Путь скорби (Via Dolorosa)

– Сейчас швартоваться будем, пойду, пожалуй, а то капитан хватится.

Марфуша насмешливо покосилась на молодого человека и сказала:

– Конечно иди, без тебя не справятся.

Гришка неопределённо дёрнул плечами и уже совсем было собрался уходить, как вдруг внимание его привлек необычный отблеск в закатном солнце. Сначала один, потом второй, потом третий.

– Что это там? – Гриша напряжённо всматривался в быстро темнеющую даль горизонта.

– Где? – Заинтересовавшись, Марфуша вытянулась вперёд и даже приложила ладонь ко лбу, словно закрываясь от солнца. Но ничего не смогла увидеть. – Да где же, где?

И тут сердце Гришки сжалось и рухнуло куда-то в желудок, перестав на время отсчитывать секунды его жизни. Он вдруг понял, понял эти странные блики, эту сейчас еле уловимую вибрацию воздуха. Со стороны солнца, пока ещё невидима и не осознаваема, на них летела смерть. Три немецких самолёта уже меньше чем через минуту будут здесь, они придут убивать. Убивать всех, всех, кто сейчас здесь. И тех, кто выполняет свою повседневную работу на судах и баржах, и тех, кто сейчас сошёл на берег. Взрослых, детей, мужчин и женщин – всех. Сидящим в кабинах немецким пилотам безразлично, кто перед ними, они пришли убивать.

Гришка посмотрел на девушку, усиленно всматривающуюся в горизонт, и на секунду залюбовался её мягким профилем, тем, как играют лучи заходящего солнца на её коже, как подрагивают ей длинные мягкие ресницы, и как отражается красное в этих, так любимых голубых глазах. Но это мгновение растаяло, как последний луч заходящего в речную воду солнца, растаяло, оставив после себя только горечь страшного предчувствия. Парень схватил Марфушу за руку и потащил к рубке. Девушка была настолько поражена, что даже не сопротивлялась. Навстречу Гришке из рубки вышел дед Григорий, старый моряк словно почуял опасность, которая буквально нависла над всеми.

Увидев капитана, Гришка быстро, почти задыхаясь от переполнявшего его волнения, проговорил:

– Немцы, там, немцы, самолёты от солнца идут.

Коротко кивнув, дед вскочил обратно в рубку и резко крутанул штурвал. «Заяц» сильно накренился, но послушно выполнил манёвр. Дед Григорий высунулся из рубки и прокричал:

– Давай баб на правый борт, шлюпку спусти, пусть уходят к камышам на правом берегу.

Поняв, что происходит Марфуша решительно выдернула руку из хватки Гришки и сама бросилась в нижнее отделение, где сейчас была вся женская часть экипажа. Гришка побежал к правому борту готовить шлюпку. Когда на палубу «Зайца» высыпал экипаж, немецкие самолёты уже были отчётливо видны и слышны. Нарастающий низкий рокочущий звук заполнял всё пространство, люди на берегу замерли, те, кто оставался на судах удивлённо смотрели на приближающиеся остроносые туши.

Заложив пологий вираж самолёты вышли прямо на боевой курс и атаковали. Два самолёта сбросили бомбы, третий пулемётным огнём «полил» стоящие у берега буксиры. Взревев двигателями, все три самолёта ушли на второй круг.

Одна из бомб взорвалась около барж, и дальняя баржа, оторвавшись, стала медленно отходить от берега, вторая бомба взорвалась почти на берегу, разворотив правый борт самой близкой от берега баржи. Нефть сразу загорелась и, всё больше разгораясь, освещала наступившую ночь не хуже уже зашедшего солнца. Фашисты добивались именно этого, с первого захода поджечь судно и использовать его, как осветитель для повторных атак.

