Честь и Нечисть

Она аккуратно переставила ногу на следующий сучок, опёрлась, пробуя его прочность, перехватилась рукой за обрубок ветки возле самого края воронки и начала подтягиваться.

Время внезапно остановилось. Внутри образовавшейся пустоты раздался хруст, и центнер живого веса, отвалившись от ствола, обрушился вниз.

Хруст ломающейся ветки я услышал, но не успел поднять голову, чтобы увидеть несущуюся на меня Светлану Сергеевну. С утробным кряканьем выпустив воздух из легких, был мгновенно смят и раздавлен.

Оба тела с глухим стуком впечатались в груду камней на дне воронки. И время потекло дальше…

3

Следователя МВД России по Пинежскому району капитана Синельникова И.К. подташнивало. В настоящий момент за поведение, недостойное звания офицера, он был выдворен из родного отдела в двухдневную командировку в г. Прилукомск, а попросту говоря: «Пошёл вон, c глаз долой! Ещё один такой залёт, и вылетишь из органов».

Старательно объезжал колдобины на дороге. Стрелка спидометра металась между шестьюдесятью и сорока. Каждая встряска отдавалась в голове болью – от виска к виску перекатывался чугунный шарик, разгонялся и бил в кость снова и снова. Наказание вылилось в бессмысленность поездки и определялось километражем. Двести сорок в одну сторону по жаре и с похмелья, да по такой дороге… Звери бесчувственные! Умереть здесь и сейчас! И вся эта мутотень затеяна, чтобы лично забрать бумаги, которые легко передаются по факсу. Воспитатель хренов! Благодетель! Ни о каком расследовании даже речи не идёт. Москвичи прибабахнутые в пещеру сунулись. Несчастный случай. Только бумажки, блин!

Остервенело крутил руль, в машине пахло пылью и бензином. Хорошо, что хоть сухо. Как же они здесь осенью-то ездят? Потрёпанный «Логан», побрякивая нутром на колдобинах, в любой момент мог закапризничать, годков-то ему уже… Пустынная жёлто-серая грунтовка, разукрашенная теневыми пятнами от подступающих вплотную деревьев, казалось, резала тайгу напополам. Автобус, говорят, до Пинеги ходит. Где он, этот автобус? Ни одной машины навстречу. Куда еду? Дыра! Ага, а Пинега твоя – не дыра?

Почему я опять сорвался? Ведь выпрут. И куда тогда? Грузчиком при магазине спиваться? На лесопилку разнорабочим? Надо завязывать. Твою же мать! Всё из-за Марины. Сука! Шесть лет прошло, выкинуть из головы пора – так нет, сидит обида.

По привычке костерил жену. Хотя на уровне подсознания понимал, что сломал не её уход, а совсем другое. С уходом жены смирился, а вот с этим знанием смириться не мог.

Ведь всё хорошо начиналось, – настойчиво твердил про себя фразу, помогающую не думать, не анализировать случившееся, а только вспоминать обидное.

Молодыми были. Она – красавица, за которой бегало полпосёлка. Я – старший летёха. Голубоглазый, бесшабашный, уверенный в себе. Куда им всем до меня. И ведь действительно казалось, что впереди только хорошее, весь мир у моих ног. Ещё и власть, определяемая погонами, добавляла наглости. Девки тащились, сколько их перепробовал. Гулял напропалую. Оглянулся – все ровесники уже при семьях, спиногрызов нянчат, а вокруг какой-то левый молодняк крутится. Решил, что тоже пора остепениться. Марина образовалась.

Свадьбу отгуляли, зажили. Марина, она спокойная. Только поженились, и сразу совсем домашняя стала. В кино не хочет, в ДК на дискотеку не хочет. Работа, дом, книжки, телевизор. Три года прожили. Капитана получил. Заматерел, посерьёзнел сразу. Говорю ей: «Давай, рожай!» Головой кивает, а сама в сторону смотрит. И как-то так получилось, что отдаляться друг от друга стали. Развеселить её не могу. Я же потрепаться люблю. Шучу, все смеются, я доволен. А она смотрит серьёзно, будто я какую-то глупость сморозил. Ну, это ладно, и так жить можно. А вот то, что молчит всё время, это мне нож острый. Да, дошутился. Прихожу – записка на столе, прямо как в дурном сериале. Ну, там: «Прости. Не люблю. Ухожу. Не могу так больше жить». Оторопел. Эта тихоня?! Она же из дома не выходит. Когда? Сука! Где искать? Куда бежать? Она меня… К матери? Или кто?!

