По лагерям

Как Бард вещал:

«И робкий шепот волн

Поведает им тайну,

Что скрытая в веках,

Носилась вместе

С рваным чайным ветром,

И все не видела преград.»

Вечерело. На главном входе встречала пара стражей. Лица светились игристыми огнями свежезачатых факелов. Один из стражников сладко зевнул и окинул взглядом поросший короткой травой покатистый склон, с которого я пришел.

Меня здесь знали, потому пропускали без расспросов. Здоровые детины в диковинных доспехах праздно кивнули и деловито уставились каждый в свою точку, пребывая без разговоров.

Выглядели те значительно: в наплечниках с подкладкой на голую кожу, чешуйчатых доспехах, добротных наручах и расписных железных пластинах, расходящихся юбкой до колен; на ногах обычная обувь. Бывало, ходили в сандалиях или даже босиком, если погода теплая. Будто обувь не была частью одеяния, и это казалось странным.

Лагерь у Болота давно полюбился. Я бы никогда не вступил в ряды обитателей, но пойти отвести душу – блаженное, угодное дело. Думаю, Лагерь у Болота будет стоять вечно, как и остальные. Эта та часть нашего мира, без которой он видится неполным, незаконченным.

Болотная трава, которой богата округа, расходилась по всему миру стремительно, точно пироги с мясом. Обитатели лагеря употребляли траву сотней способов. Сушеной добавляли в еду как приправу, подмешивали в табак, пекли булочки, и даже заваривали в качестве чая. О приготовлении настоек умолчу!..

Потому, едва заступив на знакомые тропинки поселения и почуяв аромат травки – в голове загуляло.

– Чего нового в лагере, старина?

– Все как обычно… – спокойно ответчал дородный господин в сером халате с зеленой вышивкой и набедренной повязкой поверх цвета свежей оренжуры. – Нынче урожай небогатый, не то, что в прежние времена. Видать, изводят травку-то…

Оран, как звали обитателя, всегда преуменьшал урожай травы, и по наитию предлагал купить свеженькой, только просушенной, за плату, выше принятой. Я не покупал. Пару раз даже подворовывал, но господин только повышал цену, не понимая моих намеков.

Воровать больше не хотелось. Я окинул взглядом поселение: в домах на деревьях суетились, внизу сновали, общались, уходили на Болото, готовили траву. Вдалеке слышалось сиплое дыхание кузнечных мехов.

В Родном Лагере тоже есть, берусь судить – получше. Но скучна там кузница, в закутке средь хижин надоевших и знакомых. А здесь природа! Недалеко птички щебечут, соленый запах моря и плеск волн доносится. Красота!

Я побыл возле кузницы, где остывали свежие клинки. Потом было отправился смотреть на волны, но передумал в последний момент. Близился вечер.

В один из дней я ходил смотреть, как изумрудно-голубые валы с белопенными шапками набегают на резкий, обрывистый берег. Прогулку ту запомнил крепко, до глубины души.

Пришлось обогнуть поселение через дремучий темный лес, под завязку набитый опасностями, миновать холм, и уставшим повалиться на обрывистом берегу, что вечно точимый беспокойными волнами. Травка там не выжженная, а сочная и мягкая, отдыхать на такой приятно. Мир вокруг казался совсем безобидным, пусть я находился на обрыве, который подбивал рокочущий прибой. Ведь было на что поглядеть – вдалеке не шумные волны, а ровное дыхание воды и чистое закатное небо, на котором рано проступали звезды. Возвращался тогда глухой ночью. Потому сейчас, ранним вечером, решил не уходить.

За раздумьями не заметил, как солнце закатилось, и синева небес уступила нежной позолоте, медленно переходящей в янтарь.

Вскоре накрыла ночь, лес приутих. Многие забрались на деревья и устроились на ночлег в домах. Теперь Лагерь вел беседы тихими голосами.

На душе уже спокойно, пускай и дивные звуки да тени проснулись – ночь вступила в полную власть и заиграла своим обаянием, зашептала что-то неслышно.

Свежо стало – ветер шел с берегов, а потом – когда я расположился в доме для гостей – и вовсе прохлада пришла. Все же близость к берегу давала знать.

Я укрылся пледом и уснул.

Утро началось с похода в храм, где я пытался выведать чего новенького.

Поднявшись по широким, вытесанным из камня ступенькам, и пройдя мимо знакомых стражей, я попал в комнату к старейшинам, где было заметно прохладнее, чем снаружи.

Свет в комнате вырабатывался факелами, которые почти не коптили – самые лучшие вещи всегда достаются тем, кто рангом выше.

Сидя за каменным, из плит, столом, старейшины ничего нового не поведали. Только известные факты из жизни лагеря и набившие оскомину советы. Впрочем, все как обычно.

Дальше надо было разговаривать с Кухеном, местным торговцем, который жаловал приличными кустами и сбавлял цену на товар, как постоянному покупателю.

Я помнил наказ Финнигана, на Поляне он сказал:

– Только не говори, что от меня, а то не допросишься. Он человек своеобразный…

– Что привело тебя, путник?

Кухен всегда говорил со мной странно, будто видел в первый раз.

– Есть у меня вещица одна, тебя заинтересует.

Я достал трубку из инвентаря и дал посмотреть.

У торговца вдруг загорелись глаза. Он заулыбался, и сразу сообщил:

– Обязательно продай мне!

– Трубка мне без надобности, но что предложишь взамен?

– Договоримся.

– Тогда предлагай.

Кухен выставил ладонь, будто успокаивая покупателя:

– Есть товар, тебе понравится.

Торговец вынул из мешка комок мятой бумаги с пол-ладони и протянул.

– Что это?

– Бери, не пожалеешь.

Я взял сверток и понюхал. Пахло болотной травой.

– Во много раз ценнее трубки, что ты принес. Никто другой столько за нее не даст, – объяснял торговец с улыбкой на лице. – Трубка ценна исключительно для меня, я немного переиначу ее – укорочу мундштук, вычищу нагар в камере и чуть расширю, подмаслю, обкурю с медом, – он вертел трубку в руках с жадным азартом. – Уж очень мне корень вишеньки нравится. Ты ведь знаешь, из чего она сделана?

– Вишенька? Да, из корня, я так сразу и решил, – солгал я.