Путь скорби (Via Dolorosa)

Марфуша не видела атаки на «Зайца», она в это время уже добралась до плачущего ребёнка, уцепившись за плавающую крышу рубки, гладила и успокаивала девочку. Потом, схватившись за обломанные края крыши, стала толкать её перед собой, направляясь к противоположному берегу. Ей приходилось часто останавливаться и отталкивать с пути почерневшие мёртвые тела и крупные деревянные обломки, то и дело преграждавшие дорогу. Девочка перестала плакать, только судорожно всхлипывала, и огромными своими заплаканными глазами смотрела на спасительницу. Марфуша что есть силы работала ногами, помогая себе одной рукой, отчаянно стараясь выбраться из этого кошмарного места. Иногда, задевая рукой что-то мягкое, старалась не думать о том, что это могут быть мёртвые люди, она продолжала усиленно грести. Неожиданно девушка заметила какое-то движение, что-то небольшое, преодолевая течение, направлялось к ней. Остановившись, она вдруг увидела усатую кошачью мордочку, торчащую над водой.

Корабельный кот Максим, любимец капитана буксира «Сильный», оглушённый, помятый держался из последних сил. Выкинутый через иллюминатор взрывной волной, кот хватался за все возможные обломки, даже забирался на плавающих мертвецов, но те даже под таким незначительным весом начинали погружаться в воду, и коту приходилось искать спасения у следующего трупа. Так он постепенно выбивался из сил, пока не увидел Марфушку и её маленький плотик. Кот что есть силы бросился к ней, словно знал, что это его единственный шанс спастись.

Остановившись, девушка сдвинула плот в другую сторону, стараясь успеть, пока обессиленный кот совсем не скроется под водой. Когда когтистая лапа начала безуспешно скрести поверхность крыши, Марфуша поняла, что у кота больше нет сил, и он не сможет сам забраться на плот. Девушка поднырнула и рукой подтолкнула задние лапы животного. Максим, бессильно скребя когтями по скользкому дереву, забрался на крышу и тут же попал в объятия маленьких ручек. Девочка так сильно сжала промокшего, дрожащего от холода и бешенной усталости кота, что тот невольно мяукнул, но не сделал никаких попыток освободиться. Сейчас, когда он спасся, когда его окружили живые люди, он с благодарностью принимал любое проявление их внимания. А для испуганной девочки появление мохнатого пловца было подобием чуда. Всё её маленькое естество молило о спасении, о тепле, о защите, и этот кот – символ домашнего уюта, тепла и спокойствия, стал для девочки той самой опорой и защитой. Ощущая его дрожь, биение маленького сердца, дыхание, девочка успокаивалась, смирялась с жуткой действительностью. Этот прижимаемый к груди пушистый зверёк был спасением, от безумия, в которое скатывалось хрупкое детское сознание.

С новой силой заработав ногами, Марфуша стала толкать плот со своими пассажирами к спасительному берегу другой стороны реки.

«Заяц» был не так силён, как специального предназначенный для буксировки барж буксир, и ему приходилось тяжко. Натужно выли механизмы, корабль заметно осел, но всё же разворачивал и оттаскивал баржу в безопасное место. Дед Григорий всмотрелся в горящий берег и заметил, что «Победа» уже далеко увела целую баржу, «Трудовая доблесть» тянет свою баржу под защиту густо поросших сосняком маленьких островов противоположного берега. Но самое удивительное было то, что «Пролетарий» тоже сдвинулся с места, истерзанный, даже издалека было видно, как сильно пострадал корабль, он тяжело отваливал от берега. Сначала дед Григорий подумал, что «Пролетарий» будет пытаться вывести последнюю целую баржу, но буксир, как оказалось, уже зацепил пылающую посудину и, сильно кренясь на правый борт, тащил её в сторону от целой баржи.

Тройка немецких самолётов снова собралась в звено и вышла на атакующий курс, один из фашистов нацелился на быстро уходящий в сторону буксир «Победа», но, как оказалось, просто сымитировал атаку. Расстреляв весь боезапас по женщинам и детям на берегу, немец пытался только навести ужас на экипаж буксира и заставить прижаться к берегу или бросить баржу. Другие два самолёта открыли огонь по «Трудовой доблести», но не смогли точно навестись, весь чёрный от копоти корабль сливался с чёрной речной водой. Часть пулемётных очередей всё же достигло своей цели, было видно, как разрушаются палубные постройки, слышался хруст и скрежет обшивки.

