молоком, сыром, солью, спичками, сигаретами и всем прочим. Не бессмысленно и это, потому что
деньги с квартирантов она берёт авансом, но без права на сдачу. Слово «сдача» ей незнакомо, да
и всё. Даже удивительно, как сама-то она обходится без этого понятия в магазине? Очевиден и
смысл раздельности покупок: чем больше их количество, тем больше замыканных сдач. Бегать с
утра до обеда в магазины для неё так естественно, что окажись в доме закуплено всё, то она,
кажется, продолжит мотаться туда-сюда и вхолостую. Закупка продуктов и прочих мелких вещей
считается её узаконенной обязанностью, и если квартиранты покупают что-то сами, то этот шаг
трактуется как некое экономическое преступление, имеющее политические последствия. Найдись
какой-нибудь повод для ужесточения хозяйской власти, и Текуса Егоровна запросто введёт
пошлину на всякий побочный товар.
После обеда у неё начинаются дальнобойные визиты к подругам, живущим, как нарочно, по
окраинам города. И всё-таки даже эти нагрузки не разряжают её окончательно. Для полнейшего
энергетического опустошения хозяйки раз в неделю-полторы в дом наведывается долговязый
сухопарый старик с длинным именем Александр Александрович. Этот гость, смахивающий чем-то
на маститого лакея из фильмов про старину, принимается Текусой Егоровной на уровне
английского министра. Обычно он является часов в десять утра и, отмерив несколько ломких,
затяжных шагов по дому, укладывается на кровать хозяйки, забросив на никелированную дугу ноги
в вязаных носках. Текуса Егоровна щебечет и порхает вокруг него, как птичка. Размашисто
отворяет холодильник и напитывает кавалера всяческими вкусностями. Пищевая подкачка
продолжается до самых сумерек, с перерывами на туалет. Весь аристократизм визита портится
лишь поздним вечером скрипучей и громкой, как радио, панцирной кроватью старухи. Всё
происходящее на ложе транслируется всем, потому что хозяйка почему-то не закрывает дверь в
132
свою комнату, что в некоторой степени убеждает жильцов в естественной искренности и всей её
хозяйственной политики. Просто она такая, что и впрямь не замечает лишних условностей,
категорий, понятий. Виктор Кривошеев, лежа за ширмой, вслух считает скрипы и надсаженные
стоны нещадно эксплуатируемой кровати. Этот счёт невероятно бесит его Галю, строго и
официально воспитанную в детдоме. Приглушённым голосом, видимо из-под подушки, куда она
зарывается от звуков, Галя называет мужа «идиотом» и «дураком». Смугляну же ритмичные звуки
не смущают ничуть. В эти моменты она, напротив, взволнованно льнёт к Роману.
Предрассудки у Текусы Егоровны отсутствуют напрочь. Двери в комнатах квартирантов не
запираются, и хозяйке нравится поливать цветы в этих комнатах как раз в моменты интимной
близости молодых. Бесстрастно, сосредоточенно и нудно разливая воду тонкой струйкой из
чайника с закипевшим носиком по многочисленным горшкам и банкам, она при этом делает вид,
что глуха и слепа. Виктор, по настоянию стыдливой жены, пробует однажды убрать цветы из своей
комнаты, и Текуса Егоровна возвращает их потом на место по одной штуке, подгадывая как раз в
те самые неудобные моменты.
По утрам после ухода старика, когда Гали и Нины нет дома, Виктор подступается к хозяйке.
– Ну как, Текуса Егоровна, у вас с Сан Санычем-то всё как надо? – очень серьёзно интересуется
он.
– Да подь ты! – чётко произносит хозяйка свою любимую фразу.
– Какой-то он у тебя все-таки суховатый, – подначивает Виктор.
– Да подь ты!
– Да и сильно уж какой-то спокойный да вялый, как видно, не годный уже ни к чему…
– Спокойный-то он спокойный, – даже с обидой отвечает Текуса Егоровна, – но уж если понесёт,
понесёт, так только держись!
Виктор, потрясаемый такой искренностью, плюхается на стул и хохочет, запрокинув голову
назад.
Чем больше Роман и Нина узнают хозяйку, тем больше успокаиваются: уж за такой-то стеной им
не страшен ни чёрт, ни дьявол, ни Ирэн. Смугляна укрепляет и другую стену этой крепости. Она так