К холодильнику. Бутылку из стояка вырвал, лью, а горлышко о стакан бьётся – руки ходуном от злости ходят. Уже тогда привычка выработалась: как стресс, так водка. А что? У нас в отделе все так. Работа мента – сплошной стресс. Полстакана засадил – и в зеркало его со всей дури, чтобы морду свою растерянную не видеть. Вдребезги. Когда стакан хватал, записку со стола смахнул. На другой стороне, оказывается, продолжение имеется. Смотрю тупо. Не понял сначала. Другим почерком написано: «Если захочешь отношения выяснять, Приречная 15». Явно мужской почерк.

Я же мент, и не самый последний. В отдел. За телефон. Паспортный стол. Кто прописан? Такой-то такой-то, 1970 года рождения, афганец, награды, был женат, умерла в 2008-м, детей нет, шофёр в Леспромхозе. Сорок два года. А Маринке – двадцать девять. Тринадцать разница. Что-то сомнительно – шоферюга и Марина? Где пересекались-то? Идти надо. Тут Жирков нарисовался.

– Что, – говорит, – такой бледный? Съел поди, чего? – И ржёт. – Ты же вроде не на дежурстве? Давай по граммульке, здоровье поправим?

Послать бы его, но не хотелось перед всеми психом выглядеть, народ ещё в комнате обретался. Да мне и самому нужно было. По сто пятьдесят и перекурили. Стою, его не слушаю, о своём думаю. В голове прояснилось, спокойная злоба накатила, без истерик. Пойду сейчас, все точки над «и» расставлю. Отоварю с ходу и её, и его за милую душу, а потом и поговорим. Если что, застал их вместе, ревность взыграла. Отмажусь.

На окраине дом. Пинега внизу под обрывом разлилась, течёт лениво. Бани чёрные кособокие у воды, лодки цепями к вбитым колам прикованы. На противоположном берегу пойма заливная, луг зелёный, плоский, а на горизонте чёрная лента тайги выступает. Широко, вольготно. Небо глубокое, ветер задувает, облака катит.

Неказистый дом, старый, крыша в заплатах. У забора трава по пояс, штакетник потемнел от времени. Калитка кособокая приоткрыта.

Смотрю на эту халупу, себя распаляю. Такая, значит, жизнь тебе нужна? Квартира отдельная не устраивает? Да плевать мне, что тебе нужно! Ты мужняя жена, изволь соответствовать!

Дверь по-хозяйски распахнул – и в комнату. Думаю, если сейчас их вместе увижу, в бубен этому клоуну, без никаких вопросов. Так бы и поступил, да со света в тёмной комнате не разберёшь, где кто. Ещё и притолока низкая, пригнуться пришлось, чтобы головой не зацепить. Не получилось сразу.

В комнате мужик за столом сидит, спиной к окну, лица не разглядеть, только силуэт.

– Ну, что? – говорю ему с нажимом.

Надо же как-то начинать, если с ходу ударить не получилось. Тут и Маринку увидел. Сидит на кровати у стены. Сумка и чемодан неразобранные возле ног. Потом уже сообразил, ждали они меня.

Как её да на кровати увидел, меня и переклинило.

– Что, – спрашиваю, – сука, допрыгалась? А ты чего расселся? – Это я уже мужику. – Харю сейчас тебе раскурочу, а потом под статью подведу, мне что два пальца.

Он голову поднял, распрямился. Тогда его и разглядел. Голова почти вся седая – первое, что в глаза бросилось. Кряжистый. Руки, чёрные от загара, с венами перекрученными, спокойно на пустом столе лежат, словно и не его. Ковбойка клетчатая, блёклая, застиранная. Застывшее лицо с глубокими морщинами по лбу, полоска шрама через щёку к виску. Губы поджаты. И глаза белые от бешенства.

Смотрит так, что у меня слова в глотке застряли. Жуткий взгляд, неживой, потусторонний. И пониманием окатило: не будет драки, махаловки с матом и крушением мебели. Смертоубийство будет. Серьёзно всё, по-настоящему, по-первобытному: либо он, либо я. И не страхом пробило, беспомощностью: он – готов, а я – нет.

Молчим, смотрим друг на друга. Я глаза отвёл, а он сказал глухо:

– Пошёл отсюда.

И я пошёл… Сука! Я пошёл!..

Бил рукой со всей дури по рулю, по клаксону. Давил подступающие слёзы обиды. Машина жалобно гудела на пустой дороге. Шесть лет, а как вчера, как вчера! Хорошо хоть, уехали они сразу. Легче стало, но ненамного. В Архангельск. Маринка девочку родила.

