За стеклом

В тот день, в гости, собиралась прийти подруга жены с мужем. Они и правда пришли. Но, к тому моменту, как они появились, для меня это выглядело, как «кто-то, кажется, пришел». В гостиной образовалось два новых ярких пятна, исторгающих какие-то звуки, отдаленно похожие на голоса.

Я кое-как поздоровался с «пятнами», и чтобы уже совсем не «спалиться», спрятался за кухонный остров, размышляя, чтобы такое начать готовить, чтобы подольше не присоединяться к компании «пятен».

В холодильнике оказалась скумбрия, целиковая рыбина. В хлебнице, я нашел бородинский хлеб. Возиться с рыбой в пьяном состоянии, – большая ошибка, поверьте, лучше выбрать колбасу.

Однако, первая часть «рыбной операции» мне как-то удалась. Я не помню, как нарезал хлеб и почистил рыбу, но, когда предметы перед глазами, на какое-то время, прояснились, я увидел перед собой две тарелки с чем-то, похожим на рыбную тушку и обжаренные куски хлеба.

«Пятна» в комнате по-прежнему что-то говорили, может быть даже и мне. Я, наверное, тоже что-то говорил, конечно же, сейчас совершенно не помню, что. В таких случаях мне здорово помогало кредо писателя. Ведь достоверно известно, что писатели люди творческие, поэтому часто и глубоко погружаются в свои мысли. Значит, других людей не должно удивлять, что на вопрос «что ты готовишь», писатель ответит что-то типа «да, я тоже думаю об инцесте, как основе греческой мифологии».

Примерно что-то такое, я, возможно, и говорил.

Но, хуже было другое. Впереди меня ждало серьезное испытание. Нужно было очищенную тушку нарезать на тонкие длинные кусочки, чтобы потом завернуть их вокруг поджаренного хлеба. Просто положить рыбу сверху – меня никак не устраивало. Иногда алкоголик, на пике пьянки, становится чрезвычайным перфекционистом. Хотя, совершенно понятно, что ничего перфектного в состоянии опьянения получиться не может.

Но, в тот момент, мне было важно изготовить именно такие, лихо закрученные, по всем правилам закусок хорошего ресторана, буквально прозрачные, рыбные канапе. И чтобы это исполнить, я решил слегка принять для храбрости и верности рук.

Где-то проскочила мысль, что если я выпью хоть бы и пятьдесят грамм еще, то не смогу не только различить, где у меня правая, а где левая рука, но и вообще отличить руки от остального тела.

Несмотря на это, я побрел в туалет, где во флаконе Листерина плескалась половина чего-то. Я так и не понял, чего. Запрокинув флакон, я не только не почувствовал, что именно выпил, но и не почувствовал, выпил ли вообще. Флакон опустел, значит выпил. Хотя, никакого движения в горле и пищеводе я, среди беснующейся там бури, не уловил.

Зато отметил появившуюся вдруг, уверенность, что именно сейчас я все-таки смогу нарезать именно такие тонкие куски скумбрии, как этого хочу. Что-то типа «да я щя-я-яс-сс к-а-а-к…».

Дальше я не совсем помню, что произошло. В какой-то момент, «пятна» задвигались и зашумели.

– Что… эт-т-о… началось!? – сбивчиво и робко спросил я, не поняв, про что именно спрашиваю и что должно было начаться.

Следующий, краткий эпизод, который я запомнил, – это как «пятна» несут меня. А я пытаюсь зажмурить то один, то второй взгляд, разглядеть, кто это. И еще две короткие фразы:

– Костя, похоже, пьяный. – сказал женский голос. (Что, правда!? Да, ладно…)

– Да, он с утра элеутерококк свой выпил. – сказал другой женский голос, чужой и далекий, но явно принадлежащий моей жене.

В следующий раз, я открыл глаза, когда вокруг было темно. Правая рука была перебинтована, палец, даже через толстый бинт, сильно намок кровью. На кухне, я нашел разделочную доску с брызгами крови, а в мусорном ведре страшно истерзанную тушку скумбрии, в таком виде, как будто на нее, с разных сторон, напали маленькие, но очень злые бульдозеры с заостренными ковшами.

В туалете, на полке, я нашел пустую банку от Листерина, она лежала на боку, из горлышка на кафель, пролилось и засохло две красные капли, по цвету, сильно похожие на кровь.

Вино! Так вот, что меня так пришибло! – сделал я оправдательный, но совершенно не соответствующей правде, вывод, и отправился искать другие «закладки». Голова болела, глубокая рана жутко ныла. К тому же, надо было хоть как-то восстановить в памяти, что я говорил «пятнам».

Чем можно вернуть память!? Выпивкой, конечно. К тому же, – применил я свою любимую формулировку, – Надо, чтобы пена осела!

***

Один раз мы поехали кататься на горных лыжах. Более разочаровывающей поездки я в своей жизни не помню. Французские Альпы, маленькие деревушки, где на каждом шаге разнообразная выпивка. Кроме того, у нас был отель «все включено», в том числе, с бесплатной винной картой.

А я должен кататься на каких-то идиотских лыжах! И ладно бы еще кататься. Я готов был кататься на чем угодно, хоть на носороге, если бы по пути, попадались хотя бы малюсенькие ларьки с пивом или фермы с домашним вином.

Так, нет же! Горные лыжи – на то и горные, что на них приходится кататься в горах.

Черт! Три дня я мучился, каждое утро, забираясь в холодный, влажный фуникулер, где в глазах рябило от ярких дурацких курток, очков и шапок других лыжников. Но, больше всего, меня раздражали их кретинские улыбки. Мне так и хотелось закричать: Какого хрена вы улыбаетесь! Вы видите, что мы поднимаемся, а не спускаемся! Вы знаете, что это значит, знаете, черт вас дери… это значит, что мы отдаляемся от выпивки! Вот, что!

