Тойво – значит надежда. Красный шиш

Тойво больше нечего было делать в Выборге. Ему больше нечего было делать в Финляндии. И в Советской России – тоже нечего делать. Да и на всей Земле, впрочем.

Вернувшись под утро к себе в номер, Антикайнен заказал у портье нагреть воды и доставить себе еды. Под эти цели он отдал почти все деньги мертвого уголовника, оставив себе сущие пустяки, которые могли пригодиться в корыстных коррупционных целях.

Несмотря на то, что ему, вроде бы, не для чего было уже жить, деятельное подсознание наметило цель. Она не была ни нова, ни оригинальна, она была трудно достижима. Отмокая в бане, которая нагрелась вместе с водой, бездумно глядя перед собой, Тойво еще ничего не знал о своей новой задаче. Глядя на себя в банное зеркало, осторожно прикасаясь пальцами к глубоким царапинам, устроенным его физиономии мамой Лотты, он осознавал, что его безысходность и отчаянье достигло своего дна, и дальше уже не опустится. Теперь был только один путь – наверх, к жизни. Пусть к совершенно другой жизни, но, во всяком случае – прочь от смерти.

Когда он вернулся в свой номер, еда уже была готова: обед из трех блюд и, так называемая, «еда с собой» – завернутые в бумажные пакеты бутерброды из ржаного хлеба с красной рыбой, сыром и ветчиной. Хватит, чтобы один раз перекусить в дороге.

Начав есть, Тойво сам себя поймал на мысли: «Дорога?» Ну, да, уходить надо. Только куда и зачем?

Вообще-то, вопрос надо было поставить несколько иначе: «За кем?»

Мищенко вскользь упоминал о людях, что стояли за ним. Уже тогда Антикайнен не переспросил его, потому что знал: за ним стояли не люди, за ним стоял вполне конкретный человек. Только он способен делать правильные выводы из, казалось бы, никак не связанных между собой событий.

Имя этого человека – Глеб Бокий. И ему не место под одним небом с Тойво Антикайненом.

Еще не отдавая себе отчета в том, что решение, как жить дальше, пришло само по себе, он расправился со всем обедом, лег на хрустящие крахмальные простыни и уснул без сновидений до утра следующего дня. Тойво проспал, без малого, сутки, и вышел из гостиницы отдохнувшим и спокойным.

Когда кто-нибудь обнаружит возле могилы девушки мертвеца, сидящего в скорбной позе, отец Лотты и ее брат Лука, конечно, догадаются, чьих рук это дело. Пришлось потрудиться, чтобы именно так казалось со стороны: сидящий о чем-то умоляет, что-то просит. Сдадут Тойво полиции, или нет – это его уже не слишком волновало.

Зима в этом году была суровая, поэтому Антикайнен надеялся, что Ладожское озеро замерзло полностью. Почти всегда самая центральная его часть оставалась мешаниной колотого льда и бурлящей, словно бы кипящей, воды. Именно по краям этой гигантской полыньи производители водки «Смирновской» предпочитали резать большие кубы зеленоватого льда, чтобы потом использовать стаявшую с них воду в производстве своего алкоголя.

Тойво думал перейти границу с Советской Россией по льду Ладоги, тем более, с рельефом берега он был знаком по своему прошлому рейду. Нужны были лыжи, ну а все прочее он нес с собой и на себе. Краткую остановку он намеревался сделать на Валааме, чтобы чуть передохнуть. Уж не откажут монахи из монастыря в гостеприимстве, тем более, что Антикайнен был готов отработать и стол и койку. Зимой, впрочем, как и любым другим сезоном, рабочие руки на архипелаге были нужны.

Единственное смущение возникало оттого, что его появление у монахов не останется незамеченным людьми Специального шифровального отдела товарища Глеба. Но понадобится некоторое время, чтобы информация о нем дошла до заинтересованных лиц. В самом деле, вряд ли существовало телеграфное сообщение между финским Валаамом и Советской территорией.

