Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман

– Зато Юпитер и Нептун не оставили это преступление безнаказанным, – подхватил Приск с мстительным злорадством. – На обратном пути пиратский флот попал в бурю и многие корабли их потонули. А один либурнийский корабль[221 - Либурнийский корабль (или либурна) – легкое двухпалубное судно, изначально применявшееся жителями Либурнии (области на побережье Иллирии между полуостровом Истрия и Далмацией).], налетев на подводную скалу, был выброшен на берег, и находившиеся на нем разбойники попали в руки наших солдат…

– Но почему же все-таки Требаций не захотел взять выкупа за Беллиена и приказал его убить? – спросил Клодий, обращаясь к Либону.

– Тут и гадать нечего, – отвечал Либон. – Требаций, конечно, припомнил Беллиену отважного Летория, своего друга, которого Беллиен убил на Сублицийском мосту… Да ты ведь сам, Клодий, рассказывал мне, помнится, о гибели Гракха и его сотоварищей.

– Но я никогда не говорил, что Леторий был другом Требация, – возразил Клодий. – Напротив, оба они друг друга на дух не переносили. Леторий был из окружения Гракха, а Требаций числился в дружках у Фульвия Флакка, который и сам вел себя разнузданно, и люди его были отпетыми мерзавцами, готовыми на все. Они-то и погубили Гракха своим неистовством, особенно Требаций, подстрекавший и Фульвия, и Гракха действовать не иначе, как с оружием в руках, пока оптиматы не оправились от страха и сами не перешли в наступление. В тот самый день, когда сторонники Опимия[222 - Луций Опимий – консул 121 г. до н. э. Будучи претором 125 г., подавил восстание во Фрегеллах (город в Лации), жители которого требовали предоставления им прав римского гражданства. Во время своего консульства возглавил борьбу аристократов против Гая Гракха и его сторонников. В 114 г. до н. э., уличенный в получении взятки от Югурты, был осужден на изгнание.] из числа народных трибунов созвали плебейскую сходку и уговаривали народ упразднить законы Гракха, Фульвий Флакк явился на Капитолий в окружении большой толпы своих приверженцев. Жертвоприношение перед началом собрания проводилось наспех. Вокруг царил невообразимый шум. Больше всех возмущался Фульвий Флакк, который обрушился с руганью на трибунов, называя их предателями плебеев и прихвостнями оптиматов. И тут ликтор Квинт Антулий, убиравший с алтаря внутренности животных, довольно злобно крикнул толпившимся вокруг фульвианцам: «А ну, дайте дорогу порядочным людям, вы, негодные граждане!». Стоявший рядом Требаций первый схватил его за горло. Ликтора оттащили от алтаря и закололи кинжалами. А Фульвий даже пальцем не пошевельнул, чтобы унять своих головорезов…

– Убийство на самом Капитолии! – воскликнул Приск. – И после этого еще ругают Опимия за то, что он навел порядок в городе силой оружия!..

– Как будто не на Капитолии оптиматы убили Тиберия Гракха, – вмешался Минуций, который внимательно слушал рассказ Клодия. – Убили, несмотря на то, что он был в должности народного трибуна и обладал священной неприкосновенностью! А тут какой-то Антулий, простой ликтор, наемник! Он, может быть, не заслуживал смерти, но сам подал достаточный повод к расправе…

– О чем вы толкуете? – усмехнулся Клодий. – Опимий так или иначе нашел бы предлог, чтобы заставить сенат принять постановление о чрезвычайных консульских полномочиях. Что касается убийства Антулия, то сам я был свидетелем той комедии, которую Опимий на следующий день разыграл перед сенатской курией. Он специально нанял людей, чтобы они в разгар дня пронесли на носилках через весь Форум обнаженное тело Антулия, оглашая площадь горестными воплями и рыданиями. Когда носилки поравнялись с курией, Опимий, сделав вид, что он совершенно непричастен к этому представлению, вышел вместе с сенаторами на площадь, и все стали ужасаться, будто случилось великое и страшное несчастье. Из толпы стали раздаваться крики, призывающие к мщению. Другие требовали чрезвычайных мер по спасению республики. Но и сторонники Гракха не менее бурно протестовали против этого, что, конечно, не помешало Опимию убедить сенаторов принять постановление о вручении ему неограниченной власти для наведения в городе порядка. Опимий велел сенаторам вооружаться и, кроме того, оповестил всадников, чтобы на следующий день с рассветом каждый из них привел с собою двух вооруженных рабов, назначив местом сбора Капитолий. А Гракх и Фульвий, как только об этом стало известно, тоже призвали к себе рабов, обещая им свободу. Требаций по приказу Фульвия привел ночью на Форум вооруженный отряд, но на рассвете Опимий бросил на него своих тяжеловооруженных, а также наемных критских стрелков из лука. Наемники больше всего внесли смятения в ряды людей Требация. Спасаясь от их стрел, они отступили на Авентин, занятый сторонниками Гракха и Фульвия. Но поражение отряда Требация поколебало мужество многих из них, к тому же Опимий через своих глашатаев объявил о прощении тех, кто добровольно сложит оружие…

