Брокингемская история. Том 19

– Не волнуйтесь: И с этой дверью всё тоже закончилось удачно! – заверил Уэлч, – Мы доложили в мастерскую Донована, что в момент нашего появления она уже была выбита и валялась на полу. Донован со своими ребятами, недолго думая, врезал замок обратно и повесил дверь на прежнее место. (В нашем служебном рапорте мы об этом инциденте благоразумно умолчали.) В итоге мы с Коэлсом успешно завершили нашу проверку, обошли все оставшиеся секретные подвалы и во всех заполнили журналы. В конце дня мы доложили начальству о наших успехах и заслужили очередную благодарность. В общем, всё закончилось хорошо… Мы с Коэлсом бесконечно вам благодарны! Без вашей дружеской помощи нам бы пришлось гораздо хуже… Позвольте ещё раз пожать ваши мужественные руки!

И Уэлч, поднявшись со стула, принялся повторно обмениваться рукопожатиями со своим бескорыстным коллегам.

– Не стоит благодарности! – проявил присущую ему скромность Махони, которому Уэлч особенно усердно тряс руку, – Помочь коллегам, вляпавшимся в интересную историю – наш главный морально-этический долг… Выбить ради вас парочку подвальных дверей – для нас просто пара пустяков!

– Уэлч, не преувеличивайте: Мы не так уж сильно вам помогли! – взглянул правде в глаза Доддс, – Если бы мы вчера отказались вам подсобить, вы бы не слишком много потеряли – зато выбитых дверей в подвале было бы на одну меньше…

– Не будем жалеть эту несчастную дверь! – проявил широту души Уэлч, – Донован за полчаса присобачил её обратно – и теперь она висит в петлях ещё прочнее, чем раньше. А мы с Коэлсом решили, что ваша бескорыстная помощь заслуживает награды… И вот мы вчера вечером заглянули в административный корпус, разогнали там парочку незаконных торговых точек и специально для вас конфисковали у торговцев вот этот литературный сборник! – он продемонстрировал собеседникам маленькую тоненькую книжечку, принесённую им с собой, – Мы вовремя вспомнили, что вы интересуетесь новинками поэзии… Кстати, мы обнаружили в этом сборнике стихотворение нашего старого знакомого стоматолога Олбрайта, – многозначительно намекнул он.

– Да, мы с интересом следим за творчеством этого талантливого поэта, – признал Маклуски, – Любопытно было бы узнать, что он ещё такого насочинял… Ну что ж, давайте сюда ваш сборник!

Когда Уэлч, торжественно вручив коллегам конфискованную им книгу, поспешно покинул кабинет и умчался по своим неотложным делам, трое работников Отдела Расследований переключили всё своё внимание на последние новинки высокой литературы.

– Конечно, талант стоматолога Олбрайта мы уже давно оценили по заслугам, – без обиняков высказался Доддс, – К сожалению, до сих пор мы были знакомы лишь с одним его стихотворением – с тем самым, где он сторожил в лесу какой-то куст. Нам пора расширить наш поэтический кругозор… Махони, найдите-ка в этом сборнике ещё какое-нибудь произведение Олбрайта и зачитайте нам его вслух!

– Я вижу здесь только одно его стихотворение, – сообщил Махони, пролистав книгу, – Честно говоря, я не понимаю, с какой стати подобные опусы называются поэзией. На мой взгляд, это – самая обычная проза, как у какого-нибудь Диккенса или Уилки Коллинза… Если в нынешней литературе это считается стихами, то мои секретные инструкции впору именовать романами в стихах. Ведь чем инструкции хуже стихов? Осталось лишь подобрать им название поцветистей – например: "Сонет № 1234-567(8)/90-77 от 01.01.77 о необходимости соблюдения внутрирежимных предписаний"…

