Высшая мера

– Ну что, Клименко,– внимательно всмотрелся в мои глаза этот меланхоличный тип с одинаковой спокойной, почти умиротворенной улыбочкой поощряющий своих помощников и подписывавший приговоры на расстрел,– не надумал сознаться?

– Товарищ…

– Какой я тебе товарищ, сука!– вкрадчиво уточнил Волков. Его верхние пуговицы на гимнастерке были расстегнуты, из-под воротника виднелось несвежее белье и волосатая грудь. Рукава закатаны по локоть, обнажая крепкие рабоче-крестьянские запястья. Бить будет…Решил я, опуская глаза в пол.

– Гражданин майор, вы прекрасно знаете, что мне не в чем сознаваться. Нападение предотвратил я, никакого отношения к Колу и его банде я не имею, а золотой запаса республики планировал украсть Василь Конопатов,– в который раз повторил я одно и тоже, готовый к тому, что как это было раньше, меня начнет мордовать этот громила-следователь. Но удара не последовало, Волков лишь тяжело вздохнул, словно исполнял неприятное, но уже такое привычное поручение.

– Ну, да и ладно, Клименко!– майор открыл мое личное дело, обнаруженное тут же, под кипой бумаг, полистал его, ища что-то.– Не захотел по-хорошему, будь по-твоему…Хотя чисто сердченое признание несомненно облегчило бы твою участь…

Мое сердце испуганно рухнуло в пятки. В голове взволнованными чайками заметались панически настроенные мысли. А что значит могло бы облегчить? И откуда такое наплевательское отношение к арестанту? Ведь все прошлые разы Волков не приминал воспользоваться случаем и набить мне морду так, что потом несколько дней я не мог встать с нар, чтобы опорожниться.

– Чего смотришь?– вскинул он а меня свои хмурые глаза, даже слегка грустные.– Тройка вынесла тебе ожидаемый приговор. Чего тянуть-то? Ведь вину свою ты все равно не признаешь, а таких как ты у судей по всему союзу знаешь сколько?

– Приговор…– выдохнул я, чувствуя, как темнеет в глазах. Это до той поры, пока тебе не скажут в лицо, что тебе суждено умереть, смерть кажется неким эфимерным, секундным облегчением, а вот. Когда это все реально, близко, когда ты осознаешь с ужасом, что ничего уже потом не изменить, что не будет никакого потом, вот тогда становится по-настоящему жутковато.

– Все враги нашего государства должны быть обязательно наказаны, Клименко, наказаны по всей возможной строгости закона. Ты не исключение,– кивнул головой Волков, закрывая мое личное дело с таким удовольствием, словно вбивал лично в крышку моего гроба последний гвоздь,– сегодня мы с тобой попрощаемся, авось, больше не увидимся…– майор даже мне улыбнулся, правда, в его улыбке отчетливо скользило нечто насмешливое. Это существо, безусловно, наслаждалось моими страданиями. Никакого прощания со мной он устраивает не хотел! Ему этого было не надо! Ему, с садистким наслаждением, всего лишь хотелось посмотреть на мою реакцию. Реакцию на приговор, обжалованию не подлежащий…

– Степан!– позвал он стоящего за дверью конвоира.

– Слушаю, товарищ майор!– браво гарнкул исполнительный надзиратель, заглянув в кабинет.

– Ты знаешь, что делать…– кивнул Волков на меня, указывая рукой на дверь.

Солдат кивнул, направляясь ко мне. Я попытался встать навстречу, но ноги подкосились. Пришлось рухнуть обратно, загремев костями.

–Ну-ну…Ты брось это!– укоризненно улыбнулся Степан.– Многие, чтобы облегчить свою участь, то на конвоира бросаются, чтобы при попытке к бегству, кто на следователя. Глупости это все…Бздишь ты, страшно, но надо понять, что дорога у нас у всех одна, просто кому-то раньше, кому-то позже,– он аккуратно подхватил меня под локоть, ставя на ноги.

Господи…Расстрел…Вот и все…Двадцать лет…Мамочки, как страшно! Интересно это больно?

Я готов был разрыдаться, забыть о гордости, броситься на коленях к майору, вымаливать прощения, был готов, если бы был уверен, что это поможет. Меня повесят? Или все же, как других? В пору работы в органах я слышал рассказы про то, как приговоренных вели по коридору, самому отдаленному и темному холодногорской тюрьмы, а потом бах и в пулю в затылок. Осужденный и понять-то ничего толком не успевал, ни то, чтобы почувстовать. Пуля…

– Степан, проводите гражданина Клименко,– слова Волкова громом прозвучали для меня среди ясного неба. Набравшись сил, смелости, густо замешанных на страхе и молодом максимализме, я сделал шаг в коридор. Мать жалко…Как одна теперь одна-то…

– Шагай налево!– Степан подтолкнул меня в спину, направляя совсем не в тот коридор, где находилась моя камера.