Женщины с детьми, успевшие выйти на берег, бросились к лесу, некоторые побежали в сторону своих судов. Пароходный буксир «Сильный», не успев причалить к берегу, стал отворачивать, видимо, капитан решил укрыться в зарослях на противоположном берегу. Гул пламени от сильно накренившейся баржи, крики людей, протяжный вой самолётов – всё смешалось вместе и как уродливый пугающий шар каталось вверх-вниз по занимающейся огнём реке.

Петрович, выскочивший на палубу вместе со всеми, громко крякнул и, стуча протезом, ловко прыгнул обратно в машинное отделение. Женская часть экипажа так и стояла на палубе, пребывая в каком-то ступоре. Они неотрывно смотрели на разгорающийся огненный факел, на воду, которая начинала гореть нефтяной плёнкой, на то, как мечутся по берегу люди. Смотрели и не могли сдвинуться с места. До второй атаки оставалось совсем немного времени, дед Григорий, выскочив из рубки, заорал:

– Чего шары пучите, бакланов недосчитались? Бегом в шлюпку, вашу растакую мать!

Гришка помог женщинам спуститься в шлюпку и, свесившись с борта, что есть силы оттолкнул шлюпку ногами, потом подтянулся на леере и побежал рубке, где отчаянно ругался дед Григорий. Женщины в шлюпке налегли на вёсла и стали быстро удаляться от судна, надеясь достигнуть спасительных зарослей камыша до того, как немецкие самолёты развернуться для новой атаки. Сидящая на кормовом сидении шлюпки бабушка Матрёна повернулась в сторону отдаляющегося «Зайца» и неожиданно для себя пронзительно всхлипнула, невероятная тяжесть сдавила сердце, предчувствие чего-то страшного и неизбежного заполнило всё вокруг. Перед Матрёной, как озарение, вспыхнуло осознание утраты, что вот этот корабль, с каждым мгновением отдаляющийся от неё, уносит с собой и всё, что она любила, и всю её жизнь.

Уже вбегая в рубку, Гришка вдруг понял, что в спасательной шлюпке не было самого главного человека, в ней не было Марфуши. Гришка хотел схватиться за голову, дёрнуть себя за волосы от досады, но уже ни на что это не хватало времени. Влетев в рубку, Гришка остолбенел, яростная тирада капитана была направлена не на немецкие самолёты, а на внучку, которая стояла перед ним, зажав руками уши, и отчаянно морщилась. Увидев Гришку, дед замолчал, но уже через мгновение опять разразился отборной руганью, которая была прервана отчаянным криком Марфуши:

– Деда, смотри!

Григорий повернул голову и увидел, что «Сильный» резко уходит обратно к окутанному огнём и дымом берегу. Капитан буксира принял решение растаскивать баржи. У берега оставалось ещё четыре целых баржи, на которые не перекинулось пламя. Сквозь всё нарастающую пелену дыма и огня было видно, что один из буксиров зажало между горящей и оторвавшейся баржей, а «Пролетарий» не двигается с места. Именно по нему пришёлся основной пулемётный огонь немецкого самолёта, но что там происходило, было совершенно не видно. Только один из уже успевших встать у берега буксир «Победа» отваливал, оставив женщин и детей на берегу.

Внимательно вглядываясь в картину разрушения, огня и дыма, Гришка отчего-то подумал, что кренящаяся горящая баржа очень напоминает ему картинку, которую он видел в газете: советские китобои вытаскивают огромную тушу чёрно-белого кита и распарывают ему брюхо. Так оно и выглядело для молодого человека, накренившаяся баржа, подобно туше мёртвого млекопитающего с огромной раной, из которой хлещет не кровь, но пылающая огнём нефть.

Немецкие самолёты развернулись и легли на боевой курс. Один из них, имеющий на подвеске еще не сброшенную бомбу, нацелился на «Сильный», второй направился вдоль береговой линии и открыл огонь по застывшему на месте «Пролетарию» и неповреждённым баржам. Третий самолёт повернул к линии леса и начал расстреливать бегущих детей и женщин.

– Гришка, – закричал дед, – хватай швартовы, подойдём к барже, метнёшься на борт и закрепишь. Будем растаскивать вон ту коробку. Зажатую спасать.