– Это было обманом, потому что оптиматы и безоружных резали, как баранов, – заметил Минуций.

– По истечении срока ультиматума, – продолжал Клодий, – Опимий двинул на Авентин все свои силы. Фульвий и Требаций сопротивлялись отчаянно. Но какое там! Фульвий был вскоре убит, а Гракх уже хотел покончить с собой прямо в храме Дианы, где он оставался с кучкой своих приверженцев. Однако верные его друзья Помпоний и Леторий вырвали у него из рук меч и уговорили бежать. Тогда Гракх, опустившись на колени, простер руки к статуе Дианы и молил ее о том, чтобы римский народ был наказан за неблагодарность и предательство вечным рабством, потому что народ явно изменил ему, как только было объявлено освобождение от наказания…

Клодий остановился, отпил вина из кубка и снова заговорил:

– Гракх при спуске с Авентина подвернул ногу и бежал хромая. Помпоний же, увидев, что преследователи близко, остановился в Тригеминских воротах и крикнул Леторию, Гракху и его рабу Эвпору, чтобы они бежали дальше, а сам повернулся лицом к толпе преследователей и с мечом в руке некоторое время сдерживал их, пока не был убит. Тем временем беглецы уже были на Сублицийском мосту. Здесь Леторий, словно подражая Горацию Коклесу[223 - Публий Гораций Коклес – легендарный герой Рима. Во время войны с этруссками защищал от врагов мост через Тибр, пока товарищи разрушали его, чтобы не дать противнику прорваться в Рим.], вступил в бой с преследователями и, прежде чем его пронзили мечами, многих из них переранил, доблестно сражаясь…

– Луций Беллиен потом всем доказывал, – перебил публикана Вибий Либон, – всем доказывал, что именно от его руки пал Леторий и что сам он сбросил его тело с моста в Тибр…

– Что ж, Беллиен получил по заслугам, – сказал Минуций. – С какой стати нам оплакивать этого оптимата, руки которого обагрены кровью столь достойного гражданина…

– Ну что ты такое говоришь, – остановил гостя Волкаций. – Речь ведь идет о магистрате высокого ранга, убитом подлыми разбойниками…

– Скажи лучше бывшими римскими гражданами, – с жаром возразил Минуций, – жертвами произвола тех, кто отнял у нас свободу и правит нами, как им заблагорассудится, уже восемнадцать лет. Три тысячи человек перебито в один день только за то, что они хотели восстановить законную справедливость! А скольких осудил на изгнание неправедный суд? Лишенные родины и средств к существованию, эти несчастные вынуждены заниматься морским разбоем, но разве мы, римляне, испокон веков не занимаемся самым настоящим разбоем? Разве не грабежом добыты сокровища, которые мы видели вчера во время триумфа? Или сам Ромул не был царем разбойников?..

– О, да простит нас Квирин за то, что нам приходится это слышать! – воздев руки и подняв кверху глаза, произнес Волкаций.

Все остальные отнеслись к словам Минуция с явным неодобрением. Гракхов чтили преимущественно в пролетарской среде. Большинство добропорядочных граждан с высоким имущественным цензом считало обоих братьев-реформаторов и их сторонников виновными в мятеже против государства.

