случившейся с Ирэн. Впрочем, сегодня она была не Ирэн и не Голубикой, а Ириной – простой
женщиной без всяких претензий на исключительность. Как тяжела теперь её напрасная надежда,
её внезапно вспыхнувшее чувство. Каково ей-то, гордой и независимой, говорить о любви в то
время, когда её отвергают! Как жалкао её беспомощная угроза. Ну что она может? И если что-то
может, то пусть сделает, пусть накажет. Будет поделом. Теперь его вина на порядок тяжелей: одно
дело оставлять равнодушную женщину, другое – любящую жену. Скорее всего, она отомстит
самым больным – не позволит видеться с детьми. Да, впрочем, тут уже и сам не захочешь
приходить…
Сколько ни сидит Роман, размышляя, а перед глазами лицо жены с выражением того
хронического ожидания, с которым она открыла ему дверь…
* * *
Вечером следующего дня Голубика, подождав Романа на проходной завода, прослеживает его
путь до самых дверей квартиры. Факт, что он, оказывается, устроился буквально на другой стороне
улицы, ещё больше потрясает и снова оскорбляет её.
Войти же в эту квартиру она решается лишь на другой день.
Придя с работы, Роман застаёт на хозяйкином, умеющем вздыхать диване, зарёванных Ирэн и
Нину. Навалившись плечом на косяк, он с минуту расслабленно, как больной, любуется такой
потрясающей картиной. Он шокирован уже самим фактом появления жены в этом тайном
убежище. Ему и в голову не приходило, что она опустится до слежки.
На стуле, прямо перед соперницами, любопытно сверкая помолодевшими глазами, восседает
Мария Иосифовна, навострённая и энергичная, как батарейка «Сатурн». Внезапность
происшествия заводит её ещё на один порядок. Она всё слышит, во всё вникает. Ей бы ещё бумагу
и ручку, чтобы всё запротоколировать. Молодые женщины выговорились уже до полного бессилия,
до того, что в них уже не остаётся ничего, кроме чистой, спокойной, прямо-таки рафинированной
ненависти друг к другу. Смугляна тяжело изумлена странным правом этой неожиданно эффектной
женщины так много знать и так хорошо чувствовать человека её судьбы. Голубика, явившаяся в
белой искусственной французской шубе, казалось, принесла с собой часть реальной, но во многом
загадочной жизни Романа. И эта изумительная женщина, которой Нина в другое время и в другом
месте любовалась бы сама, каким-то скандальным, кухонным текстом требует вернуть ей мужа,
детям – отца. Смугляне остаётся только лепетать, что всё это решает сам мужчина. И вот
вернувшийся мужчина, постояв в дверях, устало опускается перед ними на корточки.
– Мерцалов, я пришла за тобой, – со всхлипами, как будто её тут обидели, жалуясь, сообщает
Ирэн, даже и сейчас не сумев назвать его по имени. – Пойдём домой, а?
– А что, я похож на мальчика, которого можно водить за ручку? – отвечает Роман, тут же
поднимаясь и подавая жене её небрежно сброшенную шубу. – Я могу лишь проводить тебя.
Выйдя во двор, они некоторое время стоят у подъезда, потому что идти-то, по сути, лишь через
дорогу. Оказавшись с мужем наедине, Голубика обессилено никнет – изображать в чужой квартире
одновременно спокойствие и решимость было нелегко.
– С кем ты оставила Юрку? – спрашивает Роман.
– С Серёжкой. С кем же ещё?
– Давай-ка поторопись тогда. С Серёжкой… Тоже мне, няньку нашла!
– А что я могу сделать? – тихо, уже мягко и податливо, говорит Ирэн, узнавая его манеру
нестрогих выоговоров.
Она послушно идёт от него, но через три шага поворачивается, словно удивившись своему
теперь уже нелепому подчинению бросившему её мужу.
– Нет, а всё-таки ты должен вернуться домой, – убедительно говорит она, словно заново всё
осознавая. – Я не могу уйти, оставив тебя. Теперь мы будем хорошо жить. Мы просто дураки, что
так вышло.
130
– Вышло да и вышло, – глядя под ноги, бубнит Роман.