Дед потыкал пальцем в сторону оторвавшейся баржи.

– А ты, шелупонь, – капитан яростно сверкнул глазами на внучку, – брысь на камбуз, чтоб я тебя не видел!

Марфушка схватилась за ручку двери рубки, словно её уже сейчас схватят и потащат вон. Ей было отчаянно страшно, но она так же отчаянно не хотела никуда уходить, ей казалось, что именно сейчас она может быть полезна, сейчас она сможет помочь, совершить такое, от чего её отец будет бесконечно горд за свою дочь.

– Нет, деда, – пропищала Марфуша, продолжая яростно сжимать дверную ручку, – не у-й-й-й-ду! Я помогу!

Дед Григорий выругался и крикнул в переговорную трубу:

– Самый полный!

Потом повернул голову, посмотрел на прижавшуюся к двери внучку и покачал головой.

«Заяц» заметно ускорился, огибая медленно отходящую от берега баржу. Гришка уже стоял на баке, схватившись за леер, готовый быстро прыгнуть на приближающееся судно. В это мгновение над ними пронёсся немецкий самолёт, а ещё через несколько секунд отделившаяся от фюзеляжа бомба нырнула точно под правый борт «Сильного». Какие-то доли секунды ничего не происходило и вдруг, словно чья-то титаническая рука вздыбила речную воду чёрной с ярко-красными отблесками стеной, приподняла корабль, сдавила его в своих чудовищных пальцах и, разломав, раскрошив, бросила обратно в воду.

Волной от близкого взрыва «Зайца» подбросило, дед Григорий ударился о штурвал, но на ногах устоял и удержал управление. Марфуша упала на колени, продолжая держаться за дверь рубки. Дед посмотрел на палубу и похолодел, Гришки не было, только мгновение назад он стоял со швартовым в руке, а сейчас только пустая палуба. Григорий быстро кинул взгляд в сторону, куда ушла шлюпка, и удовлетворённо заметил, что шлюпка цела и уже заходит в самую гущу камышей на мелководье. Выровняв курс, старый капитан посмотрел налево и ему стало дурно. По левому борту больше не было буксира, только сплошной ковёр из щепок, обломков, безвольно качающихся на волнах человеческих тел, и скользящая по чёрно-красной поверхности реки тень немецкого самолёта.

Марфуша быстро распахнула дверь рубки и, перепрыгнув через фальшборт, бросилась в воду.

– Стой! Куда? – Закричал дед, едва не выпустив из рук штурвал. В это же время он заметил, что посреди пузырящейся воды, поглощающей последние крупные останки корабля, между трупов и обломков, держится на плаву большая плоская доска. Скорее всего это была часть крыши капитанской рубки, и на этой крыше, вцепившись в скользкую, вымазанную то ли кровью, то ли нефтью поверхность сидит маленькая девочка не больше трёх лет. Крупица жизни в безраздельном владении смерти, именно её увидела Марфуша и, даже не успев задуматься о смертельной опасности, которая грозила ей самой, бросилась в воду. Старик накинул на штурвал верёвочную петлю, чтобы пароход не сбился с курса, выскочив на палубу, сорвал с дежурного места спасательный круг, и что есть силы швырнул его в сторону быстро плывущей Марфуши.

Вернувшись к штурвалу, капитан начал разворачивать корабль, чтобы вплотную подойти к барже, когда на палубу выбрался Гришка. Он был весь мокрый, и его заметно потряхивало. Когда «Заяц» подпрыгнул на волне, Гришку перекинуло через борт, но, на его счастье, он не отпустил швартовы. В другом случае, его вполне могло бы затянуть под винты. Лихорадочно перебирая руками, парень выбрал канат и по нему поднялся на палубу.

Увидев Гришку живого и здорового, дед с облегчением вздохнул, но, тут же прокричав в переговорную трубу: «Полный назад!» и ещё круче заложив поворот, высунулся из рубки и заорал:

– Гришка, держись за кнехт, сейчас тряханёт. Готовсь прыгать.