Перед уходом с гостиницы Антикайнен узнал, что каждый день в Хийтолу с Выборга ходит транспорт – весьма комфортабельное санное сообщение, в чем ему уже через час довелось убедиться самому. А с этого поселка вполне возможно попасть на монастырский поезд, то есть, такие же санные подводы на Валаам. К Валааму до самого апреля вели дороги по льду. Монастырь был богатым, торговал своим производством по всем сторонам горизонта, так что самое оживление поездок туда и обратно наблюдалось зимой, пока стоял лед.

Вся дорога до Хийтолы прошла, словно, в забытьи. С ним кто-то сначала пытался разговаривать, но он отвечал невпопад, либо вовсе – молчал. В поселке он прямиком отправился на монастырский двор и напросился на ближайший поезд. Здесь же скоротал и ночь, в качестве платы за ночлег перелопатив несколько крыш хозяйских построек. Чем ближе весна, тем насыщенней летним теплом лучи солнца, тем сильнее начинает подтаивать снег, выискивая пути для талой воды, которые вполне могли образоваться не с крыши, а в крышу, то есть, внутрь. Да еще и сосульки намерзают, грозя обвалиться кому-нибудь на башку, либо, того и гляди, оторвать карниз или ветровую доску.

Тойво отработал и постой, и билет в один конец на Валаам. Несмотря на его полувоенную одежду народ принимал его за нового соискателя послушания. А нелюдимость и нежелание контактов это предположение только подтверждало. Антикайнен не стал разрушать подобную иллюзию.

На Валааме пришлось задержаться несколько дольше планируемого: разыгралась метель, так что видимость упала до неприличия. А коль такое творилось на самом архипелаге, то вне его было совсем невесело. Как известно, климат на монастырских островах всегда гораздо мягче, нежели в окрестностях. Святое место!

Впрочем, Антикайнен не жалел о своей задержке. Он провел почти целый день возле Гефсиманского скита, присев в укрытой от ветра нише. Тойво пытался молиться, но дело оказалось непривычно сложным – постоянно сбивался на отвлеченные мысли, или, вообще, переставал что-то произносить. Просто сидел и смотрел, как по небу плывут облака, как снежные вихри гоняются друг за другом, как сосны качаются. Единственное молитвенное обращение, которое он постоянно повторял в это время, было простым и понятным: «Господи, прости!»

Однажды мимо прошел толстый монах, вероятно, не из последних в церковном табели о рангах. Он тащил на саночках целую корзину бутылок церковного вина, которое он гнал, как для монастырских нужд, так и на продажу. Вино с этикеткой «Кагор» продавалось на материке по спекулятивным ценам.

– Сын мой, – сказал монах. – Чем тут сидеть, пошел бы под образа, там и свечечки можно приобрести, и поминание на службе или обедне заказать. Цены божеские.

– Иди своей дорогой, – отчего-то ответил Тойво. – Не отец ты мне.

Винодел посмотрел на Антикайнена с укоризной и кротостью, в которых угадывалась ненависть и злоба. Видимо, решив более не связываться, пошел прочь. Бутылки тихо позвякивали в такт шагам.

Тойво уже заходил к иконам, полюбовался на образа, но хотелось, почему-то быть именно под небом, чтобы ни стен, ни крыши. Не нужны ему были ни посредники, ни компания для обращения к Господу. А этот спекулянт почему-то вовсе раздражал.

Горе, занимавшее весь мир, съежилось до уровня его тела. Что бы ни произошло, какая бы ни случилась трагедия, а небо останется необъятным, загадочный ветер – непредсказуемым, дождь и снег – просто останутся. И в горе, и в радости, и в жизни, и в смерти. Со случившейся чудовищной потерей придется просто жить: изо дня в день – считаться с ней, как с объективной данностью, мириться и не пытаться забыть.

Он ушел на рассвете, прихватив чьи-то лыжи. Спер, так сказать, освященное имущество. На секунду Тойво даже пожелал, чтобы они оказались того толстого монаха, но потом решил: такие парни с такими габаритами на лыжах не ездят. Впрочем, какая разница! По легкому морозцу и полному безветрию он ушел на юг, чтобы где-то возле центра Ладоги перейти государственную границу, а уж потом двигать к железнодорожной станции Лодейное поле.