Гришка увидел Марфушку очень скоро, увидел, как она зачем-то остановилась, но потом снова поплыла, толкая перед собой плот. Течение сносило их в сторону, но это было даже хорошо, скоро они должны были выплыть в безопасное место и выбраться на берег. А сейчас, когда он нагонит её и поможет толкать плот, они окажутся в безопасности ещё быстрее.

Когда Гришка схватился за обломанный край бывшей рубки, Марфушка увидев его, благодарно улыбнулась, но по её лицу было видно, что она очень устала. Вдвоём они с новой силой налегли на плот и стали толкать его к берегу.

Разогнав баржу, дед Григорий прикинул траекторию её движения и, убедившись, что всё идёт, как он задумал, крикнул в люк машинного отделения, чтобы Петрович давал жару. Схватил с противопожарного щита топор и проковыляв на бак, перерубил швартовы. Бросившись назад, в рубку, старик развернул пароход и направил его к Гришке и Марфушке. Баржа по инерции двинулась отдельно от буксировавшего её «Зайца», быстро теряя скорость. Но приданного ускорения ей вполне хватало, чтобы достичь противоположного берега и уткнуться в отмель, с которой её потом можно будет без труда снять.

Немецкие самолёты снова зашли на «Трудовую доблесть» боевым порядком, и снова двое из них открыли огонь. В этот раз более удачно для них, на буксире что-то загорелось, и он стал прекрасной мишенью, освещая не только себя, но и влекомую баржу. Однако на ещё один заход немцы уже не пошли. Израсходовав все боеприпасы, они стали набирать высоту и легли курсом на свой аэродром, оставив за собой горящую реку, мёртвых и умирающих людей.

Отведя горящую баржу дальше от берега, «Пролетарий» стал терять ход, видимо, повреждения на нём были слишком серьёзные. Дед Григорий предположил, что, возможно, буксир сможет подвести баржу так, чтобы она сама ушла под берег подальше от них, но видя, как сильно накренилась баржа, он понял, что всё будет плохо. Огромная дыра в борту баржи позволила нефти быстро вытекать, распространяя горящее пятно на воде всё больше и больше. У буксира не было никакой возможности уйти, он уже стоял в огненном кольце, потеряв ход, он был обречён. Затекающая в пробоину баржи вода всё больше и больше увеличивала крен, пока не поставила судно ребром. Соединённая с «Пролетарием» баржа тянула буксир за собой.

Дед Григорий увидел, что на палубу буксира кто-то вышел. Тяжело спотыкаясь, человек брёл к баку, видимо для того, чтобы расцепить корабли, но не дошёл. Он упал всего в нескольких шагах от своей цели, топор выпал из его рук и, скользнув по палубе, упал в воду. Человек больше не шевелился, хотя дед Григорий, жадно вглядываясь в его фигуру, шептал:

– Ну, давай же! Давай! Встань!

Один раз деду показалось, что человек приподнимается, что он шевелится и даже пытается ползти, но это было всего лишь воображение, страстное желание, чтобы это случилось.

Теперь, когда катастрофа стала неизбежной, для капитана «Зайца» оставалось только надеяться вовремя подобрать Гришку и Марфушу. Дед Григорий крикнул в машинное отделение, чтобы Петрович убавил ход до среднего и стал внимательно смотреть на чёрную в красных отблесках поверхность реки.

Обернувшись и увидев, что «Пролетарий» с горящей баржей медленно движется в их направлении, а горящий круг нефти всё больше и больше заполняет реку, и всё ближе и ближе тянется к ним, Гришка закричал:

– Я возьму ребёнка, а ты кошку и быстро к берегу!

