной на них соломой и импровизированной подушкой из скрученной в несколько шинели. На них дремал, покачиваясь в такт движению паровоза, еще один из конвоиров. На расстегнутой до пупка гимнастерке я разглядел 3 «кубаря» на петлицах, соответствующих званию сержанта государственной безопасности. Мужчина был крепко сложен, плечист, на лице раскинулись длинные висячие запорожские усы, а лицо пересекал широкий косоугольный шрам, идущий от глаза через всю щеку багровым следом. Этот был явно более опытен, чем наивный простачок Ковригин, в разы более опасен, и по факту, скорее всего, руководил переброской этапа.

У его изголовья топилась небольшая прямоугольная буржуйка, чадящая креозотом. Видимо, бравые солдатики выменяли у работников станции на что-то шпалы. Сделали из них дрова и теперь грелись, наслаждаясь парящим теплом, исходящим от обшитых металлических листов.

Напротив буржуйки стройными рядами стояли несколько деревянных ящиков с консервами, картошкой и двухсотлитровый бак с питьевой водой, прикрытый металлической крыжкой, далее стол с керосиновой лампой и два стула. На столе разложен нехитрый натюрморт из закуски в виде куска сала и початая бутылка мутно-сизого самогона.

У арестантов условия были менее комфортными. Нары тоже были двухярусными, но их для десяти крепких мужиков, а именно столько я насчитал находившихся за решеткой, не хватало. Человек семь лежали вповалку на полу, кутаясь в черные жиденькие телогрейки.

– Чего замер? Не в Эрмитаже!– подтолкнул меня Ковригин вперед поближе к решетке.

От шума на нарах проснулся сержант. Мгновенно открыл глаза, оглядел меня по-волчьи внимательным и цепким взглядом.

– Последний?– спросил он, садясь на нарах и почесывая выпирающее пузо с выглядывающим из-под гимнастерки несвежим бельем.

– Харьков проскочили…Это тот самый, особый....– со значением ответил Ковригин, отпирая камеру.– А ну, отошли от решетки, гавнодавы хреновы!– рявкнул он, стараясь, чтобы его звонкий, еще по-юношески ломкий голос звучал солидно.– Теперь до самого Саранска без остановок.

Заслышав его команду, те, что лежали на полу, начали медленно подниматься. Среди них я рассмотрел длиннобородого батюшку с простым деревянным крестиком на груди, маленького щуплого чумазого цыганенка лет семнадцати, статного когда-то красивого мужчину с обезображенным ожогом лицом и троих крепких мужиков-работяг, каких можно встретить в любом городе и определить род их деятельности по крепким, разбитым тяжелой работой ладоням, хватким глазам и неторопливой походке.

– Давай, шустрей!– поторопил их Ковригин, распахивая передо мной решетку, будто апостол Петр ворота в лучший мир. В том, что он был лучший я искренне сомневался, а вот в том, что другой…Это мне пришлось понять почти что сразу.

– А хавку сегодня давать будут, гражданин начальник?– прозвучал с нар хриплый голос с довольно узнаваемыми блтаными интонациями. Я поднял голову наверх, разглядев на верхнем ярусе нар худощавого мужчину с бритой головой, сплошь украшенного синими татуировками. Широко распахнутая телогрейка, одетая на голое тело, совсем не скрывала воровских знаков различия. Тут были и купола, и товарищ Сталин, и русалка, и избитая фраза «не забуду мать родную», которую набивали себе почти все солидные арестанты Союза. Характерный прищур, золотая фикса, выглядывающая каждый раз из-под верхней губы, когда зэк скалился, выдавала в нем человека бывалого и . безусловно, опасного. Рядом с ним на нарах сидели еще двое – рыбешки чуть помельче. В руках одного из них с затекшим болезненной синевой глазом перестукивались четки. Другой – небольшого роста, ловкий и шустрый, как ртуть, с едва заметной ехидной улыбкой, исподлобья наблюдал за мной. На самом полу у нар, трясся совсем молодой паренек, потирающий озябшие плечи. Глаза его испуганно бегали из стороны в сторону, словно он в любой момент ожидал удара или хорошего пинка.