Двигаясь налегке, Антикайнену казалось, что ему чего-то не хватает. Должен был быть груз на плечах, должен стоять жестокий мороз, а за каждым торосом – лежать вражеский дозор. Сейчас же – детская прогулка. Озеро все-таки не промерзло полностью: Тойво заметил марево пара над открытой водой и отвернул в сторону. В самом деле, если везде будет лед, то где в таком случае будут нереститься ладожские нерпы? Ну, не то, чтобы нереститься, а плавать, принимать необходимые их организму водные процедуры?

Тойво дошел в сумерках до берега и с удивлением обнаружил, что это предутренние сумерки. Позвольте – а куда подевалась ночь?

Мышцы тела ныли, значит, он преодолел стокилометровый рубеж за один переход. Идти больше? С такими провалами памяти можно и самому провалиться неизвестно куда. Он попытался сориентироваться по очертаниям берега и сделал вывод: он здесь уже когда-то был, а место это называется Гатчи. Здесь живут полтора человека, да и то не всегда. Однако рыбацкие хижины все-таки были на месте. И, протопив одну из них, можно поспать в тепле пару-тройку часов.

Советская власть пока до этого дикого берега не дошла, поэтому маленькие кодушки вдоль берега еще никто не запирал на хитрые замки. И продукты, из разряда «на всякий случай», все еще оставляли в местах, недоступных мышам.

Тойво не был мышью, поэтому доступ к традиционному в Карелии чаю, сухарям, соли и «сущику» – высушенной корюшке – у него был ограничен только его голодом и совестью. Он протопил маленькое жилище, вскипятил себе чай, размочил хлеб и рыбу, а потом, перекусив, завалился спать.

Опять, к счастью, обошлось без всяких сновидений, и опять Антикайнен проспал до следующего утра. Вероятно, теперь это у него вошло в привычку: отрубаться на двадцать часов, чтобы при просыпании удивляться. Где я? Кто я? И еще несколько десятков вопросов. Ладно, пока ответы возникали в его голове сами по себе, не все еще потеряно.

Он заснул в одиночестве, а теперь возле двери на лавке сидел совсем молодой парень и смотрел на него, как любит смотреть баран на новые ворота.

– Ты чего? – спросил его Тойво.

– А ты? – ответил тот и заулыбался.

Во всяком случае, парень не выглядел ни агрессивно, ни сердито.

– Что в мире творится? – снова спросил Антикайнен.

– Да все по старому, – пожал плечами гость. – Антанта, ГОЭЛРО, продразверстка, продналог, перестройка, гонка вооружений, переселение народов и все такое.

– Ничего, что я разлегся, как собака, на твоей территории?

– Нормально, – махнул рукой парень. – А ничего, что я смотрел, как баран на новые ворота?

– Нормально, – теперь уже Тойво махнул рукой. – Тебя как зовут?

А звали парня Колей. По фамилии, конечно, Иванов. Родом из Самбатуксы. Пришел, чтобы рыбакам кодушки протопить: сейчас корюшка пойдет – надо ее ловить. Путина пуще неволи. Зимой не так ловится, как после схода льда, но сейчас она гораздо вкуснее. Как раз к Масленице для рыбных пирогов – курников[116 - Не путать с пирогами из куры.].

Они попили чаю с принесенными Колей из дома калитками[117 - Такие картофельные пирожки.], а потом к Тойво в голову пришла неожиданная мысль.

– Товарищ Коля, – сказал он. – Мне очень нужно, чтобы ты отправил одно очень важное и секретное письмо по указанному мной адресу. Можно на тебя в этом понадеяться?

– Можно, – ответил парень. – Правда, придется для этого в город Олонец на почтамт ехать, но я постараюсь.

– Отплатить мне тебе нечем, но я дам тебе одну вещицу, которую ты запросто сможешь обменять на несколько рублей в военной комендатуре. Или у спекулянтов, которые заплатят подороже, но могут и обмануть.

– Что за вещь? – заинтересовался Коля.

Тойво достал из кармана полушубка свой армейский наган и пару картонов с патронами. Глаза у парня заблестели интересом.

– Надеюсь, что не будешь употреблять его по назначению и на бандитский промысел не пойдешь. Ты, вроде, человек разумный, так что отдаю в обмен на услугу.

– А самому уже не нужен?

– Так обойдусь теперь как-нибудь, – пожал плечами Антикайнен. – Все равно отберут.