Марфушка кивнула, но тут Гришка увидел, что девушка совсем без сил, она едва цеплялась за край плота. Не переставая работать ногами, Гришка одной рукой схватил Марфушку и, приподняв, навалил её на плот, вытаскивая из воды почти по пояс. Плот накренился, и маленькая девочка зажмурилась и сильнее прижала к себе дрожащего зверька. Марфушка не смогла удержаться на скользкой поверхности и стала снова погружаться в воду. Пальцы Гришки, которыми он хватал Марфушку почему-то стали липкими, он прижал их к лицу и понял, что они в крови. Левый рукав рабочей рубашки Марфуши был разорван, а плечо глубоко прорезано. Когда девушка, не помня себя, бешено работая руками, плыла к плачущему ребёнку, она не сразу поняла, что один из обломков буксира вспорол ей руку. И только когда она увидела Гришку и немного успокоилась, осознала, что ей тяжело двигать рукой и что кровь до сих пор обильно сочиться из раны.

До Гришкиного сознания дошло, насколько всё плохо, сейчас Марфушка может потерять сознание, круг огня вот-вот настигнет их, а ему одному ни за что не вытащить всех. Они все вот-вот могли сгореть или утонуть. Свободной рукой парень придерживал то и дело погружающуюся в воду девушку, стараясь ободрить её, он постоянно кричал:

– Марфушка, смотри, берег совсем близко, смотри, пожалуйста! Держись, сейчас мы с тобой выберемся, сейчас…

Гришке почему-то вспомнилось детство и тот момент из него, когда отец учил его плавать. Они ходили на озеро, где постоянно рыбачили, и он всё просил отца научить его. Было ему тогда не больше пяти лет. Отец вначале не хотел, отнекивался, мол станешь старше, тогда и научишься, но потом сдался. Они вместе заходили в воду и плыли к небольшому притопленному стволу дерева, недалеко от берега. Отец плыл на боку и внимательно следил, чтобы сын держался на поверхности. Счастливый Гришка радостно молотил воду руками и ногами, а заветный ствол всё приближался и приближался. И вот, момент победы, маленькие ручки схватились за гладкую, пропитанную влагой древесину. Потом они отдыхали, ухватившись за дерево, и о чём-то говорили. Гришка был страшно горд своей победой и очень благодарен отцу.

– Папа, – сказал Гришка, указывая на поверхность озера. —А можно мы с тобой завтра до того бревна доплывём?

Отец внимательно посмотрел на озеро, оценил расстояние и ответил:

– Далековато, а ты ещё плохо плаваешь. Пока оставим, но скоро ты и сам сможешь доплыть, куда захочешь.

Так и случилось. К семи годам Гришка без труда добирался до дальнего бревна, и даже в тайне от отца переплыл озеро. Он никому не рассказал, хотя ему очень хотелось похвастаться. Отец бы не одобрил такого, а мать могла устроить серьёзную взбучку, всё-таки страх потерять единственного сына был для неё невыносим. И ещё потому, что этот заплыв через озеро чуть не стоил мальчику жизни. Когда Гришка уже почти добрался до противоположного берега и присматривал куда лучше подплыть (на берегу было много поваленных деревьев) что-то скользнуло по его ноге. Это сейчас Гришка мог бы с уверенностью сказать, что это была большая рыба, с тех пор он немало встречал таких любопытных созданий, которые вплотную могли приблизиться к человеку, но тогда… Мальчик испугался, воображение его рисовало то водяного, о котором так любили рассказывать бабушкины подруги, когда собирались поболтать и посплетничать за самоваром, то утопленника, который непременно схватит сейчас детскую ножку и вопьётся в неё своими гнилыми зелёными зубами. А то и неведомое чудовище, которое он однажды видел на картинке, оплетёт щупальцами бедного Гришку и утащить на дно, где сожрёт вместе с костями.

Запаниковав, Гришка на некоторое время забыл, что умеет плавать, он бешено колотил по воде руками, стараясь прямо сейчас немедленно выбраться из ужасной тёмной воды озера. И он почти захлебнулся, его крики в брызгах воды, которые он судорожно глотал, сменились надсадным кашлем, вода уже почти сомкнулась над его головой. Гришка ничего не мог поделать, он тонул и непременно ушёл бы под воду, если бы в это самое мгновение рука мальчика не наткнулась на ствол дерева. Высоченная сосна давным-давно упала с берега в воду и лежала там, напитываясь влагой, пока не стала спасением для маленького мальчика, родители которого даже не родились, когда случилась эта беда, и лес потерял одну из своих самых высоких красавиц. Уже много позже Гришка иногда задумывался, как такое возможно, сотни лет росла эта сосна, потом вода подъела берег, и вековая красавица упала в озеро, упала именно в том месте, где спустя много десятков лет маленький мальчик будет тонуть и спасётся только благодаря этому дереву.

