За стеклом

– Собачка спит. – непринужденно сказала дочь.

– Навсегда. – пробурчал я, расстроенный.

– Навсег-д-а-а? – спросила она игриво, как умеют только дети спрашивать о таких вещах. – Да…

Я не знаю, почему, но никак не мог отвести взгляд от мертвой собаки. И вот, уже почти пройдя мимо, я заметил что-то темно-зеленое, отделившееся от сваленных листьев пальмы. Почти сливающееся с ними, если бы не розовый кусок мяса, с клочком шерсти в пупырчатой пасти. Я застыл на несколько секунд, потом, очень испугавшись, наоборот, ускорился. ОТ темно-зеленого «бревна» отделилась вытянутая шея и маленькая хищная голова, на которой не было глаз, точнее их было не видно. Потом, одним движением, эта гадость крутанулась и прыгнула метра на три – слава Богу, не в нашу сторону, а в сторону джунглей. Жена, которая шла позади, прокричала «смотри, смотри… какая большая ящерица».

Но, для меня это была не просто ящерица, жрущая труп сбитой собаки.

Вот, какой он – зелёный змий! – первый раз, за тридцать пять лет, я почувствовал, что нашел правильную ассоциацию.

Зеленый змий… почти незаметный, во всяком случае, до тех пор, пока не спугнешь его, поняв, что он уже давно, но почти незаметно, откусывает куски от твоей жизни, которая вот-вот окажется сбитой, будет лежать на обочине.

***

Думаю, «тайный» алкоголизм мне достался с детства, когда я регулярно участвовал в припрятывании «валюты» девяностых, водки из магазина.

Помимо быстро рассекреченного (самим же агентом) места под фундаментом дачного дома, существовали и более неожиданные. Например, дачный душ. Большая бочка, окрашенная в черный траурный цвет, чтобы вода от солнца быстрее нагревалась, – в нее, наверное, влезло бы штук двадцать бутылок. Но, столько никогда не было, там прятали две-три.

Будучи обнаруженным «искателями», бочка получила двойное значение. Для тех, от кого прятали, оно приобрело применение – холодильника. В начале, когда вода наполнялась из ручья, она была холодной и быстро охлаждала бутылки, даже в жаркий летний день.

А для тех, кто прятал, она стала своеобразной черной дырой, источником расщепления материи, куда попадало и, совершенно неведомым образом, пропадало спрятанное.

Я помню комичное и, одновременно, грустное зрелище, как моя бабушка, стоя на стремянке, примерно на высоте двух метров над землей, скребла палкой по дну бочки, тщетно ища то, что накануне там спрятала.

«Куда девались спрятанные бутылки!? Может, легли на бок и скатились к краям!?» – наверное, думала она.

Бутылки действительно «легли», но не на дно бочки, а на «дно» тех, кому я их преподнес, как спасительное лекарство – с самого утра.

Десять минут поиска для бабушки, кажется, были чем-то вроде столкновения с полтергейстом, кое-как балансируя на маленькой площадке лестницы, вглядываясь в черную «бездну» бочки, наполовину заполненной, пахнущей тиной и металлом, водой. Она ничего не могла понять, пока не спустилась и не увидела мой взгляд, по которому определила причину таинственного исчезновения.

Как сейчас помню, она с досадой, сильно бросила палку, которой барахтала в «тайнике», так, что от удара полетели кусочки земли. И ушла, ничего не сказав.

Наверное, это был первый момент в моей жизни, когда кто-то по-настоящему во мне разочаровался. Больше мне не доверяли прятать водку. После истории с бочкой, бабушка тоже поняла, какую сторону я занял.

Потом был долгий период среднего возраста, когда я прятал уже свою выпивку, где только мог, от водосточной трубы до старого фамильного сервиза, которым никто лет сто не пользовался. Поэтому портвейн (кажется, это был он), отдавал плесенью кофейника, куда я его переливал. Правда, учитывая качество напитка, это никак не влияло на вкус.

Как и все подростки, я зажевывал запах, прежде чем вернуться домой, врал про «бутылочку пива», в те моменты, когда с самого порога, не удержавшись, бежал блевать. Брызгался одеколоном, носил с собой зубную пасту, чеснок, полоскал рот водой… только с годами понимаешь, насколько эти попытки утаить выпивку, жалки и наивны.

Я помню, как во время школьной экскурсии, предварительно размявшись литровой бутылкой водки, на троих, я дышал на экскурсовода так, что тот старался отойти подальше, но, не мог, потому что сзади была стеклянная витрина, про внутренности которой он рассказывал.

Учитель, который нас на эту экскурсию повел, отнесся с пониманием и выдал мне ментоловую конфету. В глазах этого прекрасного человека, Сергея Васильевича, я, тогда четырнадцатилетний, в драбадан пьяный, съедаемый ненавистью, неуверенностью и одиночеством, убийственным коктейлем «юность», прочитал – понимание.

Это было неожиданно. Ни осуждение, ни злость, ни тревогу или стыд за меня… понимание! Ни понимание алкоголика к алкоголику, которому грош цена. Сергей Васильевич не был алкоголиком. Нет. ПОНИМАНИЕ.

Мне кажется, в тот момент, я тоже что-то понял. Пусть на миг, пусть это сразу стерлось, и я снова унесся гоготать, задирать девушек и планировать с собутыльниками, где и как раздобыть следующую выпивку. Но, на миг. На секунду. В этом понимании в его глазах, я сам понял, что не виноват, в том, что со мной происходит. И не могу быть виноват. Четырнадцатилетний ребенок, как я могу быть в чем-то виноват!?

