– Но у нас же дети. Понимаешь…
Роман хватается за голову, стонет:
– Да перестань ты наконец! Не дави постоянно на детей! Лучше совсем ничего не говори!
– Ты что же, хочешь создать семью с этой татаркой?
– А при чём здесь «татарка»? Она вполне умна и привлекательна. Даже красива, как ты
заметила…
– Что?! Она красива? – криво усмехается Голубика. – Тебя что, чем-то опоили? Ну, если ты так
же слеп и в остальном, то представляю ваше будущее… Да как у тебя, у русского, может сложиться
счастливая жизнь с татаркой? И она, дура, тоже этого не поймёт. Ей же татарина искать надо.
– Вот уж не думал, что ты националистка.
– Никакая я не националистка. Ты что, не понимаешь, что за вашими спинами разный уклад,
разные привычки, разные обычаи? Я уж не говорю о том, что она обычная шлюха. У неё ведь нет
никакого чувства собственного достоинства…
– А у тебя есть? – обрывает её Роман. – А есть, так не появляйся, пожалуйста, здесь больше
никогда.
– Ой, да идите-ка вы от меня куда подальше! Стройте своё татарское счастье! – почти
выкрикивает Голубика и быстро уходит, подняв голову даже выше, чем требуется.
В квартиру Иосифовны Роман втаскивает себя полностью обессиленным, будто успевшим
отработать ещё одну смену.
– Она больше не придёт, – глухо сообщает он Смугляне.
– Почему?
– Она послала нас куда подальше…
Нина в эту ночь не может спать. Морально она сметена полностью. От неё не остаётся ничего –
одно ровное место. Вот так насоветовала она Роману… Помогла, называется… Их и без того
нервная жизнь теперь и вовсе взорвана. Разбитый Роман всячески успокаивает Смугляну, и за
ночь они переживают две умопомрачительных ссоры и два примирения.
На следующий вечер Голубика является снова. В этот раз Роман застаёт её за исповедью
Марии Иосифовне. Бывшая сыщица, наслушавшаяся об их маленьких детях, расчувствовалась и
сидит сама не своя, с красными от слёз старушечьими глазами. Гостье удаётся невероятное:
возможно, впервые в жизни разбит душевный панцирь этой матёрой служительницы какому-то
правильному абстрактному обществу. Роман, опережая приход Смугляны, старается поскорее
выпроводить Ирэн, сжигая при этом добрую порцию нервов. На улице они снова успокаиваются,
словно уже привыкая к складывающемуся сценарию. Их путь проходит через две автобусные
остановки с обеих сторон улицы. На первой остановке они встречают соседей по лестничной
площадке и, как обычно, здороваются с ними. Соседи и не подозревают ни о чём. Роман
останавливается, идти дальше уже не хочется. Да и ситуация непонятна – до какой точки к
собственному дому он должен её провожать?
– И чего ты только добиваешься своими визитами? – с горечью спрашивает он.
– Не знаю. Наверное, ненависти твоей, – грустно отвечает Ирэн.
– Она тебе нужна?
– Нет. Но, кажется, к этому всё и идёт. А на самом-то деле мне хочется, чтобы ты снова меня
полюбил. Только я не знаю, возможно ли такое. А ненависть возможна – это уж точно. Вот к ней-то
я видимо и иду. Не стоять же на месте. Понимаешь, я не владею собой. Я могу поклясться, что
больше не приду, но не сдержу слова. И никакого чувства собственного достоинства у меня уже и
вправду нет. Оно у меня израсходовано.
– Я не смогу тебя ненавидеть. Но как тебе помочь, не знаю. Хорошо бы помочь, но не
возвращаться…
А на третий день Голубика приходит с Юркой, завёрнутым в одеяло. Романа и Нину не застаёт
(в этот вечер они пытаются развеяться выходом в кино). Вечером о её визите рассказывает
Иосифовна, завершая своё повествование неожиданным сообщением, что сама-то она всё же