4

Наконец-то! Слева возник погнутый указатель синего цвета, весь в выбоинах от дроби. Надпись «Прилукомск» едва читаема. Вот интересно, это неосознанная ненависть местных охотников к судьбе, что забросила в эту дыру, или бездумная тяга к разрушению? Хотя, может, просто проверяют разброс дроби? Удобно.

Тайга нехотя отступила с обочины. Среди пустого пространства, неряшливо заросшего высокой травой, замелькали развалины: сарай – чёрные брёвна, провалившаяся крыша, остатки стены из белого кирпича, скособоченный домишко смотрит выбитыми окнами, ржавая вереница гаражей и вдоль дороги серые столбы с обрывками проводов. Вот и грубая бетонная стела с нашлёпкой поверх, с нечитаемой, стёртой дождями надписью – визитная карточка города. Приехал.

Здесь приходилось бывать, и не раз. Мелькнули две унылые пятиэтажки. Сушится бельё на верёвках. Пацаны возле подъезда возятся с мопедом. Кошка на обочине – притормозить. Юркнула в траву, не дура. Тётка с сумкой в дверях магазина. Представил, как льётся водка в пластиковый стаканчик. Сто грамм, больше не надо, и перестанет перекатываться чугунный шарик в черепной коробке, уйдут приступы тошноты. Выдохнуть и закурить! Всего-то и надо. Нет. Успею. Сначала доехать, посмотреть, что там за атмосфера, тогда можно и расслабиться. Хотя что в этой дыре может измениться? На весь городок один участковый и пара салаг в форме.

«Логан» лениво развернулся на крохотной пустынной площади перед зданием администрации. Козырёк над входом подпирают две пузатые колонны с местами отлетевшей штукатуркой. Припарковался у одноэтажного строения. Обсыпанные пылью кусты вдоль стены, окна в решётках, дверь нараспашку, подпёрта кирпичом. Сбоку табличка: «Пункт охраны порядка».

Вылезать из машины не хотелось, сросся. Сидел, тупо уставившись в лобовое стекло, испещрённое следами разбившейся летучей живности. Пусто, жарко. Ну вот, сюда я добрался. А завтра что, назад?

Злость прошла, сменилась ступором от бессмысленности происходящего.

В чёрном проёме распахнутой двери неожиданно возник силуэт, словно фотографию проявили. Полуяров Яков Петрович, собственной персоной. Вечный участковый, карающий меч правосудия для местных алкашей и появляющихся время от времени бичей, для всех тех, кого носит по жизни без руля и ветрил. С одной стороны – смешно тратить жизнь на такую мелочёвку, возраст-то не маленький, полтинник перескочил, с другой – можно и позавидовать: начальство далеко, сам себе хозяин, городок маленький, тихий, все наперечёт, обо всех всё знает, живёт спокойно. Потому и на пенсию не уходит по выслуге.

Шагнул на свет, понуро рассматривая припаркованную машину. Высокий и тощий, в форменных брюках и серой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Седая шевелюра украшает гордо запрокинутую голову. Узкое загорелое лицо в мелкой сетке морщин. Уныло обвисший нос. Глаза снуло полуприкрыты веками. Само олицетворение неспешности и спокойствия. И передвигался соответственно – крайне неторопливо, по журавлиному переставляя голенастые ноги, за что и был прозван Стремительным.

– Привет, Петрович! – Распахнул дверцу, выбираясь наружу.

– И тебе не хворать, – буркнул нейтрально, не выражая особой радости от встречи. – Долгонько что-то ехал. Утром позвонили, – пояснил.

Пожали руки.

– Ну, как она, жизнь-то в твоей вотчине? Злодеи не перевелись?

– Течёт себе помаленьку. А чего это тебя в такую даль да за такой ерундой послали? Провинился опять? Помятый весь. Ох, Игорь, приведёт тебя беленькая в цугундер.

– Кончай, Петрович! И без тебя тошно.

– Ну-ну…

– Веди к себе, что ли, – кивнул в сторону открытой двери, – бумаги посмотрим, да и дело с концом.

– Охота тебе в эту духоту? Успеешь бумажки забрать. Ты же завтра поедешь? Пойдём, вон на лавочке, на ветерке посидим, побалакаем, а там, глядишь, и день рабочий закончится, всего ничего осталось, можно и здоровье твоё поправить. Не каждый день к нам такие гости.