Кое-как выбравшись на берег, Гришка долго сидел, дрожа на берегу, не решаясь снова войти в воду. Но идти по берегу в обход было очень долго, и, немного успокоившись, Гришка отправился в обратный путь. Только в этот раз он нашёл на берегу небольшое брёвнышко и, обхватив его медленно, но гораздо более уверенно, отправился в обратный путь.

И вот теперь, придерживая пытающуюся соскользнуть в воду Марфушку и одновременно толкая вперёд крышу рубки, Гриша почувствовал себя тем самым деревом, той самой сосной, которая повинуясь чьей-то воле родилась, росла, и умерла только для того, чтобы маленький мальчик, отчаянно борющийся со своими страхами, мог жить.

У Гришки никак не получалось заставить Марфушку зацепиться за скользкую древесину, девушка очень ослабела, и её пальцы бессильно скользили по плавающей крыше. Тогда он снял с себя спасательный пояс и надел его на Марфушку. Так стало гораздо легче, девушка почувствовала, что дополнительная сила тянет её вверх, и это придало ей немного сил. Гришка тем временем оглянулся и понял, что от огня им уже не уйти, если они со всей возможной скоростью не поплывут сейчас к берегу, они непременно сгорят. Схватив Марфушку, он закричал:

– Я возьму ребёнка, а ты кота, и быстро поплывём к берегу, иначе мы сгорим.

Марфушка тяжело закивала головой, соглашаясь, и Гришка, опёршись на край крыши-плота, вытащил своё тело почти по пояс над водой, чтобы дотянуться до ребёнка.

И в это мгновение горящая баржа взорвалась. Гришка закричал и стал медленно скатываться изо всех сил, стараясь удержаться над водой. Несколько металлических осколков вонзились ему в спину, а правое плечо пробило острым штырём. Высунувшись из воды за ребёнком, Гришка спас ему жизнь, взрывная волна и град осколков парень принял на себя, закрыв собой малышку и её мохнатого друга. Правая рука совсем перестала слушаться, Гришка отчаянно хватался за плот и тут увидел «Зайца». Пароходик шёл прямо к ним. Наверное, дед Григорий закончил с баржей и теперь спешил к детям.

Обернувшись, Гришка стал искать Марфушку, рядом с плотом её уже не было, но он увидел, как она, раскинув руки, поддерживаемая спасательным поясом медленно плывёт вниз по течению. Гришка упёрся в плот, что есть силы толкнул его к приближающемуся кораблю, а сам, загребая одной рукой, поплыл к безвольно раскинувшейся по волнах девушке. Хотя Марфушка была недалеко, Гришка совершенно выбился из сил, когда настиг её. Сквозь чудовищную боль в искалеченной руке Гришка осторожно приподнял голову девушки, чтобы вода не плескалась на её лицо и, прижав её к себе, зашептал:

– Марфушка, Марфушка! Очнись!

Глаза девушки приоткрылись, увидев Гришку, она чуть-чуть улыбнулась. У уголков её губ тонкой струйкой стекала кровь.

– Марфушка, милая моя! Марфушка! Сейчас я тебя вытащу, сейчас!

Гришка обхватил тело девушки, пытаясь навалить его на себя, и на спине поплыть к пароходику, но, прикоснувшись к Марфушке, замер в бесконечном ужасе. Чуть ниже спасательного пояса, который сбился девушке под самую грудь, ничего не было. Кусок металлической конструкции баржи попал Марфушке прямо под левый бок, прорезал его до самого позвоночника, почти разорвав хрупкое тело пополам.

– Нет! Нет! Нет! Нет! – закричал Гришка и, прижавшись к холодеющим губам девушки, стал быстро целовать любимое лицо. Глаза, нос, щёки, глаза, губы. Снова губы, снова глаза, снова, и снова, и снова. Его яростное желание вернуть Марфушку к жизни, его невероятная страсть действительно позволили девушке задержаться, пусть всего на несколько мгновений, но позволили. Марфушка слабо-слабо улыбнулась и одними губами прошептала:

– Можно… можно меня целовать…

Марфушка не закрыла глаза, но голубое небо, так недавно плескавшееся в них, потускнело, стало таять и превратилось в холодное мёртвое зеркало, отражающее чёрную воду реки и огонь в ней, и растерзанное горем лицо Гришки. Не переставая сжимать мёртвое тело любимой, Гришка вдруг понял, что её больше нет. Вот она была, совсем недавно он целовал живые глаза и губы, а теперь её нет и будто не было никогда, как его самого. Он почему-то решил, что раз нет её, больше нет и его. Правая рука страшно болела, раны на спине вдруг взорвались новой болью, мышцы свело, скрутило тугой верёвкой, только ноги продолжали работать, поддерживая на плаву тело.

