Высшая мера

– Увы, я больше двух лет мыкаюсь по СИЗО…Наш самый гуманный и справедливый суд в мире никак не мог вынести мне приговор. Вот и пришлось пройти эти университеты, чтобы не оказаться в основании пирамиды, так сказать от звонка до звонка.

– Понятно,– буркнул я, уткнувшись взглядом в стену. Аппетита не было. К тому же слишком соленая рыба мгновенно вызвала приступ жажды. Я облизал сухие, как наждак губы и умолк, надеясь, что после завтрака конвой расщедриться на кружку другую воды.

– А нет тебе, Петюня! Ничего не осталось…– развел руками демонстративно Кислый, обращаясь к пареньку у нар.– Разве что корыто облизать!

Вор лениво толкнул миску с нар, и она с грохотом загремела по теплушке. Парень бросился за ней, сломленный, измученный, кажется, даже немножко сдвинутый рассудком. С нар послышался жизнерадостный ржач.

– Не хуже псины, ты смотри!– обрадовался второй из расписных, что светил фингалом под глазом.– А так! Аппорт!

Он подбросил свою миску в вохдух и из нее посыпались крохи крупных костей, которые не удалось сжевать и остатки рыбьих внутренностей. Они просыпались на пол. Парень отчаянно бросился их мусолить, подбирая прямо с заплеванного и затоптанного пола. Грязными пальцами, будто драгоценную жемчужину, он выбирал их среди кусков грязи и пыли, обсасывал их, блаженно жмурясь.

– Сейчас я…– третий сиделец подхватил свою миску и хотел уже просыпать ее содержимое на пол, но тут уже не выдержал я.

– Стой!– вырвалось у меня. Вся теплушка устремила на меня свои глаза. Даже сержант, с нар наблюдавший за этим представлением по унижению человеческого достоинства привстал на локте, чтобы получше видеть. Ковригин – начальник конвоя куда-то вышел. Нас как раз перецепляли, меняли направление. Судя по обрывкам разговором, состав был уже где-то в Саранске. Еще чуть-чуть и прибудем в лагерь.

– Стой!– повторил я, потом медленно встал и направился к пареньку, замершему с костью в зубах, покрытой густой серой грязью. Тот испуганно смотрел на меня круглыми от ужаса глазами, опасаясь, что я всерьез иду либо отнимать его добычу, либо бить.– Держи…

Протянул я ему свою недоеденную порцию с червями. Воняла она, оттаив, преотвратно. Видимо, уже давным-давно протухла, а для того, чтобы отбить запах была заморожена. Паренек расстерянно повернулся к Кислому, будто выспрашивая его разрешения.

– Бери!– повторил я, толкая ему миску с рыбой в грязные ладони.– Ты же человек! Надо всегда оставаться человеком. Там меня мама учила…

– Мама…– улыбнулся паренек, и из уголка его глаз потекла маленькая, едва заметная слезинка.– Мама…

– Ты , парень, не лезь куда тебя не просят!– гневно проговорил Кислый, вставая с нар.– Он не человек-он «шестерка», «шаха», пи…р конченный!

– Это не ты ли его назначил на эту должность?– огрызнулся я, вставляя в протянутые руки миску с едой и поворачиваясь к татуированному вору.

– Есть закон!– возразил мне зэк, зло щерясь.

– Какой? Право сильного?

– Воровской…

– Ты вор, вот и живи по своим воровским законам! А мы люди, мы по-людским живем,– возразил я, направляясь к своему месту, готовый в любой момент обернуться и драться, если зэк все же броситься на меня.

– В лагерь приедем, там один закон, воровской, а ты щенок, будешь так базарить, я тебе каждое слов в глотку вобью, уяснил?– прошипел Кислый.

– Да кончить его, суку ментовскую, Кислый!– взъярился второй, шустрый и быстрый, как ртуть.– Я слышал, как он пел этим, что лейтенант НКВД! Краснопогонник х..ев! Кончай, мусора!

– Давай!– развернулся я к ним, чувствуя, как накипевшая за долгое время злоба, вырывается из меня волной.– Давай! Всех положу!

Позади меня встали отец Григорий и недовольный Качинский. Оба были настроены решительно.

–Стоять, животные!– рявкнул сержант, прекращая потасовку, вскакивая с нар.– ну-ка рассосались по углам, пока профилактику вам не устроили. Разошлись, ишь ты!

Недовольно скривившись, Кислый с товарищами отправился на нары. Многозначительно мне улыбнувшись, мол разговор наш еще не окончен.

– А вы что стоите, как три богатыря на распутье!– заорал на нас сержант.– Сейчас всех троих по почкам отоварю!

Качинский потянул меня за плечо, возвращая на свое место. Отце Григорий широко и истово перекрестился. Не знаю, каков был толк от него в драке, но то, что он уже встал в один ряд рядом со мной, прибавило веса для него в моих глазах, так же как, впрочем, и бывшему поручику царской армии.

Паренек, за которого мы заступились, уполз обратно на свое место, вжав в голову в плечи, ожидая неотвратимого наказания, но счастливо глодал червивую рыбеху, причмокивая губами из моей миски.

– За нарушения режима этапирования, весь этап лишается пайки воды до прибытия в Темниковский лагерь,– объявил нам сержант, с наслаждением зачерпнув ковшик ледяной водицы и выпив его до дна. При виде этого действа у меня потекли помимо воли слюни. В горле пересохло, но что-то просить было бессмысленно. Ясно, что не даст.