– Так что с жратвой, начальник? Ты зачем нам лишний рот в хату привел, когда и нас-то кормить нечем?– ухмыльнулся тот самый расписной, что занимал главенствующее положение в этой нехитрой иерархии.

– А ну, цыц, Кислый!– погрозил ему пальцем Ковригин, словно бы случайно опустив руку на пояс, где была прицеплена поясная кобура.– Поговори мне еще! Будешь решения партии осуждать? Решила она, чтобы вы все вместе ехали в этом вагоне, значит поедите, никуда не денетесь!

– А про еду вы ничего так и не ответили…– аккуратно заметил тот самый солидный мужчина с ожогом во все лицо.

– Ша, босота!– сержанту надоели эти бессмысленные прения, и он решил вмешаться.– С набитым пузом хреново спится! Понял, Кислый! А ты господин белый офицер, сядь-ка обратно на место, пока я по твоему хребту палочкой-выручалочкой не прошелся. Жрать будете, когда я решу! Точка! Ехать нам порядка двух суток, а порций на вас выделило наше самое гуманное государство с гулькин хер! А значит, с сегодняшнего дня вводим одноразовое питание! Так сказать в целях экономии…Все слышали?

– А сами сало жрут, не стесняясь…– буркнул тихо один из арестантов, но тут же был услышан чутким ухом сержанта, который выудил из-под сенника чулок, туго набитый песком и со всего маху врезал почему-то именно мне по хребту. Видимо, чтобы я не торчал столбом на дороге и не мешался. В глаза мгновенно потемнело. Я качнулся вперед, чувствуя, как второй, не менее сильный удар приласкал меня по затылку. Мир окончательно померк, заискрившись мириадами звезд, запылавшими в моей голове.

ГЛАВА 6

После того, что случилось у Валентины с мужем в тот памятный своим нечеловеческим ужасом вечер, они больше с Андреем не разговаривали. Всю ночь женщина проревела в подушку, не веря в случившееся, не понимая, как Коноваленко, которого она когда-то любила, мог себе позволить сотворить с ней такое, а на утро он, молча зашел к ней в комнату, как будто ни в чем не бывало.

– Внизу ждет машина!– сообщил он ей тут же, выходя из комнаты, смотря на нее, как на прокаженную.

– А я не хочу! Я не поеду с тобой!– закричал Валентина ему в след, сверкая зареванными невыспавшимися глазами.– Ты мне никто! Ты…Ты…Ты сволочь!– она заметалась в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы швырнуть в ненавистное, излишне спокойное лицо. Под руку попалась только подушка, она бессильно метнула ее куда-то в угол и снова разрыдалась.– Отпусти меня, Андрей, прошу…– сквозь слезы прошептала женщина.– Я больше не могу так…Я больше не могу с тобой…Мне противно, больно…Я не хочу ни в какую Мордовию!

Коноваленко терпеливо ждал у двери, когда Валентина выговорится. Не сводил с нее ненавидящего взгляда. По его скулам ходили желваки, и сдерживал он себя от вспышки ярости только лишь огромным усилием воли.

– Дай мне развод!– вскочила она с кровати, расстрепанная и взволнованная.– Прошу дай мне его! Я заберу Глеба от бабушки, и мы с ним уедем в какую-нибудь глушь, далеко-далеко, ты о нас больше никогда не услышишь! Обещаю! Только дай мне развод!– её запал почти так же быстро потух, как и появился. Она сникла, затряслась, бешено вращая глазами. – Умоляю…

– Развод…– задумчиво проговорил Коноваленко, а потом неожиданно резко оказался подле нее, намотав на кулак длинные шикарные волосы. Валентина ойкнула и застонал от боли.– Развод тебе нужен, сучка! Вот тебе, а не развод!– он отвесил ей оглушительную пощечину, от которой голова женщины качнулась назад, и если бы не намотанные на всю огромную пятерню гэбиста волосы, то Валентина несомненно упала.– Ты поедешь со мной, тварь! Поедешь, чего бы мне это не стоило…Ты мне жизнь сломала, понимаешь? Карьеру, семью, я все потерял из-за тебя! Но, клянусь, ты поплатишься за это. Ты поедешь со мной в лагерь, будешь жить там со мной и мучиться, каждый день мучиться…

Коноваленко дрожал. Пелена гнева спадала. Он разжал кулак, отпуская волосы жены, словно с трудом понимая, что натворил. Выдохнул, брезгливо вытерев потную от возбуждения ладонь о карман галифе.