Парень ошалело закивал головой и, не поднимаясь, обхватил руками кнехт. Пароходик ощутимо тряхнуло, раздался скрежет гнущихся ограждений, и Гришка, вскочив, ловко перескочил на борт баржи. Закрепив положенным образом швартовый, Гришка замахал руками, и капитан, отдав команду: «Полный вперёд!», стал выводить баржу подальше от берега.

Немецкие самолёты снова развернулись, и теперь один из них нацелился прямо на баржу, оттаскиваемую «Зайцем». Увидев надвигающуюся опасность, Гришка упал под самый фальшборт, скорчился и закрыл голову руками. Дед ещё сильнее довернул натужно взревевшего «Зайца» и тем самым сбил прицел немецкого лётчика, длинная пулемётная очередь только краем зацепила баржу, пробивая мелкие отверстия, но не подожгла, начавшую вытекать нефть. Вырвавшийся из плена благодаря усилиям деда Григория, буксир «Трудовая доблесть», весь закопчённый, но целый устремился к ближайшей от пожарища ещё уцелевшей барже. Буксир был в густом чёрном дыму от горящей нефти, и немцы его пока не видели. Это позволило «Трудовой доблести» быстро сблизиться с баржей, начать оттаскивать её от огня.

Дед Григорий, успевающий следить за буксиром, нервно бил кулаком по штурвалу, приговаривая:

– Быстрее, растак вашу мать! Быстрее! Как бы не рвануло!

И тут из клубов чёрного дыма на «Зайца» вынырнул ещё один немец. Капитан поднял голову и увидел несущуюся на него смерть. Бешено вращающиеся лопасти машины, словно бы замедлили свой ход, чёрные, пустые зрачки крыльевых пулемётов зловеще подмигнули старику и окрасились красным, выплёвывая раскалённый свинец. Насколько позволял ему возраст, дед Григорий со всей возможной скорости бросился из рубки на палубу. Сильно ударившись коленом о дверь, старик вжался в палубу, когда над ним рой свинцовых пчёл в клочья разнёс рубку, изрешетив всё пространство, где только что был капитан. Тяжело поднявшись, старый капитан длинно выругался вслед фашистскому лётчику и, для наглядности показав неприличный жест, бросился обратно в остатки рубки. Штурвал был пробит и расколот в нескольких местах, но продолжал слушаться и исправно передавал рулевые команды пароходу. А вот переговорной трубы больше не было, как и большей части всей рубки.

Капитан опасливо оглянулся на клубы чёрного дыма, ожидая, что вот-вот вынырнет третий немецкий самолёт. Но взглянув на берег, дед Григорий увидел, что третий самолёт больше не участвует в расстреле судов. Третьего фашиста полностью увлекла охота на людей. Когда он первый раз спикировал на бегущих к лесу детей и женщин, некоторые из них настолько были потрясены и скованны ужасом, что остановились или упали на землю. Некоторые дети просто сидели на песке и от ужаса, непонимания происходящего громко плакали, но не делали никаких попыток спастись. Часть женщин, также сильно испугавшихся вначале, упали, пытаясь вжаться в землю, но потом снова вскакивали и бежали, снова падали, некоторые были ранены и ползли, кто к лесу, кто к своим малышам. Эта ситуация явно понравилась немцу, он снова и снова разворачивал свою машину, чтобы выцеливать и расстреливать пулемётным огнём даже самые маленькие фигурки на береговом пространстве.

Хватаясь за обломки некогда рубки, к деду подбежал Гришка, он запыхался и весь дрожал. Оглядевшись, он спросил:

– Где Марфуша?

Старик указал рукой на место гибели буксира.

– Нырнула, что твоя нерпа! Моя школа, не боись, Марфушка знатный пловец!

Уже не слушая деда, Гришка схватил валяющийся на полу спасательный пояс, быстро нацепил его на себя и прыгнул за борт.