– Ты, Минуций, может быть, в чем-то и прав, – рассудительным тоном заговорил Клодий, – но среди приверженцев Гракха уж слишком много было всяких негодяев, которые не столько помогали ему, сколько вредили…

– Ну, а как же ты сам уберегся, Клодий? – не без ехидства полюбопытствовал Приск. – Не может быть, чтобы ты держался иных взглядов, чем твой отец, известный своей дружбой с Гракхами?

Клодий не очень ласково покосился на молодого человека.

– Юноша! В то время я действительно держался… за одну красотку, которая жила в Каринах[224 - Карины – один из самых богатых кварталов Рима, расположенный у подножия Эсквилинского холма.]… там было за что подержаться, – ответил Клодий, вызвав легкий смешок присутствующих этой фривольной игрой слов. – Я проводил у нее все свободное время, а не шатался по Форуму, как другие. Какое мне было дело до каких-то оборванцев с Эсквилина и Авентина или этих спесивых дураков с Палатина! Я был молод и жил в свое удовольствие. Мой отец, хотя он и сочувствовал братьям Гракхам, всегда говорил мне, чтобы я пореже бывал на плебейских сходках, слушая всяких крикунов. Он словно предчувствовал, что все это добром не кончится…

– Это правда, что твой отец пострадал из-за Папирия Карбона[225 - Гай Папирий Карбон – консул 120 г. до н. э. Сторонник реформ братьев Гракхов, он, по-видимому, не одобрял их революционных методов борьбы. В 119 г. до н. э. покончил самоубийством.], которого он укрыл в своем доме, спасая его от расправы? – щуря свои маленькие глазки, спросил Габиний Сильван.

– Увы, это так! Но, не думайте, отец мой не был участником мятежа. Это был достойнейший человек, за что и поплатился. Если бы он поступил, как клиент Фульвия Флакка, поначалу спрятавший патрона у себя в мастерской, а потом выдавший его убийцам, то жил бы и здравствовал по сию пору, не умер бы на чужбине в нужде и отчаянии. Отец приютил Карбона как близкого друга, потому что знал, что тот давно уже не был сподвижником Гракха, но враги Карбона, пока шла бойня в Риме, искали его повсюду, чтобы убить. Позднее, когда страсти поутихли, Карбон выставил свою кандидатуру в консулы, и народ его избрал. Оптиматы, скрипя зубами, целый год терпели его, пока он был в должности, а сами готовили против него судебный процесс и, когда он стал честным человеком, обвинили его как соучастника гракхианского мятежа. Отец по этому делу должен был проходить свидетелем, но Карбон неожиданно для всех перед самым судом покончил самоубийством. Он это сделал ради детей, потому что не надеялся на оправдание и боялся конфискации имущества. Отца же моего из свидетеля превратили в обвиняемого – укрывателя мятежника… Бедный отец! В один день он лишился всего, что имел – родины, имущества, семьи. Он удалился в Сицилию. Там я нашел его, уже больного и немощного…

– А что же негодяй Требаций? – спросил Дентикул. – Как ему удалось избежать справедливого возмездия?

– Он спасся, потому что действовал как истый разбойник. Если сравнить с ним беднягу Гракха, то последний, убежав за Тибр, тщетно упрашивал всех встречных дать ему коня, пока его и Эвпора не догнали и не убили преследователи. А Требаций и его дружки пробились на конный двор, что у Раудускуланских ворот, избили трактирщика и его рабов, потом захватили лошадей и умчались в Остию…

– Теперь Требаций и другие римские изгнанники обосновалась на Крите, построили там крепость и принимают к себе бродяг со всего света, – сказал Либон.

– Житья не стало от них, – пробурчал Сильван. – Дорожает зерно. А знаете, почему? Пираты то и дело перехватывают хлебные грузы. Переезды по морю сделались опасными…

– О чем только думают в сенате! – воскликнул Приск. – Неужели могущественный Рим не в состоянии справиться с каким-то разбойничьим отребьем?

– Оратор Марк Антоний[226 - Марк Антоний – консул 99 г. до н. э. Видный оптимат, превосходный оратор, дед знаменитого Марка Антония, возглавившего сторонников Юлия Цезаря после убийства последнего и ставшего потом мужем египетской царицы Клеопатры. В 102 г. до н. э. был избран претором и наделен чрезвычайными полномочиями по борьбе с пиратством, но заметных успехов не добился. Даже дочь его была похищена пиратами, и за нее пришлось платить большой выкуп. В 87 г. до н. э. погиб во время захвата Рима сторонниками Мария.] обещает очистить море от пиратов, если его изберут претором и предоставят особые полномочия, – сообщил Либон.

