Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман

– Хорошо, – наконец, произнес он и, щелкнув пальцами, подозвал к себе домоправителя, который в продолжении трапезы неотлучно находился в триклинии.

– Весы, таблички, – отрывисто приказал он.

– Слушаюсь, господин, – сказал домоправитель, направляясь к двери.

– И Ювентину сюда! – крикнул ему вслед Волкаций.

Пока все это происходило, за столом царило молчание. Потом все разом заговорили.

Клодий чувствовал себя уязвленным.

– Вспомнишь мои слова, – с кривой улыбкой говорил он лежащему на соседнем ложе Тицинию, – этот легкомысленный молодой человек плохо кончит…

– Это уж точно, клянусь всеми хитростями Лаверны[235 - Лаверна – италийская богиня воров, стяжателей и покровительница обманщиков.]! – услышав слова публикана, сказал Либон. – Такая безумная расточительность приведет к тому, что он промотает все свое состояние. Правда, недавно он говорил мне, что у него в Капуе на счету большие вклады с процентами, только не верю я этому. Здесь, в Риме, клянусь жезлом Меркурия, ни один ростовщик не принял от него ни одного сестерция – одни заемные письма…

– Но если Минуций без денег, на что же он в таком случае рассчитывает? – спросил озадаченный Тициний.

– Вот и мне невдомек! – пожал плечами Либон.

– Какая хитрая бестия, этот Волкаций! – тихо говорил Приск на ухо своему приятелю Дентикулу. – Девочка красивая, слов нет! Но вряд ли у храма Кастора за нее дали бы и четверть той цены, какую он заломил… А Минуций либо пьян, либо дурак!

– Сам не пойму, какая муха его сегодня укусила, – пробурчал в ответ Дентикул.

В этот момент в дверях показалась Ювентина, немного запыхавшаяся и растерянная.

Вероятно, домоправитель уже сообщил ей о том, что произошло в триклинии, пока она отсутствовала, потому что девушка сразу отыскала глазами Минуция, который, невозмутимо покончив с большим куском жареной свинины и подозвав к себе одного из мальчиков, тщательно вытирал об его курчавую головку свои испачканные жиром пальцы.

– Ювентина! – обратился к ней Волкаций. – Подойди вон к тому господину и делай то, что он тебе скажет…

Рабыня повиновалась и, обойдя других пирующих, приблизилась к ложу, на котором возлежал Минуций.

– Сюда, сюда, моя красавица, – посмеиваясь, сказал тот. – Встань-ка вот здесь, поближе, чтобы я мог дотянуться до тебя рукой…

Сделка была совершена, как и полагалось по обряду манципации[236 - Манципация – в древнеримском праве – торжественный способ передачи права собственности. При этом обязательно должны были присутствовать пять свидетелей и «весовщик» с весами.].

Исполняющий роль «весовщика» Дентикул взял в руки принесенные рабом весы, а Минуций, как покупатель, держа в левой руке небольшой кусочек меди, правую руку положил на плечо Ювентины и произнес требуемые древним обычаем слова:

– Заявляю, что эта женщина, по праву квиритов, является моей собственностью, ибо она приобретается мною за этот кусочек меди, взвешенный на этих весах.

С этими словами Минуций бросил медный слиток на чашу весов.

По закону Двенадцати таблиц эти слова, произнесенные покупателем в присутствии пяти свидетелей и «весовщика», почитались священными и нерушимыми. Этого было достаточно для совершения манципации, то есть купли-продажи. Хотя этот старинный обряд в описываемое время уже вышел из обязательного употребления, все же он нередко применялся в особо торжественных случаях для придания совершаемой сделке большей святости и надежности. Разумеется, письменный документ, скрепленный подписями и печатями, имел решающую силу.

Ввиду того, что деньги за рабыню еще не были уплачены покупателем, последний написал на восковой табличке обязательство передать Волкацию сто восемьдесят три тысячи четыреста сестерциев не позднее февральских календ текущего года. После этого Минуций скрепил документ печатью своего золотого перстня и передал табличку свидетелям, которые тоже приложили к воску свои печатки.

По оформлении сделки сотрапезники поздравили товарища с новым приобретением, совершив все вместе очередное возлияние в честь Двенадцати богов Согласия.

– Можешь идти, Ювентина, – сказал Минуций девушке. – Не забудь присоединиться ко мне, когда я отправлюсь домой…

Говоря это, молодой человек не отказал себе в удовольствии победоносно взглянуть в сторону Публия Клодия, но тот сделал вид, что с увлечением смакует только что поданную на стол гусятину под кисло-сладким соусом.