– Молись, парень, если в Бога веруешь!– предложил конвоир,заупская меня в темный коридор, тускло освещенный лишь одной лампочкой в самом конце.

Крещенным я был, но, как и все коммунисты к религии относился с известной долей скептицизма. Неловко перекрестился, как никогда чувствуя дыхание смерти за своей спиной.

– Стоять!

– Сейчас…– прошептал я, чтобы услышать свой собственный голос, надеясь, что он мне придаст хоть немного мужества встретить смерть достойно.

Глухо щелкнул затвор винтовки, оглушительно, будто бы совсем над ухом.

– Стой смирно, Клименко!– в голосе Степана послышались впервые за несколько месяцев человеческие интонации, без лишней издевки.

– Господи, помоги!– я зажмурился, ожидая в любой момент выстрела в спину. Не будет больно…Только в первый момент может быть…Уговаривал я сам себя. Меня трясло. Я до боли сжал кулаки, надеясь не заорать от страха.

Щелчок…Мир вокруг меня поплыл туманными полосами. Я закачался из стороны в сторону, чувствуя, что теряю равновесие. Где же выстрел? Почему этот Степан тянет? Сил больше не было держаться. Всю свою волю и пролетарскую несгибаемость я оставил на допросах у Волкова.

– Стреляй!– с отчаянием заорал я почти без сознания.

ГЛАВА 2

– Вас ждут,– майора Коноваленко, томящегося в широком коридоре Наркомата Госудраственной безопасности, окликнул из кабинета помощник наркома в звании капитан. Андрей Викторович в честь такого события, как прием у своего непосредственного начальника, чисто выбритый, выглаженный и отутюженный, бодро двинулся в приемную.

Он не в первый раз встречался с наркомом, помнил его непростой характер, а потому заранее приготовился к тяжелому разговору. Голова, нудно гудящая с похмелья, не давала сосредоточиться, и Коноваленко искренне надеялся, что беседа будет недолгой, а Ежов не учует запах густого перегара, который не смог перебить даже модный нынче одеколон «Шипр».

В приемной было светло. Зеленые тяжелые шторы были широко распахнуты, сквозь них в комнату пробивалось яркое зимнее полуденное солнце. Коноваленко быстро осмотрелся. Узкий стол. Несколько стульев, широкий мягкий диван для посетителей всех мастей, и стопы бумаг, наваленных кучей на рабочем столе секретаря. В сущности почти все такие казенные учреждения были одинаковы, сделаны под копирку, чтобы мало чем отличаться от столицы. Каждый местный царек, хоть в Украине, хоть в Казахстане, хоть в Душанбе, стремился не отставать от моды, введенной центром. И если сейчас был поппулярен в такого рода заведениях напускной аскетизм, то при прежнем наркоме все блистело позолотой и дорогой обстановкой.

– Нарком вас ждет!– помощник распахнул перед Коноваленко двери. Бросив окончательный проверяющий, будто рентген, взгляд. Нигде у майора не топорщится карманный револьвер? Не видно ли рукояти припрятанного в сапоге ножа? Андрей этот взгляд оценил. Благо, столько лет проработал в этой конторе, что считывал таких на раз…Вздохнул, и словно в омут, нырнул в жарко натопленный кабинет начальника.

– Товарищ нарком государственной безопасности,– бравурно отчеканил Коноваленко, постараясь вытянуться во фрунт, словно кадет на построении юнкерского училища в царской России,– старший майор государственной безопасности Коноваленко по вашему приказанию прибыл!

Ежов даже не обернулся, продолжал смотреть в окно, выдерживая томительную паузу. Это был звоночек! Мало того, что отозвав его из Харькова почти четыре месяца назад, руководитель госбезопасности не принимал его, несмотря на настойчивые просьбы, мариновал его в неведении, заставляя то собираться в лагеря, то снова надеяться на багополучный исход, так и теперь, все же изволив дать аудиенцию, больше двух часов держал в приемной, как нерадивого школьника в углу, а сейчас еще и молчал.

Он был невысок, худощав, темно-русые волосы, зачесанные наверх придавали ему солидности. Мундир, немного мешковато сидящий на нем, придавал вид немного комичный, но и одновременно устрашающий. Заметно было, что его Николай Иванович надевает не только на парады, но и реально в нем работает, а о результатах его работы, думается, последние годы была наслышана вся страна. Острые черты лица, мелкие, глубоко посаженные невыразительные глаза, болезненная бледность, создавали образ устрашающий, если еще принять на веру все те слухи, которые окружали наркома.