Гришка бережно положил голову Марфушки себе на плечо, почти не слушающимися пальцами правой руки потянулся к поясу, расстегнул его и замер. Как мог сильнее обнял мёртвое тело и прижался губами к таким родным, таким любимым косам. Пару мгновений река ещё держала двух людей на поверхности, пару мгновений, пока хватало сил, пару мгновений, а потом растворила их в своих бескрайних вечных водах. Только шлёпнулись над головами их две волны, словно две ладони сомкнулись, пытались поймать что-то, но не успели.

Когда взорвалась баржа, дед Григорий как раз закрепил штурвал и крикнул Петровичу остановить ход. Взрывная волна сильно качнула «Зайца», и швырнула капитана на обломки рубки. Дед ударился о палубу и сильно рассёк руку осколком стекла. Выругавшись, он достал из кармана несвежий платок и, вытащив осколок из ладони, быстро перетянул рану. Из машинного отделения показалась голова Петровича:

– Баржа рванула? – спросил Петрович, утирая закопчённое лицо покрытой сажей рукой и ещё больше размазывая угольную черноту.

– Давай малый назад и стоп машина, – не отвечая на вопрос закричал капитан, увидев, что почти под самым бортом у него плавающая крыша рубки с сидящим на ней ребёнком. Одновременно он заметил фигуру Гришки, который отчаянно и как-то неуклюже плыл вниз по течению. Не обращая внимание на боль от глубокого пореза, дед Григорий нацепил на себя спасательный круг и, привязав конец к лееру, бросился в воду. А в это время по палубе уже стучал протез Петровича, спешащего вытащить капитана на борт.

Дед быстро сгрёб в охапку ребёнка с котом и закричал Петровичу:

– Тащи!

Петрович подтянул капитана с его ношей к борту, лёг на живот, перевесился почти на половину и принял ребёнка. Скинув с себя бушлат, старик усадил на него девочку и укутал полами, только сейчас заметив, что в руках у неё мокрый дрожащий кот.

Вытащив капитана, Петрович поднял ребёнка и понёс его вниз, где устроил на одной из коек, укутав сразу в два одеяла. Дед Григорий, отбросив с сторону спасательный круг побежал на бак, он что есть силы всматривался в чернеющие воды реки и не находил никого на поверхности. Ни Марфушки, ни Гришки не было видно. На одно мгновение ему показалось, что он что-то видит, но это были просто встречные волны, которые, соединившись подобно мокрым ладоням, громко шлёпнули друг о друга.

Долго ещё рыскал «Заяц» среди обломков и горящих кругов нефти, но ничего так и не нашёл. Когда пришло время возвращаться за шлюпкой, когда не осталось никакой надежды, дед Григорий опустился на палубу и, склонив голову, закрыл лицо руками, через мгновение на его плечо легла сухая крепкая рука Петровича. Узловатые, стариковские пальцы сжали плечо капитана, отпустили и снова сжали.

Дни сменялись днями, рейсы сменялись рейсами, но каждый раз, когда путь корабля лежал мимо этого места Матрёна выходила на палубу и бросала в воду букетик голубых цветов. Цветы падали на поверхность воды и начинали медленно расходится в стороны, покачиваясь на волнах. Небесно-голубые лепестки их намокали и начинали сверкать влагой под лучами света. И эта жемчужная искристость голубого так напоминала смеющиеся глаза Марфушки, что, казалось, вот она, здесь, сейчас смех её зазвенит в воздухе, зазвучит переливисто, и всё будет по-старому, и все будут живы. Но молча река несла свои воды, и «Заяц», подлатанный, сверкающий, свежеокрашенный, шёл своим неизбывным ходом, безболезненно разрезая водную гладь.