И еще, я понял нечто, куда более важное. Пусть я и не виноват, не могу быть виноват, – это не важно. Что-то с этим делать придется мне. Только мне, самому!

Но! И это еще более важно! Я могу ничего с этим не делать. Все окей, может быть общество и осудит того, кто из четырнадцатилетнего пьяненького мальчика вырастет в двадцатилетнего уродливого полумужчину, с кругами под глазами, который потом превратится в окончательно опустившегося тридцатилетнего, с нетвердой походкой, тремором в руках и мешками кожи. Да, общество осудит. Повздыхают родственники, поплачут самые близкие люди, скажут что-нибудь поддельно-обеспокоенное давние знакомые. Но, потом все быстро забудут. Все пройдет, все рассосется. Тело станет дряхлым и умрет.

Поэтому, с этим можно ничего и не делать, если ты только сам этого не хочешь… – кажется, это я на миг понял, пока в какой-то прострации смотрел на синий прямоугольник конфеты, который лег мне на ладонь, чтобы оградить бедную женщину-экскурсовода от жуткого перегара.

Время подросткового алкоголизма незаметно перетекло в профессиональный. Я много работал, ездил по всей стране, проводил переговоры, совершал сделки, придумывал бизнесы, ошибался и срывался… и, конечно, много пил. В качестве награды, за стресс, чтобы унять боль поражения. Почти в любом бизнесе, особенно в России, всего этого настолько достаточно, поэтому пить можно постоянно, даже не нужно придумывать особые поводы и оправдания.

Потом профессиональный алкоголизм стал не очень интересным, все этапы были пройдены, все «плюшки» получены.

Профессиональный алкоголизм сменился на тайный, так как, я «случайно» женился на женщине, которая категорически не принимала пьющих мужчин.

О… это было вступление в высшую лигу! Если перед бизнес-партнерам не так уж и страшно расколоться в выпивке. В конце концов, что такого, если напряженно работающий человек, выпил вечером. Или, в подростковом возрасте, попасться родителям!? Ну, да, пью… вы в этом виноваты!

Но, попасться взрослой женщине, матери своих детей, которой ты, тоже, как взрослый человек, обещал завязать, это… да, это сильный удар по самолюбию. Только не подумайте, что это удар по самолюбию в том смысле, что «как я могу, я же обещал». Нет, это удар по самолюбию человека, который постоянно совершенствуется в своем алкоголизме, думая о том, насколько мутным может быть стекло, за которым он сидит. С самого детства, в разных ситуациях, в разном состоянии, я оттачивал свое «искусство» и вдруг… попасться, когда только перешел в высшую лигу!? Ну, нет!

К тому времени, мое «искусство» и правда достигло апогея. Одежда, сумки, рюкзаки, а соответственно, специальные карманы, ниши, потайные застежки, – все это служило одной цели, – прятать там выпивку различных мастей.

Отныне, бутылки подбирались не по объему и содержимому. Нет, это для дилетантов. Виды и тара моей выпивки носили чисто утилитарный характер.

Хитом моих покупок стали двухсотграммовые фляжки с виски или джином. Плоские, для того, чтобы не выпирали из внутреннего кармана. При этом, по объему – как раз достаточные на два быстрых опрокидывания, по сто грамм каждый. Ра-два, великолепно!

Если мне хотелось напитков слабее и требовался больший объем, то в ход шла заправка моих верных «листериновых» друзей – флаконов с зубным ополаскивателем, которые всегда были со мной, дома и в любом путешествии.

События и места служили поводами «как бы выпить».

В связи с этим, я вспоминаю выпивку «по-булгаковски», которая происходила, пока жена с дочерью гуляли на детской площадке Патриарших.

Все в этом идиотском «спектакле» было рассчитано по секундам.

Мы шли вместе, от Арбатской до Патриарших, совершая воскресную прогулку, заодно выполняя обещание «побыть вместе».

Примерно на половине пути, я останавливался, как вкопанный, для острастки, бил себя по лбу или закрывал лицо обеими руками, изображая стенания.

– Господи… – вздыхал я.

– Что, что, что… что такое!? – беспокоилась моя жена, думая, что у меня начался инсульт или что-то такое.

– Господи… я же забыл…

После слова «забыл», подставлялись разные причины, по которым я должен на пять минут вернуться домой. Забыл сделать что-то важное по работе, забыл закрыть машину, забыл кофе на плите… я уже говорил, мозг алкоголика чрезвычайно изобретателен на тему «как выпить».

– Идите дальше… без меня! – произносил я с миной страдания, означающей, что ненавижу свою «ношу» и что счастливая воскресная прогулка, всей семьей, для меня отныне безвозвратно испорчена.

– Ну ладно, иди. – пожимала плечами, жена. Не понимая, к чему такая экзальтация чувств.

Глубоко вздыхая, разочарованно мотая головой, всплескивая руками, я уходил выключать кипящее молоко или отправлять самый важный, в своей карьере, email.

На самом деле, быстро пройдя в обратном направлении пару домов, я поворачивал за угол, заскакивал в магазин, где меня ждало все «великолепие» воскресного мира.

Через десять-пятнадцать минут, я появлялся на Патриарших, махал издалека жене и, сразу же, сворачивал в туалет. Где и происходило употребление купленной двухсотграммовой фляжки. Через пять мину, пьяный, осоловелый, придурковатый, я появлялся на детской площадке, распевая дифирамбы воскресным семейным прогулкам по прекрасным историческим местам своего родного города.