Коноваленко решил не торопиться. Замер у порога, рассматривая кабинет. Несколько дорогих картин с фривольными сюжетами, совсем непролетарскими, письменный стол из красного дерева, за которым Ежов казался совсем бы крохотным, над ним портрет Иосифа Виссарионовича Сталина. Ряд стульев у стены для посетителей попроще. В другом углу, возле портьеры спрятался журнальный столик и два кресла для гостей поважнее. На столике стоит графин с вином и два бокала, пепельница. Наполовину заполненная окурками от папирос.

– Что же вы товарищ Коноваленко, не сумели оправдать доверия партии?– наконец произнес Ежов, поворачиваясь к Андрею, выдержав долгую томительную паузу, видимо, для того, чтобы привести собеседника в тревожное психо-эмоциональное состояние. Слова Николай Иванович растягивал, подражая Сталину, но того эффекта не выходило. Вместо уверенного баса с легкими нотками грузинского акцента получалось визгливое истеричное подвывание.

– Виноват, товарищ нарком…– смутился Андрей.– Я не совсем понимаю о чем идет речь. Золотовалютный резерв Украинской ССР сохранен, перевезен в управление НКВД. Банда налетчиков, терроризирующая весь город и область, разгромлена. Информатор в рядах органов арестован. Насколько я знаю, ведется следствие по его делу…

– Ты мне ваньку тут не валяй!– рявкнул Ежов, грохнув небольшим кулаком по столу. Его острые черты лица от гнева еще больше обострились. Щеки пошли красными пятнами, спускающимимся на шею под гимнастерку.– Все я знаю про ваши успехи, товарищ майор!

– Старший майор!– поправил его Коноваленко. Будь он более трезв вчера, возможно сдержался бы от комментариев, но вчера, как и позавчера и четыре месяца назад он беспробудно пил, потерял хватку, и чувство опасности, позволившее сделать ему карьеру в рядах гэбистов, подвело его.

– Майор!– разозлился Ежов еще больше. Глуп ты сильно для старшего майора. Рылом не вышел и мозгами, которыми, если бы пошевелил, то, непрееменно понял бы, что я все знаю о твоих чудачествах в Харькове!

– Не понимаю…

– Заткнись, сука!– Ежов бросился к нему, сжжав кулаки. На секунду Коноваленко показалось, что истеричный нарком его ударит, но тот сдержался, лишь снизу вверх посмотрел ему в глаза. Думаешь, я не в курсе, что банду организовал не твой Клименко, которого ты арестовал только потому, что он трахал твою жену, а тот другой, убитый лейтенантом? Или, как ты решил отомстить, сделал из Конопатова героя, а этого приказал посадить в холодногорскую тюрьму и следователя приписал такого, который точно выбьет из него нужные показания не мытьем, так катаньем? Про твои пьянки не знаю?

– Я…

– Ты, майор, дурак!– процедил Ежов, почти так же мгновенно успокоившись, как и разозлившись.– Просрал такую карьеру из-за бабы… Баба – она ж такая…От нее не убудет. Ну, попнулся туда лейтенант по молодому делу, что с того? Найди себе других!– Николай Иванович сплюнул недовольно поморщившись.– Ты думаешь я никогда своей жене не изменял или она мне? Но мы живем вместе, понимая, что это выгодно не только мне, но и ей. А ты… Проморгал крота у себя под носом, чуть не прое…л золотой запас республики, воспользовался служебным положением, подтасовал факты, обвинил невиновного человека.. А ведь его может расстреляют, майор?– прищурившись, наблюдая за реакцией Андрей Викторовича, проговорил нарком.– государственная измена дело такое… Не жалко, а? У него мать-старушка. Все письма мне пишет, мол, простите, помогите…– пояснил он, заглядывая в глаза майору.– Вижу…хочешь ты этого…Да, вот хрен тебе!– улыбнулся Ежов.– Еще я не исполнял прихоти мужей-рогоносцев! Нарком!

Андрей терпел, сжав до скрипа зубы. Он понимал, что Нарком его выводит нарочно, оскорбляет и злит, чтобы посмотреть его реакцию. Но позволить себе ответить не мог. Впитанное с молоком матери чинопочитание, безотчетный страх перед всемогущей властью этого человека делали его покрным и терпеливым.

– Не расстреляют паренька…– задумчиво проговорил Ежов, отходя к столику с вином. Он загорался, истерил феерично, мгновенно, и почти так же успокаивался, что выдавало в нем серьезные проблемы с психикой.– Но наказание он свое получит, как и ты, майор…

– Готов понести…

– Понести может корова от быка, а ты будешь наказан!

– Виноват!– Андрей Викторович старался не смотреть на наркома, уставившись в одну точку, он мечтал только об одном, чтобы это все быстрее закончилось.