Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Ууу, – взвыл с той стороны человек, с шумом заваливаясь под елку.

Тойво выждал еще несколько секунд для пущей уверенности, что больше нету активных врагов, и медленно поднялся на ноги. Если у противника хватит сил, он обязательно выстрелит – ну и черт с ним!

Не выстрелил.

В проталине корчился, догорая и держась за ногу, какой-то человек. Нет, это не был какой-то человек.

– Вот и свиделись, Мищенко, – сказал Тойво и, словно внезапно устав, присел на камни.

Василий Мищенко, былой армейский агитатор, дезертир с поля боя, убийца, член РСДРП с 1905 года, террорист и революционер[114 - См также другие мои книги «Тойво – значит «Надежда».] метался по грязи, щедро заливая ее кровью. Антикайнен почти отстрелил ему ногу, угодив пулей в коленную чашечку.

Мищенко прибыл в Финляндию через дружественную ей Эстонию, перебравшись по льду Финского залива в портовый город Ловиса. Помимо рабочего у него был чисто личностный интерес к Антикайнену. Все ранние попытки достать того кончились не вполне успешно, а этой он надеялся поставить точку в своем диком стремлении уничтожить «проклятого чухонца».

Была бы не такая рана, Василий бы еще посопротивлялся, но вместе с кровью терялись силы. Вместе с силами утекала воля.

Тойво поднялся с камней, ногой перевернул Мищенко набок и снял с него брючный ремень.

– Что ты хочешь делать, чухна проклятая? – прошипел террорист «в законе» – ибо в Советской России он занимал весьма значительный пост в одном из подразделений внутренних органов.

Антикайнен не ответил, сделал из ремня петлю и перехватил ногу врага повыше колена, откинув в сторону его слабеющую руку. Потом достал из-за дерева лом и лопату, одолженные вчера в кладбищенской сторожке возле центрального входа.

Место, где копать яму, он уже присмотрел: за оградой невдалеке от канавы, возле корней молодой елки.

– Ты что это делаешь? – спросил Мищенко, увидев, как враг его работает ломом, ломая промерзшую землю. – Иди сюда, я порву тебя на части.

Рвать, на самом деле, было нечем: Тойво вытащил у беспомощного Василия все ножи, какие обнаружил, а также скрытый в рукаве маленький «дамский» браунинг. Кровь у бандита сочиться перестала, он уже полусидел, опершись спиной о ствол елки, и слабо дымился.

Вряд ли на звук перестрелки сюда мог прибежать кто-то из города, даже после такого залпа, произведенного револьвером, но исключить этого было нельзя. В таком случае Тойво был готов отстреливаться до последнего патрона. Действительно, случайный свидетель сам не бросится разруливать ситуацию – он полицаев кликнет. Это будет плохо.

Но все случилось не плохо: никто не помешал Антикайнену выкопать яму в половину своего роста – после мерзлоты земля пошла песчаная и легкая. Работал он молча и споро. А Мищенко то ли от шока, то ли от нервного потрясения пытался говорить без умолка.

– Да ты знаешь, какие люди за мной стоят? – спрашивал он. – Они тебя в любой стране найдут. Ты предатель и дезертир. Все равно тебе не жить. Это я тебе гарантирую.

– Я-то пожил в свое удовольствие, – вдруг, начал хвастать он. – Меня такие женщины обслуживали, что тебе и не снились. Куда там эта твоя дешевка.

Тойво напрягся, но не позволил себе хоть как-то реагировать на слова. А Василий продолжал:

– Что мне это кладбище! У меня свое имеется. Я столько народу положил, мне памятник надо ставить. Одного убил – ты убийца, сотню – ты уже герой. Я – герой, понял меня неудачник?

– Это так бодрит, когда видишь страх в глазах! Они боялись меня, как боятся смерть. То есть, для них я и был – смерть! Дети, женщины, да и взрослые мужики – тоже. Они плакали, причитали, просили пощады, но смерть неумолима! Это я неумолим! В этом мое величие!

Слушать Мищенко было омерзительно, даже несмотря на то, что временами он начинал бормотать совершенно неразборчиво. Тойво иногда казалось, что бандит специально провоцирует его, чтобы он пустил в ход пистолет, а иногда – что он тянет время, потому что сейчас набегут помощники Василия и разорвут Антикайнена, как бумажный флажок. Тогда он начинал озираться по сторонам, но никого поблизости не было. Была только тупая боль в голове, где ее задела пуля. Кровь засохла и больше не текла, но каждый наклон вызывал в мозгу ощущение взрыва. Это было не самое приятное ощущение.

– А, может, ты отпустишь меня? – предположил Мищенко. – Мы бы смогли столько дел наворотить, если бы работали в одной команде. Да, мне бы стоящих людей! Не то, что эта финская шваль! Уголовщина сплошная – ни идеи, ни понятий.

– Нет, не отпустишь, – сам себе ответил он.

Тойво отложил лопату и подошел к Василию. Встал над ним и посмотрел в глаза, словно пытаясь что-то в нем разглядеть.

– Ну, что смотришь? – немедленно отреагировал тот. – Ненавидишь? О, да – ненавидишь. Но толку-то? Дело, как говорится, сделано.

Антикайнен резким движением ухватился за подгоревший воротник полупальто Мищенко, развернулся и потащил его за собой.

– Эй, куда? – просипел бандит, когда одежда задралась и сдавила ему горло.

Тойво доволок его до ямы и спихнул вниз. Вдруг, словно что-то вспомнив, охлопал себя по карманам, досадливо сморщился, а потом оглянулся вокруг.

«Черт!» – подумалось ему. – «Зеркало-то не взял!»

