Роман без героя

– Очевидно, – свистящим шёпотом сказал профессор. – Мне позвонили, страшная авария на Варварке… Сын он мне, сотрудник полиции Владимир Игоревич Волохов…

Врач закивал головой, подтверждая, что понимает, о ком идёт речь.

– Да-да, понимаю, понимаю… Сочувствую. И сын ваш, и этот, с кем он столкнулся лоб в лоб, оба в коме. Пройдёмте в ординаторскую, пожалуйста. Только успокойтесь, ради Бога! Зачем нам два трупа? Успокойтесь. Положение очень серьёзное… Вам правду можно говорить?

Волохов, постаревший за последний час ещё лет на десять-пятнадцать, еле заметно кивнул:

– Говорите, доктор…

В ординаторской было пусто. Молодой врач показал глазами на стул.

– Присаживайтесь, отец.

Волохов нащупал в кармане пачку денег, из которой он ещё утром вытаскивал несколько купюр для вознаграждения Саши Чуркина. Пальцы не слушались старика и почти не гнулись. Дрожащей рукой вытащил всё, что лежало в кармане брюк.

– Вот, возьмите, пожалуйста… Лекарства нынче дороги…И всё дорожают, дорожают… Но жизнь дороже любых пилюль и инъекций.

– Золотые слова, э-э…, простите, не знаю, как вас там…

– «Нас там» Игорь Васильевич, – по привычке не удержался профессор от лёгкого укола, про себя отмечая, что и этот молодой и, в общем-то, симпатичный молодой доктор, отучившись не менее семи лет в медицинском вузе, так и не стал русским интеллигентом в том глубинном смысле этого слова, как его понимал старый профессор. Нет, интеллигентность – это не модные дорогие очки в тонкой оправе и заветный диплом в кармане. Это, уверен был Волохов, генетическая память всех клеток организма. И, само собой, состояние души человека.

– А вас, уважаемый, как величать?

– Альберт Иванович, – протянул руку врач-реаниматолог. – Вам можно просто Алик.

– Возьмите, «просто Алик», – грустно улыбнулся старик. – Спонсорская помощь вашему отделению. Вон, потолок облупился, линолеум нужно заменить.

Доктор Алик всё ещё колебался.

– Бери, говорю, смело, – протягивая руку дающего, сказал Игорь Васильевич. – Это ведь даже не тебе… Это – ему нужно. Лекарства-то нынче как подорожали!..

Молодой врач уже намётанным профессиональным взглядом заглянул в глаза убитого горем отца, убеждаясь, что это не полицейская подстава и не «живец», на которого так любят ловить свою рыбку сыскари из отделов по экономическим преступлениям. Нет, так горе сыграть невозможно. «Живца» в роли подставы всегда глаза выдают. Зеркало души обмануть нельзя. Он, отбросив сомнения, неуловимым движением фокусника выхватил солидную пачку из дрожащих пальцев профессора. Деньги, как у опытного иллюзиониста, незаметно провалились в широкий карман докторского халата, будто их и не было вовсе.

– Всё будет хорошо, – повеселев, сказал он, но, очевидно, вспомнив, о ком идёт речь, добавил уже не так оптимистично: – Надеюсь. А надежда, как известно, умирает последней…

– А можно мне к нему, а? – перебил реаниматора профессор.

– Вообще-то это категорически запрещено, – начал было врач унылым голосом.

Волохов полез в другой карман и удвоил сумму гуманитарной помощи.

– Категорически нельзя, – уже как-то неуверенно повторил доктор. – Но ведь не бессердечные мы роботы… Мы – представители самой гуманной профессии. Поэтому, думаю, можно. Это ведь так по-человечески попрощаться с умирающим…

– С умирающим? –чуть слышно пролепетал Волохов и опять, взявшись правой рукой за сердце и жадно ловя воздух ртом, стал сползать со стула, будто из него кто-то невидимый стравливал из лёгких воздух.

– С больным, я хотел сказать, – поспешил поправиться врач реанимации, возвращая тело старика в прежнее положение. – У вас валидол, – или что вы там употребляете в таких случаях, – есть?

Волохов забросил в рот ещё таблетку нитроглицерина. Кровь ударила ему в лицо.

– А может, не надо, папаша, вам в реанимацию? – осторожно вставил доктор, глядя, как кожа на щеках, лбу принимает нездоровый кирпичный оттенок.

– Надо, – приходя в себя, кивнул профессор, доставая свою заветную серебряную коробочку. – Это моя последняя надежда. И она умёрт последней.

– Запасец медикаментозных средств есть, вижу, – улыбнулся молодой врач, показывая глазами на атманоприёмник. – Только злоупотреблять нитратами не советую – организм ко всему привыкает. И к ним – тоже.

Альберт Иванович поправил полы своего подогнанного по стройной фигуре ординатора халата, беглым движением руки заодно пригладил карман, оттопырившийся от двух пачек «спонсорской помощи» несчастного старика.

Ну, Игорь Васильевич, пойдёмте к уми…, к нашему больному.