– Собирайся, у тебя ровно пять минут…– дверь он плотно прикрыл за собой, оставив Валентину в одиночестве. Она встала, беспрестанно всхлипывая. Тушь потекла по щекам, оставляя черные грязные разводы. Ей ничего не оставалось делать, только собираться, управиться с вещами за пять минут, как приказал Андрей. Она боялась, боялась до жути собственного мужа, даже раньше не представляя, что он может быть таким.

Спустя пять минут они вышли из дома, где квартировали, пока Коноваленко ждал нового назначения, а еще через несколько часов поезд сообщением Москва-Саранск нёс их подальше от столицы, туда, где жизнь людей ограничивалась решетчатым забором с колючей проволокой и вышками по периметру огромной территории.

Всю дорогу молчали. В купе, куда им купили билеты находились еще двое попутчиков, таких же офицеров НКВД, как и Андрей, направляющихся в Мордовское управление лагерей с инспекционной проверкой. Очень быстро военные нашли между собой общий язык и забыли о Валентине, которой очень трудно было играть на людях роль заботливой и любящей жены. Она накрыла им небогатый, но подомашнему вкусный стол, из тех продуктов, что везли с собой проверяющие, а Андрей достал бутылку коньяка. Спиртное обнаружилось и у попутчиков. Вскоре купе загудело от шумных разговоров, анекдотов и обычной мужской болтовни. Поминутно бегали курить в холодный промозглый тамбур, а потом и вовсе перестали стесняться, забываясь в своей безнаказанности, дымя в приоткрытую форточку.

Валентина пробовала поначалу их останавливать, но потом плюнула на бессмысленные споры, поймав недовольный взгляд Андрея, залезла на верхнюю полку, потеплее укрывшись двумя одеялами, мгновенно заснула, безмерно уставшая от того кошмара, что ей пришлось пережить. При мысли, что ждет ее впереди становилось жутковато. Муж после ее измены превратился в настоящего зверя, Сашка скорее всего расстрелян. Глеб далеко…И только мысль о сыне и матери, находящихся в деревне под Ленинградом не давала ей совсем сойти с ума и покончить с этим раз и навсегда. Только ради сына стоило жить и дальше бороться, даже в таких нечеловеческих условия, в которых пытался заставить ее жить Андрей. Уже засыпая, Валя поймала себя на мысле, что теперь, когда все выяснилось, ее измена раскрыта, мужу выгоднее не давать ей развода, чтобы не портить и без того подпорченную репутацию, проще сделать так, чтобы Валентина сама перестала хотеть жить…Тогда безутешному вдовцу было бы проще вернуть благосклонность наркома и реанимировать свою карьеру. От этой простой мысли женщине стало жутковато, она постаралсь гнать ее от себя, повторяя, как заклинание, что вытерпит все, хотя бы ради своего ребенка.

– Грех…Большой грех об этом даже думать,– прозвучал во сне голос ее бабушки – религиозной старшуки, умершей еще до революции. – Бог терпел, нам велел! – твердила она из блеклого сизого тумана. Ее худенькую фигуру Валя ясно не видела, но точно знала, что это баба Катя.– Терпи, дочка! Терпеливым воздастся, как и каждому по делам его…

– Бабушка!– прокричала женщина. Ей так хотелось именно сейчас прикоснуться к родному и любимому человеку. Погладить морщинистую руку бабули, посмотреть в ее внимательные, чуть насмешливые глаза.– Ба…!

Рука Валентины, провалилась в туман, ощущая перед собой пустоту. Тело подалось вперед, потянувшись следом, и Валентина проснулась, осоловело моргая сонными глазами. Купе было погружено во тьму. Поезд стоял на какой-то длительной стоянке, меняли паровоз, перецепляли вагоны. От толчка при сцепке женщина, чуть не рухнула вниз.