– Мужественно, но глупо!– проговорил будто бы в никуда Лев Данилыч, устраиваясь поудобнее на жестком полу. Состав все-таки перецепили. Лейтенант Ковригин вернулся запыхавшийся и засыпанный снегом. За пределами теплушки начиналась метель.

– Надо было промолчать, когда унижают человека, смешивая его с дерьмом?– разозлился я, поворачиваясь к нему.

– Нетипичный вы гэбист,гражданин Клименко…– задумчиво произнес Качинский.– таких редко встретишь в вашей конторе. В основном эта и есть философия НКВД – сломать волю, унизить, растоптать, причинить боль…– он потер обожженную щеку, словно вспоминая что-то, некрасиво поморщившись.

– Плетью обуха не перешибешь прости Господи!– прошептал отец Григорий.– Дорога в ад устлана благими намерениями…

– Пошли к черту!– зло брякнул я, поворачиваясь к ним спиной и закрывая глаза. Пить хотелось ужасно. И это еще я съел только половину своей порции. Представив, что чувствуют сейчас остальные, я ощутил себя виноватым, в том, что оставил весь этап без воды. – К черту!– прошептал я еще раз, закрывая глаза и проваливаясь в спасительное забытье.

ГЛАВА 8

Головко не обманул. Возле входа в вокзал, с правой стороны от верей стояла телега с лошадью, лениво что-то выбирающей в снегу. При виде хоящина она заржала, приветливо кивая гривой. Сержант ласково потрепал её длинной , породистой шее, а потом обернулся к пораженно замершим подле телеги Андрею с Валентиной.

– Значит, устраиваемся, товарищи! Барышню мы вот сюда в сено посадим, а вас, товарищ капитан, значит, сюда, ко мне на козлы, часа через четыре будем на месте. Барышня и подремать успеет.

Валентина заметила, как всего передернуло Андрея, когда к нему обратились в соответствии с новым званием. К новым петлицам он так пока привыкнуть не смог. Легко взвалил на телегу чемодану, сел рядом, не обращая внимания на супругу, которая неловко затопталась подле подводы, кутаясь в теплый пуховый платок. Дул пронизывающий сырой зимний ветер, который тут казалася намного неприветливее и ледянее, чем в остальной части России.

Привокзальная площадь была пуста. На другой стороне промелькнула такая же телега с возницей, да трое рабочих прошли в сторону вокзала. Грустным и нелюдимым городом оказался Саранск, серые дома, пустые улицы, невзрачная площадь. Все здесь сделано было вроде бы как наполовину, не по-городскому, но уже и не по-деревенски, вот и эта подвода с лошадью…Казалось наступил новый век, век машиностроения и механизации, ан нет…Гривастая красавица, как и сто лет совершала переходы по тридцать с лишним верст, так и совершает.

– Туточки, значит, удобнее всего будет…– заметил Головко замешательство Валентины и не преминул помочь. Подсадил ее на мягкое сено, куда она провалилась, будто в душистое парное молоко. Сразу стало намного теплее и уютнее, словно в детство вернулась.

– Но-оо!– причмокнул губами Головко, ловко управляя поводьями. Лошадка, дотоле меланхоличная и спокойная, мгновенно взяла широким размашистым аллюром, и Валечке оставалось лишь только наблюдать, как мимо них пролетают дома, переулки, казенные учреждения и какие-то склады.

Все вокруг было уныло и однообразно. То противного скучно и неинтересно. Ей даже удалось задремать под неторопливый разговор мужа с сержантом.

– А что лагерь ваш,– интересовался Коноваленко,– большой? Что за жизнь в нем?

– Лагерь большой, значит…– негромко ему в ответ повествовал Головко, знай нахлестывая лошадку, несущую их по заснеженным улицам.– Темниковский самый крупный в нашем управлении. Почитай две тыщи душ содержит! Лесопилка у нас своя, цех лакокрасочных изделий, мебельная фабрика, значит, имеется…Шпалы делаем, шьем одежду мало-помалу…

– А начальником кто у вас?

– Дык, вы, товарищ капитан, и начальник, значит,– пожал плечами Головко.

– Я только приехал, а до меня? Что с ним произошло?

Наступило долгое молчание. Сержант явно не хотел отвечать на поставленный вопрос и сделал вид, что его не расслышал, вместо этого громко и по-рабойничьи засвистел, подгоняя каурую кобылку.

– Так что случилос с прежним начальником, а?– повторил свой вопрос Андрей, стараясь, чтобы его голос звучал, как можно мягче и доброжелательнее.

– А все одно расскажуть…– вздохнул Головко, пряча глаза.– Окромя политических, а их у нас больше половины. Сидят у нас рецедивисты всех мастей, воры значит. Главный среди них Хасан, морда некрещенная. Держит он ворье это в кулаке, вот тут,– сержант показла огромный сжатый кулак из разбитых работой ладоней,– норму не делает, на работу не ходит, да и всем своим «шестеркам» запрещает. Вот наш бывший начальник и сговориться с ним решил, дело это, значит, миром определить. Они норму выработки дают, а он им вроде бы как послабление режима, лично для Хасана сделает…

– И что? Воры согласились?– заинтересовался Андрей. Для него работа в лагере была новым и неизведанным этапом в карьере. Как-то раньше ему приходилось охотиться на шпионов, ловить бандитов и налетчиков, а вот с криминальными элементами дружбу водить он не пробовал.