Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Ты надолго приехал? – почему-то отвернувшись в сторону и не смотря ему в глаза, спросила она.

– Я пришел навсегда, – ответил Тойво. – Ну, по крайней мере, пока ты меня сама не прогонишь.

Это была шутка, но никто не рассмеялся.

– И что мы будем делать дальше?

– А дальше мы уедем, – сказал Антикайнен и добавил. – Но сначала мы должны к этому подготовиться.

Он объяснил все те необходимые меры, которые надлежало принять, чтобы все было хорошо.

Тойво сейчас собирался выйти из их комнаты и встретиться с отцом Лотты. Можно было, конечно, встретиться и с матерью, но последствия этой встречи уже было трудно предугадать. Аниткайнен собирался передать отцу деньги для того, чтобы тот вновь запустил свое маленькое семейное предприятие. Ну, и чтобы еще осталось на черный день. А когда придут с дознанием финские ленсманы, натравленные сердобольными соседями, то объяснить происхождение денег так: перед неправедным арестом, устроенным большевистскими комиссарами, закопали средства, вырученные за прошлые годы предпринимательства, в землю.

– Никто не сможет предъявить никакого обвинения. Даже сам Мищенко, устроивший тогда ваш арест, – сказал Тойво, убеждаясь, что Лотта все его доводы осознала и приняла.

Вот только зачем он упомянул этого нелюдя – ему самому было непонятно. Откуда-то скользнуло слово на язык, беспричинно и бессмысленно.

Далее план действий таков: Лотта сегодня целый день проведет здесь, а назавтра отправится домой, объяснит матери свое намерение ехать куда-нибудь в столицы трудоустраиваться и соберет вещи – немного, только очень личное, потому что весь гардероб и прочее можно будет купить по дороге. А потом Тойво пришлет ей весточку: где, когда и как они встретятся. Вот и все.

– А ты что будешь делать в это время? – спросила она.

– А я, пообщавшись с твоим отцом, прикуплю вина, фруктов, сладостей и копченостей. Мы устоим праздничный ужин на двоих. Это будет первый званый вечер из череды последующих в нашей семейной жизни. Только потом мы уже сможем приглашать, кого вздумается и когда вздумается.

Лотта заулыбалась, словно представляя такие события все разом: серебряные столовые приборы, хрусталь, вечерние платья, музыка из патефона, беседы об искусстве, безмятежность и покой.

– А когда я пойду домой, что ты будешь делать? – уточнила она, отвлекаясь от приятных дум.

– Отправлюсь в Хельсинки, – со вздохом сказал Тойво. – Нецелесообразно возить с собой столь большую сумму наличности. Для этого братья-иезуиты когда-то придумали дьявольскую банковскую систему. С божьей помощью, так сказать. Нам нужен банк, который чувствует себя за океаном – как у себя дома. То есть, американский банк. Bank of America, я думаю. Есть у нас его филиалы. Вот и посмотрим, насколько надежно будет вложение в него.

27. Мрак.

Почти неделя понадобилась Антикайнену, чтобы съездить в Хельсинки и обратно.

На самом деле сначала он поехал в Турку, где когда-то помещалась штаб-квартира рабочей партии Финляндии, ныне разогнанная и распущенная. В свое время ему довелось поработать здесь на руководящей должности – словно бы в другой жизни.

Меньше всего Тойво хотелось встретиться с прошлыми коллегами, задача у него была совсем другая: легализоваться. Ему нужны были чистые бланки заявлений на вступление в профсоюз. А их найти можно – только знать, где искать: в чулане помещения, некогда бывшем этой самой штаб-квартирой. Он сам когда-то снес сюда кипу подобных бумажек, с печатью, но без подписи и даты. Потом требовалось получить штамп на заявлении об увольнении без комиссионных и отпускных выплат в конторе предприятия, где он был «зарегистрирован» в профсоюзе.

С этой бумажкой, а также свидетельством о его недолгой карьере шорника в Сернесе, можно было подавать заявление в муниципалитет и полицию о получении паспорта, или документа его заменяющего, взамен утраченного. Как утратил? Да потерял, либо сперли. Хотят проверять – пожалуйста, только временную ксиву дайте.

Также ему хотелось навестить своих родных, отца и мать, связь с которыми была почти утрачена с 1918 года. Там, кстати, и хранилась бумага о его шорничестве.

А с любым удостоверением личности, или, как подлые американцы говорили – «Ай-ди» – уже можно открыть счет в банке, в пресловутом «Bank of America». Чем внушительней счет, тем и формальностей меньше: любой банк жаждет получить в свое распоряжение чужие деньги – это уже по определению. Дьявольская сущность, прямое нарушение учения Библии.