Андрей с товарищами был внизу. Спал, привалившись к окну рано поседевшей головой. Рот приоткрыт. Гимнастерка расстегнута до пояса и расправлена из галифе. Напротив него, обнявшись и храпя в два горло, дрыхли инспектора. Заваленный остатками закуси стол был почти рядом, стоило только протянуть руку, а на столе блестела наборная «финка», та самая, которой один из инспекторов хвастался перед тем, как окончательно вырубиться от выпитого спиртного. Мол, очень острое лезвие, рукоять выполнена под заказ, ручная работа…

Валентина наклонилась со своей полки, не сводя глаз с ножа. Оглушительно громкий храп заставил ее вздрогнуть и резко отстраниться назад, но это всего лишь один из инспекторов Толик или Виталик, она уже и не помнила, перевернулся чуть в сторону и засопел.

Нож был совсем рядом. Идеальная белая майка Андрея, распахнутая на груди, мерно вздымалась в такт его дыханию. Всего лишь одно движение, подумала Валя. Всего лишь один удар…И забыть обо всем, как страшный сон! А дальше? Что дальше? Тот же лагерь? Только бе постоянных издевательств и морального гнета? Или все намного сложнее?

Рука сама потянулась к финке. Прохладная наборная ручка удобно легла ей в ладонь, словно сделана была под нее. Одно движение…и ее мучения закончатся. Тело Вали сотрясла крупная дрожь. Звякнул нож, поднимаемый между грязными стаканами. Аккуратно…Спокойно…Тихо, чтобы никто не проснулся.

А что потом? Потом будет потом…А сейчас…

– Не так-то просто пырнуть человека, да?– голос мужа отрезвил ее. Женщина испуганно выпустила нож и тот с грохотом упал на стол. Глаза Андрея внимательно и презрительно смотрели на нее, прожигая насквозь. Коноваленко был спокоен. Просто наблюдал за тем, как Валя всем телом подалась назад, пытаясь вжаться в стенку их купе.– Бить надо вот сюда…– ткнул он пальцем себя в грудь. – Одним ударом…Чтобы раз и все! Что же ты, дорогая, выпустила ножичек из воих рук? Настроилась бей!– мужчина приподнялся и протянул ей финку.– Бери…

Валентина испуганно покачала головой. Наваждение прошло. Остался лишь страх, страх от наказания, которое ей придумает муж, и страх от того, что могла натворить. О чем она думала? Как же Глеб? Или в этот момент она совсем не думала о сыне?

– Бей!– повторил Андрей с каменным лицом. Нож блестел в свете ночных фонарей станции, пробивающийся сквозь плотные занавески.

– П-п-прости…Я…

– Бей!– повысил голос Коноваленко, бешено вращая глазами.– Иначе я тебя саму здесь зарежу, тварь!

Нож в его огромной руке казался совсем маленьким, почти игрушечным. Сможет ли она воткнуть его в грудь своего мужа? Валя поджала колени под себя, забившись в угол купе, беспрестанно всхлипывая.

– Н-нет…Андрей, п-п-прости…Я не хочу! Н-н-не буду…

– Сука, бей!– он качнулся в ее сторону, словно намериваясь ударить, но в этот момент паровоз пришел в движение, вагоны дернулись, и гэбист не устоял на ногах. Его швырнуло вперед, на спящего внизу Толика. Тот мгновенно заворочался и очнулся от своего алкогольного сна.

– Саранск?– протирая глаза, уточнил он.– Где это мы?

За окном мелькали заборы, мачты семафоров и стрелочных будок. Город, разделенный с вокзалом каменной стеной, уплывал в густую ночную мглу.

– Сколько времени-то?– разминая затекшие члены, в след за товарищем проснулся тот, которого звали Виталик.– Чего это вы не спите?– заспанное, помятое лицо было некрасивым, но Валя была рада видеть его именно таким. Она даже не могла бы представить, чем бы все закончилось, если бы чудо не произошло и состав не отправили со станции.

Андрей смутился немного, поправил гимнастерку, неловко убирая руку с ножом за спину, чтобы избежать дальнейших расспросов. Вернулся на свое место, неискренне улыбнувшись.

– Жена вот…Поужинать решили. Сальце нарежу, дай думаю…– пожал плечами он, ловко и быстро нарезая остатки закуски.

– Это дело хорошее!– обрадовался Виталик, потирая руки.