– Пока Италии угрожают кимвры, ни о какой войне с пиратами не может быть и речи, – возразил Минуций.

– О, ради всех бессмертных богов! – протестующе поднял руки Волкаций. – Ни слова больше о кимврах! Только настроение себе испортим, а заодно и аппетит…

Волкаций щелкнул пальцами и прикрикнул на рабов:

– Эй, лентяи! Забыли о своих обязанностях? Почему в кубках пусто?

В то же время он сделал знак сидевшему в дальнем углу флейтисту, и вскоре по триклинию разлились нежные звуки флейты.

Гости повеселели и в очередной раз осушили свои кубки.

Немного погодя в комнату вошли три молоденькие прислужницы в коротких до неприличия греческих хитонах с многочисленными мелко заглаженными складками. В руках девушки держали подносы, на которых дымились горячие блюда.

Девушки были прехорошенькие. Сотрапезники разом прекратили свои разговоры и впились взорами в полуодетых красавиц, в то время как они легко и проворно расставляли на столе блюда с кушаньями. Всем собравшимся хорошо известно было пристрастие хозяина дома к красивым рабыням, которых он охотно скупал, не жалея денег. И это было неудивительно. Волкаций особенно не скрывал, что занимается сводничеством, не видя в этом ничего предосудительного. В числе нескольких принадлежавших ему доходных домов один был известен на весь город как перворазрядный лупанар[227 - Лупанар – публичный дом.], где развлекались очень богатые люди.

Самой старшей из трех девушек не было и двадцати лет. Особенно бросалась в глаза необычная красота одной из них, белокурой и светлокожей. Ростом она была чуть повыше остальных и сложена безупречно. Короткий голубой хитон, скрепленный на ее левом плече серебряной фибулой, оставлял почти открытой молодую прелестную грудь и едва прикрывал стройные бедра. Золотистый цвет волос и нежная белизна кожи выдавали ее кельтское или германское происхождение, но в мягких и правильных чертах юной красавицы больше было, пожалуй, от галлогречанки, чем от уроженки суровых заальпийских лесов. Ее большие темно-серые глаза, опушенные стрелами длинных ресниц, таили в себе тот особенный родниковый холодок, который так присущ был малоазийским галаткам. На нее чаще, чем на других девушек, тоже очень привлекательных, обращались чувственные взгляды большинства гостей.

– Откуда у тебя такая? – спросил Клодий, повернувшись к Волкацию.

– Ты имеешь в виду вон ту, золотоволосую? – кивнул Волкаций в сторону девушек. – Правда, хороша? Досталась мне почти что даром… И знаешь, от кого? От Аврелия, гладиаторского ланисты. Ты с ним знаком. Он сам предложил мне ее взамен своего проигрыша.

– Она доморожденная? – осведомился Клодий.

– Аврелий рассказал мне, что мать ее родом была из Галлогреции[228 - Галлогреция – так часто называли Галатию, область в центре Малой Азии. Название Галатия она получила после завоевания ее кочевыми галлами в III в. до н. э. В описываемое время галаты уже в значительной мере были эллинизированы и потому назывались галлогреками.] и поначалу принадлежала сенатору Ювентию Тальне, ныне покойному. Видимо, мать в его честь назвала дочку Ювентиной…

– Ты хочешь сказать, что сенатор больше всех постарался, чтобы эта красотка появилась на свет?

– Вполне возможно.

– Она говорит по-латыни?

– Не хуже, чем законнорожденная дочь сенатора. Кстати, греческий она знает тоже благодаря матери, которая, видимо, была более гречанка, чем галатка. Не хочешь ли послушать, как она декламирует греческие стихи?

– Ну, если голос у нее такой же красивый, как и она сама.

Волкаций поднял вверх руку и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание молодых рабынь, которые, сделав свое дело, уже собирались покинуть триклиний.

– Вы обе можете идти, – махнул он рукой двум темноволосым девушкам. – А ты, Ювентина, отдай им свой поднос и подойди сюда.

Глава шестая