– А почему бы и нет? – охотно согласился Доддс, – Стихи и служебные документы – вполне совместимые материи. По этому поводу мне на ум сразу пришёл один мой недавний сон… В двух словах сюжет его таков: К нам в рабочую комнату заглядывает Горенс и говорит: "Меня вызвали к Директору – ему срочно требуется состряпать секретный отчёт в Министерство". "Ну а вы-то тут при чём?" – спрашиваем мы. "Похоже, до Директора докатились слухи о моих литературных талантах", – отвечает Горенс, – "а отчёт он желает составить непременно в стихах". Мы пожелали Горенсу дальнейших творческих успехов, и он отправился сочинять отчёт… В конце дня мы с Маклуски решили его проведать. Заходим мы в секретариат и обнаруживаем там вместо мисс Снукки какую-то незнакомую секретаршу, напоминающую своим грозным видом приснопамятную миссис Хэмилтон из архива госбезопасности в Алексвилле. "А что с Горенсом?" – спрашиваем мы. "Он занят", – отвечает эта фурия, – "Мы заперли его в подвале. Пока он не закончит свою пьесу, мы его оттуда не выпустим". "Но почему пьесу?" – удивился я, – "Насколько мне помнится, он говорил нам о каком-то стихотворении…" "Возможно, речь идёт о пьесе в стихах", – высказал очевидное соображение Маклуски. И тогда я подумал: "А ведь в самом деле: Почему бы нашему секретному отчёту для Министерства не иметь форму стихотворного драматургического произведения? В подобном виде, после грамотной литературной обработки, представленный нами материал будет воспринят в Министерстве куда доходчивее, чем в виде нудных бюрократических отписок (а тем более в прозе)…"

– Свои секретные инструкции Махони почитает нам как-нибудь в другой раз, – предложил компромиссный вариант Маклуски, – А сейчас мы послушаем в его исполнении новый опус поэта Олбрайта!

– Кстати, как он называется? – полюбопытствовал Доддс.

– Стих имеет название "Компот", – внёс ясность Махони.

– Неплохое название! – оценил Маклуски, – Читатели уже заинтригованы до самых костей мозгов… Интересно, о каком компоте далее пойдёт речь? Махони, читайте скорее!

– "Когда я был совсем юн", – начал читать Махони, – "мне приходилось не по своей воле посещать одно унылое казённое заведение, которое по какому-то недоразумению именовалось "детским садом". И была среди наших воспитательниц одна чрезвычайно строгая дама… Если кто-то из её подопечных за завтраком слишком медленно и неохотно жевал ненавистную овсянку, она применяла к нарушителю самые суровые меры: хватала его за шиворот и выливала туда стакан компота. Был и я в числе нелюбителей овсянки. Пришлось и мне на собственной шкуре испытать, что такое компот за шиворотом… С тех пор прошло немало лет. Я стал большим и давно перестал посещать так называемый "детский сад". Но меня до сих пор преследует по ночам один и тот же кошмар: Холодная липкая жидкость проникает мне за воротник и медленно растекается по спине… Кровь застывает в моих жилах. Я в ужасе кричу и просыпаюсь. Я вижу, что я в комнате один – но зловещий холод в спине не покидает меня даже наяву. Я смотрю телевизор, слушаю радио, пью пиво или просто лежу на диване – а мне всё мерещится, что у меня между лопаток опять струится что-то липкое и недоброе… Послушайте, вы, убогие завистники, душители свободы! Трепещите: Наступит и для вас когда-нибудь час расплаты!" Вот, собственно, и весь "Компот"! – подытожил Махони.

Доддс и Маклуски вопросительно переглянулись и многозначительно перемигнулись между собой.

– Как ни странно, но мне этот опус понравился, – поделился впечатлением Доддс, – В нём ощущается некая внутренняя сила и некий скрытый социальный протест… Несомненно, лирический герой Олбрайта вызовет сочувствие и симпатию у некоторых возможных читателей. (Ведь не один же он не любил в детстве овсянку!) Меня не перестаёт не покидать предчувствие, что рано или поздно этот тип разыщет свою бывшую воспитательницу и отплатит ей за старое зло – например, выльет ей за шиворот своё пиво или ещё какой-нибудь особо липкий коктейль…

– Да ничего он ей не выльет! – возразил Маклуски, – Я сразу понял, что этот тип – редкостный лентяй! Он так и будет валяться на своём диване, слушать своё дурацкое радио и писать свои ещё более дурацкие стихи…

– Вот среди нас уже развернулись литературные дискуссии! – с удовлетворением отметил Махони, – Как же всё-таки могуче поэтическое слово…!

– А нет ли в сборнике ещё каких-нибудь произведений Олбрайта? – поинтересовался Доддс.