И правда, после нескольких минут подъема, внизу появлялась, раскинувшаяся темным пятном, деревня. Я прямо физически ощущал боль, представляя, как какой-нибудь старый француз, потягиваясь у окна, в тепле, опрокидывает за утренним кофе, первый бокал вина.

Конечно, я тысячу раз пытался получить у жены разрешение, в один из дней, не ездить, ссылаясь, то на боли в спине, то на начавшийся бронхит или применял универсальное: мне нужен разгрузочный день. Но, всякий раз натыкался на железную стену отказа: приехали всего на семь дней, вот и катайся.

Вот я и катался, скрипя от злости, проклиная все, что связано с идиотской придумкой человека скользит по снегу на двух дурацких деревянных палках.

Но, на третий день… да, случилось самое прекрасное, о чем только можно было мечтать. Мы с группой остановились на плато, где у нас предполагался обед в ресторане, там расположенном.

Тут мне и горы, и лыжи, и даже другие лыжники в своих ярких штуках, очень понравились. Как и в истории с приготовлением бутербродов-канапе из скумбрии, все лыжники быстро превратились в неопределенные яркие пятна, двигающиеся хаотично и что-то непонятное выкрикивающие.

Луковый суп я запил бутылкой розового вина. Не знаю, чем его запивают и нужно ли вообще его запивать. Просто схватил и в одно горло «раздавил» первую попавшуюся бутылку. Выпил быстро, отчаянно и злобно.

Второй бутылкой, красного, выбранного уже более «осознанно», под мясо, я наслаждался, чередуя длинные затяжные глотки с маленькими короткими «веселыми» глоточками, прихлебывая и посмеиваясь над тем, как мир преобразился, без сомнения, в лучшую сторону.

Третья бутылка, которую я выпил во время десерта, натолкнула меня на мысль, что лыжи – это в целом хорошо, просто надо вовремя обедать. Желательно даже начинать сразу – с обеда.

Я осоловело и радостно озирался по сторонам, не особо всматриваясь в «пятна», в основном говорящие на иностранном языке. В группе были французы, итальянцы и, непонятно откуда взявшиеся среди снега, да еще и на лыжах, бразильцы.

Но, все это было совершенно не важно, всего лишь ничего не значащие декорации. Взглядом я искал бутылки с чем-то, хоть сколько-нибудь похожим, на дижистив. Закончить такой приятный и долгожданный обед хотелось чем-то крепким. В конце концов, хоть и столкнувшись со значительными трудностями перевода, я выудил у владелицы ресторана бутылку егермейстера, которую выпил, запивая тягучим сладким кофе.

После такого «плотного» обеда, я вывалился на снег, толком не поняв, где гора, а где небо. Но, списав это на простую мысль, что в горах «такое» бывает, пошел, как мне показалось, по направлению к фуникулеру, рассчитывая вернутся в отель раньше жены и хоть что-то еще отхватить из бесплатной обеденной винной карты.

Но, тут мне в руки кто-то дал что-то инородное, неприятное и вообще, чуждое моему вальяжному настроению. Ощупав «это», я понял, что это мои лыжи, будь они неладны!

Дальше – хуже. Сквозь какие-то путанные объяснения, я понял, что на этой части горного плато нет фуникулера, и что какую-то часть склона нам придется спускаться на лыжах.

Похоже, в тот момент, мне в кровь попала обильная порция адреналина. Я даже стал снова различать, где небо, а где – горы. В результате этого тревожного осмотра оказалось, что «ле петит маунтион», о котором мне говорили, на самом деле, длинный и довольно ухабистый склон.

В конце концов, не став слушать чьи-то идиотские объяснения, я решил поступить, как в случае с бутербродами из скумбрии. То есть, принять еще на грудь, для крепости рук и смелости, а потом просто закрыть глаза и съехать с чертовой горы.

Ввалившись обратно в ресторан, я схватил недопитую компанией бразильцев, бутылку, выпил из горла все оставшееся. Потом подошел к краю склона, кое-как застегнул лыжи, закрыл глаза и… куда-то поехал.

Волна трезвости прошла по мне после первого падения. Точнее не пошла, а, со всей силы, – обрушилась. Я не знаю, падал я кубарем или скользил на боку. Единственное, что я помню, это какой-то скрип и хруст, издаваемый моими внутренностями.

Когда я очнулся и кое-как разыскал свалившиеся лыжи, то увидел, что вокруг никого нет. Вдалеке было что-то, похожее на маленькие флажки, но уверенности, что это действительно флажки, а не птицы, например, у меня не было.

Я разыскал лыжи, надел их и опять закрыл глаза, сгруппировавшись. На этот раз, волна накрыла меня еще быстрее. Кажется, я не успел проехать и десяти метров.

Так повторялось еще много-много, кажется, бесчисленное количество, раз. Страшное, опустошающее, оглушающе дикое количество раз, пока я, наконец, кубарем, не уткнулся в большой ангар, ведущий к фуникулеру.

Смеркалось. Тем не менее, в ангаре была очередь. Это была группа самых фанатичных лыжников, катающихся до последнего фуникулера. Среди них была моя жена.

– Я тебя не узнала в этой куртке. – весело сказала она. Но, я-то понимал, что куртка была здесь не при чем. Глаза-блюдца, бледное, несмотря на мороз, лицо, волосы, напоминающие лишайник, по которому проехала танковая рота.

Пока мы стояли в очереди, она, принюхиваясь, сказала:

– Ой, от кого-то выпивкой пахнет, где успели только…

– И не говори! – осуждающе пробормотал я, не в силах выговорить ничего более.