Застолье продолжалось еще около часа и составило восемь перемен, что свидетельствовало о необычайной щедрости хозяина дома.

Потом были поданы кости и игральные доски из полированного кипарисового дерева, причем Минуций снова привлек всеобщее внимание, небрежно высыпав перед собой на стол целую пригоршню золотых денариев, показав тем самым, что он готов играть по-крупному.

Игра закипела.

Первые ставки снял Дентикул, который два раза кряду выбросил «Венеру»[237 - «Венера» – самый удачный бросок при игре в кости.]. Затем счастье перешло к Минуцию, после чего снова к Дентикулу и поочередно то к Либону, то к Сильвану. Больше всего не везло Приску – его преследовали «собаки»[238 - «Собака» – самый неудачный бросок при игре в кости.].

Тициний после многих неудач все же отыгрался. Минуций выиграл около четырехсот денариев серебром. Дентикул, выигравший в общей сложности три тысячи сестерциев, шумно радовался своему успеху. Приск проиграл полторы тысячи сестерциев наличными и еще остался должен Сильвану, любезно согласившемуся дать юноше под расписку тысячу сестерциев, которые сам выиграл у Волкация.

Игроки засиделись допоздна.

Только в первую стражу ночи Клодий, игравший все время с переменным успехом и в конце концов потерявший сотню денариев, потребовал обувь[239 - Римляне, перед тем как им «возлечь» за пиршественный стол, снимали свою обувь, отдавая ее слугам.].

Остальные гости, прервав игру, последовали его примеру.

– Не унывай, – говорил Дентикул расстроенному Приску, – не в последний же раз зашло солнце. Завтра будут скачки и гладиаторы. Улыбнется и тебе Фортуна – отыграешься…

Минуций покинул гостеприимный дом вместе с Ювентиной, державшей в руках небольшой узелок, в котором уместились все ее пожитки.

Одета она была в двойной хитон[240 - Хитон – верхняя одежда у греков (у римлян – туника). Мужчины, как правило, носили короткий хитон. Женщины чаще всего надевали так называемый двойной хитон – длинное, до пят, платье с поясом.] из грубой шерсти с наброшенным поверх него стареньким гиматием[241 - Гиматий – греческий плащ, носившийся как мужчинами, так и женщинами.] (римляне своих рабов и рабынь, даже если они родились в Риме, одевали, как правило, в греческие одежды; тоги могли носить только римские граждане, а столы[242 - Стола – длинное просторное платье римских женщин.] и паллы[243 - Палла – верхнее парадное платье до пят, надевавшееся римскими женщинами поверх столы.] – только свободные женщины).

На улице уже было совсем темно.

У портика[244 - Портик – в богатых римских домах перекрытие от дождя у входа, поддерживаемое колоннами; вообще крытая галерея с колоннадой для защиты от дождя и солнца.] дома Волкация продрогшие рабы с факелами в руках поджидали своих загулявших господ.

Геродор, раб Минуция, рослый и крепкий малый лет двадцати восьми, встретил господина, держа в руке зажженный восковой факел.

Он удивленно покосился на Ювентину.

– Не бойся, она не кусается, – с усмешкой сказал ему Минуций. – Возьми ее за руку и следи, чтобы девушка не споткнулась и не расшиблась в темноте.

По пути он не проронил больше ни слова, погруженный в свои мысли, судя по всему, невеселые.

В доме на Кипрской улице еще никто не спал в ожидании прихода господина. Все домочадцы собрались в полутемном атрии, освещенном лишь двумя светильниками на канделябре, который стоял на треножнике рядом с алтарем ларов.

– О, боги! А это кто? – воскликнула Неэра, увидев Ювентину, неуверенно перешагнувшую через порог вслед за Минуцием.

– Она будет жить с нами, – сказал Минуций, устало зевая. – Позаботься о ней, Неэра.

Сказав это, римлянин удалился в свои покои, сопровождаемый Пангеем, освещавшим путь господину восковой свечкой.

Собравшимся в атрии рабам трудно было превозмочь любопыиство, и они мало-помалу обступили девушку, разглядывая ее, словно дети, которым показали новую игрушку.

Это была сплошь одна молодежь.

Минуций терпеть не мог стариков и пожилых. Он чувствовал потребность видеть в своем доме одни лишь молодые лица.