Володя лежал на спине, густо увешанный датчиками. Тонкие провода шли к приборам, которыми был заставлен небольшой металлический стол на колёсиках. У стола, сидя спиной к вошедшим, читала книгу молоденькая медицинская сестричка. Волохов даже разглядел намалёванную рыжую бестию и небритого мачо на мягкой обложке любовного романа. Девушка не отрывала глаз от чужой, насквозь фальшивой жизни, придуманной «серийным писателем» для процветающего коммерческого издательства.

– Лариса! – вскричал Альберт Иванович, забывая про режим тишины в небольшой реанимационной палате. – Опять? Ты за пульсом, давлением следи, а не за сюжетными изворотами!

– Ой! – вскрикнула девушка и от неожиданности уронила бестселлер на пол.

– А как второй?

Сестричка нырнула за ширму, где, как понял Волохов, лежал водитель «Порше Кайена», судя по красным номерам, принадлежавшего какому-то посольству в Москве.

– Тоже еле тикает, – вздохнула девушка. – Удивительно, что после такой аварии они вообще ещё дышат… Я по ящику видела, что от их машин две лепёшки на асфальте остались. Пьяные, небось, были… Хотя алкоголем ни от одного, ни от другого не пахнет.

Альберт Иванович, порывавшийся знаками призвать словоохотливую медицинскую сестру к «режиму тишины», но та из-за ширмы не видела его сурдоперевода.

– А вы, доктор, с кем там?

– Э-э, – замычал молодой врач, думая, как бы реалистичнее соврать любопытной Варваре.

– Я посижу тут, – кивнул на освободившийся стул отец Владимира, спасая реноме Альберта Ивановича. – Я, господа, занимаюсь генной инженерией, профессор геронтологии Волохов. Почти ваш коллега, словом. Не волнуйтесь, друзья мои, я прослежу за показанием приборов…

– Хотите побыть один на один с сыном?

– Вы читаете мои мысли, коллега, – выдохнул профессор.

– Понимаю, понимаю, – кивнул Альберт Иванович. – Лариса! Оставим профессора наедине с сыном.

Девушка вышла из-за ширмы, пряча увлекательное, но криминальное на её работе чтиво, в большой накладной карман белого халатика.

– Если что, профессор, – с любопытством рассматривая профессора геронтологии, – нажмите вот на эту красную кнопку. Лады?

– Нажму, – буркнул старик, провожая колючим взглядом реаниматологов, которые всё, как ему казалось, делали в каком-то нарочито замедленном действии, как иногда в спортивных передачах телевизионщики показывают повторы самых значительных моментов игры. Только ставки в игре профессора Волохова были больше, чем сама жизнь.

16.

Игорь Васильевич просидел у постели умиравшего сына около часа. Как учёный-геронтолог он хорошо понимал, что шансов остаться в этом искорёженном страшной аварией теле у его единственного родного, плоть от плоти его Володеньки нет ни практически, ни даже теоретически… Как отец Волохов умолял Его, Высший Вселенский Разум, находящийся в необъятной Ноосфере и управляющий всеми процессами в космическом, планетарном масштабе (и на Земле, в том числе), свершить чудо, оставив ему сына в том привычном для них обоих виде, в том образе и подобии, который первоначально и замышлял Создатель. «Терциум нон датур, – почти беззвучно шевелились его губы, – третьего не дано, или – или… Или – он, или – я. Если это так, то реши это простенькое для Тебя уравнение в пользу сына. Ведь с точки зрения Вечности Тебе должно быть всё равно, кто придёт первым – все пред тобой будем».

Чуда не произошло. Ровно в 19 часов 41 минуту (по Москве) приборы зафиксировали физическую смерть биологической оболочки Владимира Волохова. Но прежде чем нажать на красную кнопку экстренного вызова медперсонала, профессор зафиксировал в атманоприёмнике, автоматически настроившегося на волну кармы Володиной души, его истинное, высшее «Я», вошло в эту серебряную коробочку. Об этом профессору просигналил зелёный огонёк датчика входа. «Свершилось! – пронзила спасительная мысль профессорский мозг, питающая последнюю, ещё живую отцовскую надежду. – Свершился первый этап того, о чём он прочитал на санскрите в Упанишадах: «Как тело растёт за счёт пищи и воды, так индивидуальное «Я», питаясь своими стремлениями и желаниями, чувственными связями, зрительными впечатлениями и заблуждениями, обретёт, в конце концов, в соответствии со своими действиями желаемые формы. Ибо только тело подвержено рождению и смерти. Атман – бессмертен».

Затем обезумевшему от горя старику пришлось потратить немало времени, чтобы уговорить скрыть ото всех сам факт физической смерти тела Владимира Игоревича Волохова, которое прекратило своё существование в результате многочисленных травм, не совместимых с нормальными психофизическими процессами, происходящими в организме, биологической оболочке человека. Профессор убеждал молодого врача, что это сокрытие факта преступлением являться не может, так как «отложенная смерть тела В.И.Волохова» (эта профессорская формулировка врезалась в память Альберта Ивановича) нужна ему, отцу В.И.Волохова, профессору И.В.Волохову, для научного эксперимента. После проведения этого научного эксперимента он, отец В.И.Волохова, заберёт тело сына из больничного морга и по человеческим и божеским законам предаст его земле.