Он подошел к телу застреленного им бандита и нехотя проверил его карманы. Ага, уголовники без дамских зеркалец не бывают – им постоянно осматривать себя нужно, чтобы, как бы так выразиться, все «по понятиям было». Он также поднял с тела немного денег, как раз для еды. Кушать не хотелось, но питаться было нужно. Без еды легко можно сделаться беспомощным. У Мищенко, поди, с наличностью дела обстояли лучше, но прикасаться к нему он брезговал.

Тойво вернулся к яме и расположил зеркало в ладони так, чтобы видеть лицо Василия. Тот поднял голову и тоже посмотрел на отблеск глаз Антикайнена. Отображения из-за ночной темноты получились нечеткими, но кое-что все-таки разобрать было можно.

– Ну, что смотришь, сволочь? – прошипел он и нашел в себе силы усмехнуться. – Это кто же тебе так лицо располосовал? Мама твоей девки?

Тойво не ожидал увидеть в зеркале то, что он увидел. Он был готов лицезреть монстра, демона, чуждую этому миру тварь, либо же, вообще, ничего – то, что не отражается вовсе. Но, как выяснилось, Антикайнен оказался неправ в своих предположениях. На него смотрело обычное человеческое лицо обычного человека.

«Господи, что же это такое?» – мысль в совершенном отчаянье словно ужалила его мозг. – «И это твое творение, Господи? Это – человек? Тогда кто же такой я?»

«Вся жизнь – это познание самого себя» – всплыл в голове блеющий голос Пана. – «Тойво – значит «надежда».

Где-то в безбрежном космосе колебался Самозванец, своими щупальцами заползающий в этот мир. Мищенко, его помощники – финские уголовнички, революционные вожди, церковные боссы, их безмозглые и бесчувственные стражи, да мало ли кто еще – вот что такое эти щупальца. Их отличительная черта – лицемерие. 50 раз этот порок упоминается в Библии, больше чем иные другие. Конечно, Библия редактировалась, каждый раз чуть-чуть и каждый раз под какую-то цель и даже под какого-то конкретного человека, но вряд ли о лицемерии в ней говорилось изначально меньше. Наверно, больше.

«Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей».[115 - Новый Завет. 1-е Тимофею, Гл 4, стих 1, 2.]

Ну, да не время размышлять.

Тойво подтащил какие-то полугнилые доски, собранные с кладбища для вывоза на свалку, и побросал их сверху на Мищенко. Сразу же, не обращая внимания на вопли Василия, начал закапывать яму. Террорист заголосил уже вовсе не как человек, ужас могилы сдавил его тело, напрочь изгнав из него разум. Несколько раз Антикайнен прерывался, трамбуя землю ногами и бросая в нее камни из кучи.

Он весь подчинился задаче: сделать могилу такой, чтоб ее нельзя было бы определить. Мищенко выл и визжал, но его голос раздавался очень глухо, словно бы из-под земли. Разве на самом деле так быть не должно?

Тойво устроил небольшой холмик, потому что весной земля просядет, а летом она может просесть значительно. Впрочем, песчаная почва, рассыпаясь, изначально заполняет собой все пустоты. Так что никаких трещин и обвалов быть не должно. Это место прорастет травой, елка наберет силу и рост, и каждый посетитель кладбища по выходу из оного не преминет справить малую нужду в столь удобном для этого месте. Может, когда-нибудь и скамейку сверху поставят для отдыха, но привычка помочиться под елкой и, следовательно, запах отпугнет желающих посидеть.

Ты знал, Мищенко, что так с тобой будет?

29. Исход.

У Тойво был еще один день и еще одна ночь в гостинице. Продлеваться он не намеревался. Все, что можно было сделать в Выборге после трагедии, сделать удалось.

Закопав Мищенко, он подумал, что у того, в принципе, был шанс уйти без мучений: с ножки ремень, ака жгут, снять и уехать медленно и покойно по кровавой дороге в мир теней. Но Антикайнен надеялся, что до этого не дошло, пусть его сдавит со всех сторон земля, доски и, самое главное – кромешная тьма. Пусть он начнет задыхаться, пусть у него от ужаса лопнут глаза, пусть он слышит, как над ним будут ходить люди. Пусть и после смерти он навсегда останется в диком страхе, словно в отместку за весь тот террор, что нес людям всю свою жизнь.

Если тебя ударили по левой щеке – подставь правую? Нет права самолично судить? Возлюби ближнего своего, как самого себя?

Ну, да – подставить щеку можно, но только для того, чтобы убедиться, что первый удар не был нанесен случайно или в приступе внезапного помрачения. А так как количество щек у человека ограничено цифрой «два», то этого и достаточно. Мищенко старался ударить при первой же возможности, и случилось это даже больше двух раз.

Если сам не в состоянии судить – значит, боишься ответственности. Доверить приговор какому-то постороннему безразличному лысому мужику, или толстой тетке с повадками базарной бабищи – значит, что ничего не значит. Не значит в таком случае Истина совершенно ничего. И против врага твоего приговор может обернуться, и против тебя самого. Это какое настроение у суда сложится. Готов казнить сам – казни, только помни, что с этим придется жить всю жизнь. Готов? Ну, тогда прислушайся к своей Совести. Она не позволит тебе руку поднять, если есть сомнения. А если нет Совести? Тогда беги, сволочь, в суд.

Ближний тоже может быть врагом. Так что вовсе не обязательно с ним миндальничать! Как дал по башке! Точно также, как в некоторых случаях и с собой бы хотел поступить. Всегда любят себя только самолюбивые себялюбцы. Но у них нет совести, пусть они с судами рядятся. Господь не всегда одобряет твои поступки. Иной раз самому стыдно за содеянное. Как дал бы себе по башке!