Путь скорби (Via Dolorosa)

– А вы сами очень славно разнесли в клочья их посудину, просто загляденье! Я был в экстазе. Помню в одной замечательной пьесе шедевральные слова: «Какое неистовое наслаждение – приходить в экстаз от желания смерти!» Это про нас, дорогой Магнус, это про нас. Мы подобны ангелам смерти, несём возмездие и ужас!

– Возмездие и ужас. – Как эхо повторил за своим товарищем Ульрих. – Возмездие и ужас. Звучит очень хорошо.

В темноте аэродрома завыла сирена.

– Вот! – Обрадованно воскликнул Шперрле. – Я же говорил! Поспешим, а то всех русских поубивают, и нам будет совершенно нечем заняться. Только и останется, что отправиться в лучшую Берлинскую пивную, напиваться и волочиться.

Слегка поморщившись от нарисованной перспективы, Ульрих легко поднялся, и отряхнув брюки, быстро направился за уже бежавшим к самолётам Шперрле.

Глава 4. На краю огня.

Начавшаяся как-то неуверенно атака немцев превратилась в настоящий решительный штурм. Видимо, на это раз фашисты решили любой ценой захватить участок берега, к которому не могли пробиться уже несколько недель. Силы защитников таяли, но позиции стояли незыблемо, постоянный поток подкрепления собственным своим кратким существованием поддерживал эту невидимую стену, отгораживающую звериную ярость фашисткой нечисти от исчезающе тонкой полоски берега.

Когда очередная атака немцев захлебнулась и, наглотавшись крови, отхлынула, фыркая и отплёвываясь свинцом, в окоп Коновалова скатился рослый солдат в заляпанной, подранной шинели.

– Товарищ лейтенант!

Коновалов опустился на дно окопа и достал из планшета карту.

– Рассказывай, Марилов, где кто.

Солдат нагнулся над картой и стал уверенно водить пальцем по бумаге.

– Вот здесь и здесь наши крепко сидят, фашисты три раза откатывались, вот здесь пулемёт и здесь тоже. А вот здесь почти никого не осталось.

Марилов постучал по карте и, усевшись, стал закручивать табак в припасённый кусочек газеты.

Лейтенант немного подумал и спросил:

– Где Завьялов?

Глубоко затянувшись, Марилов выпустил густое облако табачного дыма и ответил:

– Капитан на КП, у него уже второе ранение. Еле на ногах стоит. Надо бы его в тыл, но упёртый, пока сам не свалится, не утащим. Подкрепление на подходе, если немцы сейчас не ударят, то через час наши будут здесь. У нас на левом остались только я, Мартын и Ёся.

Коновалов невольно вздрогнул. Теперь по истечении этих суток от всего его взвода остались эти трое. Это было понятно и статистически верно, военная наука, холодная и жестокая в отношении цифр, но за каждой этой цифрой стояли люди. Люди, которых лейтенант знал лично, те, с кем он общался, делился словами и мыслями, с кем он разделял это страшное время. И именно поэтому для него, молодого лейтенанта, мысль о гибели людей была ещё ранящей, ещё болезненной. Невольно лейтенант подумал о Завьялове. Как капитан воспринимает утрату, гибель своих людей, как он воспримет весть о гибели его – лейтенанта Коновалова. Также невольно вздрогнет или просто примет к сведенью, что здесь, на вверенном ему участке, больше нет командира, и первый прибывший займёт место погибшего.

Война ожесточает всех, но может быть есть некий предел ожесточения, и кто-то всегда будет испытывать это щемящее чувство безвозвратно потерянных людей, а кто-то решит для себя, что окружающие его люди не более чем цифры статистики.

Из задумчивости лейтенанта вывел голос Марилова.

– Никодим с Летовым сгинули не пойми где. Они в развалины ушли посмотреть, где немец, да и не вернулись. Даже стрельбы не было.

Солдат ещё раз глубоко затянулся.

– А дружок ваш – Захарин, так он всё на тех же позициях воюет. Говорили ранен, но не тяжело. Очень хорошо они тогда немцев из оврага встретили. Прямо любо-дорого было посмотреть. Горели фашисты, аж за милую душу горели.

Лицо лейтенанта смягчилось, он даже улыбнулся. Если Захарин жив, значит, правый фланг держится, значит, немцы не подошли к воде, значит, у них не получится окружить позиции.

Темнело. Сейчас на грани света немцы пойдут на штурм. Ударят миномёты и артиллерия, и серая смрадная масса накатит на сильно поредевшие позиции. В растекающемся облаке предгрозового спокойствия зазвенела тонкой струной тишина. И неожиданно все её услышали, все, кто был здесь: кутающиеся зябко в заскорузлые от крови и грязи шинели, распахнувшие в разгорячённом волнении бушлаты, хмуро глядящие из-под стального края каски – все они услышали тишину. Так бывает перед самым взрывом урагана, перед готовым обрушиться ливнем в сверкании бесконечной череды молний, так бывает перед самым последнем мгновением расставания.

Тонкая струна натянулась, зазвенела до невозможности тонко, до невыносимого остро… и лопнула первым хлопком разорвавшейся мины.

Заворочалось, готовясь закипеть кровавым, густое, тягучее варево боя. Завыли, приближаясь, снаряды, а вдалеке нарастал гул перемалывающих воздух крылатых машин. Река вздыбилась водяными колоннами, между которыми мчались на помощь защитникам катера речной флотилии.

Лейтенант вжался в стенку окопа, всем телом ощущая вздрагивающую от разрывов землю. На другой стороне окопа Марилов отчаянно матерился, вытаскивая из-за шиворота залетевший раскалённый осколок мины. Один из снарядов ударил в разрушенную стену дома, обрушив остатки висящей арматуры и кусков бетона.

Немного выждав, чтобы убедиться, что обстрел закончился, Коновалов стряхнул с диска пыль и, выпрямившись, выставил пулемёт на бруствер. Марилов, справившись с осколком, осторожно выглянул через край окопа и поморщился. Немцы плотной массой двинулись вперёд, перебегая и прячась за обломки домов. Справа заработал пулемёт, заставляя противника вжиматься в землю, искать укрытие.

– Сейчас, сволочи, сейчас! – лейтенант плотно прижал приклад к плечу, выцелил грязно-серую фигуру и нажал на спуск.

Снова завыли мины, по позициям справа прошла волна разрывов, пулемёт умолк. Но стоило фашистам подняться, как он снова заработал, оставив несколько фигур неподвижно лежать в причудливых позах.

Немцев было слишком много, слишком плотная масса их надвинулась на рубеж, слишком мало оставалось защитников. Лейтенант менял позиции, доставая из мешка всё новые и новые диски. Ствол пулемёта перегрелся, забагрянился в темноте. Перед глазами плясали блики то ли от вспышек огня выстрелов, то ли от бесконечной усталости. Справа почти не стреляли, немцы подошли совсем близко, уже мелькали в воздухе, самую малость не долетая, гранаты. И когда лейтенант краем глаза увидел плотную массу чёрных фигур в узнаваемых обводами касках, когда вот-вот загремели бы выстрелы, темнота ушла в сторону. Просто отодвинулась со сцены, прижалась к кулисам, а на первый план вышел свет. Плотные клубы огня рванулись навстречу прорвавшейся к окопам пехоте, комкая, разгоняя в стороны мечущиеся фигуры. Остатки огнемётного взвода тяжело раненного лейтенанта Захарова, последние, кто мог держать оружие, вышли из укрытия для последнего боя.