Известность к Антикайнену пока не пришла, о походе на Кимасозеро знал лишь очень узкий круг очень узких специалистов. Так что его визит в родительский дом не был чем-то очень конспиративным и скрытным. Он привез подарки, помог по хозяйству: словно бы никуда и не уезжал. Мать все так же хлопотала по дому, а отец все так же бухал, едва заканчивался его рабочий день. Все было, как прежде, разве что по мере того, как разъезжались из дома выросшие дети, хлопоты и пьянство делались все тоскливее и тоскливее.

Тойво все свою поездку ощущал небывалый прилив сил и какого-то радостного вдохновения: он справил, как и намеревался, все бумаги в Турку, успешно выдержал сначала безразличные, а потом ненавидящие взгляды чиновниц из муниципалитета и полиции. В самом деле, если по твоему поводу кому-то приходится совершать лишние телодвижения, то этот кто-то обязательно начинает тебя ненавидеть. Один из законов ССЧ (общечеловеческого)[110 - Свода Сволочных Правил]. Лишь только при материальной заинтересованности, пусть даже самой незначительной, эта ненависть переходит в участие, дружелюбие и даже всяческое уважение. Все зависит от величины этой материальной заинтересованности.

Тойво выделил под такое дело сумму, которая как раз позволяла неприязненному отношению раствориться в окружающей атмосфере, но не порождала лишних вопросов.

Когда же в отделении банка, не моргнув глазом, приняли его деньги и уверили, что теперь они хранятся также надежно, как в сейфе, он вздохнул свободно.

– А ключ? – позволил себе вопрос Антикайнен.

– Что? – с американским акцентом вопросили с банковской стороны.

– Ну, если вы говорите, что мои деньги, «как в сейфе», то скажите в таком случае: а где ключ от сейфа?

Американцы рассмеялись по-американски: широко открыв рот, выставив напоказ желтые крупные, как у лошади, зубы.

В общем, обналичить деньги теперь можно было где угодно, разве что не в Монголии и Советском Союзе – двух пионэрах социалистического строя. И сделать это можно было как ему, Тойво Антикайнену, так и его жене, Лотте Антикайнен. Вот такое решение.

И все это потому, что их первый совместный ужин был подобен сказке. Да что там – ради этого стоило бросить все и мчаться через снега, через недели и месяцы, через опасности и невзгоды, через всю прошлую жизнь!

– Я не могу жить без тебя, – прошептал Тойво перед своим отъездом.

– Я буду ждать тебя всегда, – ответила Лотта.

Ему не пришлось писать шпионскую записку и подбрасывать ее в почтовый ящик, потому что на перроне Выборга он увидел младшего брата Лотты, двадцатилетнего Луку. Тот выглядел, словно собака под дождем, ждущая своего хозяина.

– Я каждый поезд встречал, – сказал он.

– Почему? – спросил Тойво.

– Отец сказал, – ответил Лука.

– И сколько поездов ты встретил? – этот вопрос вырвался сам по себе, Антикайнен не хотел его задавать.

– Два дня.

И в этот момент Тойво накрыло такой тьмой, что он только временами каким-то образом выходил на свет, тут же снова проваливаясь обратно. Внезапная чудовищная догадка обожгла мозг и спалила его полностью, оставив тлеть только одно слово и один связанный с ним образ: Лотта. Свершилось страшное и непоправимое. Господи, пусть это будет неправдой!

– Позавчера утром ее нашли на пустыре возле крепости.

Кажется, это говорил все тот же Лука.

Потом были лица. Они проплывали мимо, не задерживаясь на нем взглядами. И снег пошел, легкий и редкий. Значит, это улица, и прохожие на улице.

– Ее даже не обыскивали и не пытались что-то украсть. Только один раз ударили по лицу, а потом в нее выстрелили.

Этот голос уже принадлежал отцу Лотты. И стены вокруг, пахнет дрожжами и прокисшим хлебом. Так это их маленький семейный цех!

Если про человека начинают говорить обезличенно даже самые близкие родственники, то нет уже этого человека. «Она» – это уже не его Лотта. «Она» – это все то, что от нее осталось. И люди словно боятся назвать ее по имени, потому что имя – это мир живых. А «она» – это уже мир мертвых.

Тойво услышал дикий крик, переходящий в визг и хрип: «Это ты во всем виноват!» А потом ощутил, как к его лицу что-то прикасается – единожды, но во многих местах под глазами, на щеках, на носу и даже ушах. И что-то в этих местах проступает – влажное и теплое. Слезы? Нет, это, вероятно, кровь. Ну и пускай – кровь. Его душа кровью исходит.

– Они что-то хотели узнать, но она достала из сумочки тот огромный револьвер и выстрелила. Судя по обилию пролитой крови вдалеке от ее тела – она попала.

Это снова отец говорит. А револьвер он помнил еще с детства. Пистолет был его первым трофеем, и во время бегства из советского города Буя он сам отдал его Лотте[111 - См также мои предыдущие книги о Тойво Антикайнене.]. Ага, вот он снова у него – кто-то всунул ему в руку рифленую тяжелую рукоять – надо спрятать от лишних глаз.