– Разве что эпиграф ко всей книге, – ответил Махони, быстро пролистав сборник от начала до конца, – Под ним почему-то тоже стоит его фамилия… Вот это уже похоже на настоящую поэзию, какой мы привыкли её видеть! Это – самый настоящий стих из пяти строчек… (Вернее, из четырёх, поскольку первая и пятая строчки абсолютно одинаковы.) Всё это называется: "Похвальное слово поэтическому слову". Далее следует текст: "Слово – всех важнее на Земле./ Слово – пострашней, чем пистолет./ Словом можно гвоздь забить,/ словом можно взвод убить./ Слово – всех важнее на земле!"

– Ну что за идиотские советы? – поморщился от досады Доддс, – Сперва этот Олбрайт сравнивает слово с пистолетом – а потом предлагает забивать им гвозди… Ну куда такое годится? Я отлично помню день, когда мне впервые выдали табельное оружие. Помню, как наш инструктор строго предостерегал всех нас от его использования не по прямому назначению – причём в качестве примера его нецелевого использования он привёл как раз заколачивание гвоздей…

– Не будем излишне строги к Олбрайту! – вступился за автора Махони, – Ему никто никогда не выдавал никаких пистолетов, поскольку он работает стоматологом, а не следователем и не оперуполномоченным. Никто никогда не проводил с ним бесед о целевом и нецелевом использовании табельного оружия…

– Вот пусть тогда и пишет о том, в чём разбирается! – настоял на своём Доддс, – Раз он у нас стоматолог, то ему сам чёрт велел сочинять стихи о лечении зубов!

– "Словом можно взвод убить, словом можно зуб сверлить", – мгновенно симпровизировал Махони.

– Хотел бы я посмотреть, как он будет сверлить зубы пациентов своим острым поэтическим глаголом… – в задумчивости высказался Маклуски.

– Однако он абсолютно прав, когда говорит о важности поэтического слова, – заметил Махони, – С тех пор, как я начал интересоваться серьёзной поэзией, я стал более требователен в вопросах правильного применения слов в нужном контексте… К сожалению, в нашем современном культурном сообществе совершенно не развито поэтическое мышление. Народ применяет слова как попало и куда попало, к месту и не к месту, не задумываясь об общем смысле фразы… Вам нужны конкретные примеры? Извольте! Недавно мне в руки попался журнал с каким-то литературным конкурсом – читателям предлагалось закончить фразы, сказанные в своё время каким-то знаменитым журналистом. Одна из фраз выглядела так: "Фигуристка такая-то ворвалась в фигурное катание, как бешеная ко–" – а в последнем слове из шести букв были указаны только две первые… Фраза показалась мне любопытной. Я почесал в затылке и подумал: "Интересно, в самом деле: Как бешеная кто могла ворваться в фигурное катание эта девица?" И вдруг меня прошибла шальная догадка: Я схватил карандаш и тут же вписал в последнюю строчку слово "корова"…

– Но позвольте! – удивился Маклуски, – Ни один джентльмен (даже если он поэт или журналист) не осмелился бы назвать коровой молодую стройную фигуристку!

– Однако с поэтической точки зрения выражение "бешеная корова" выглядит весьма тонко и остроумно, – возразил Махони, – Во-первых, у читателей мгновенно возникает в мозгах ассоциация с коровьим бешенством. (В последнее время про эту болезнь нередко пишут в газетах.) А во-вторых, фигурное катание неразрывно связано со льдом. Значит, при упоминании о бешеной корове читателям невольно придёт на ум поговорка "как корова на льду"… Не правда ли, какая многогранная игра смыслов заключена в этих двух словах – "бешеная корова"? Я был убеждён, что знаменитый журналист не мог пройти мимо такого удачного каламбура. В общем, я без тени сомнений вписал в четыре пустые клеточки буквы "-рова". Как и следовало ожидать, я ошибся… В следующем номере я прочитал правильный ответ и был разочарован до глубины души. Оказывается, этот журналюга обозвал молодую фигуристку "бешеной кометой"! Конечно, это не лезло ни в какие рамки разумного… Ну где, скажите пожалуйста, вы видели комету, больную бешенством? И где это видано, чтобы кометы выступали в соревнованиях по фигурному катанию? Только очень косноязычный журналист мог так топорно выразиться по поводу молодой талантливой фигуристки… Вот потому-то я и говорю, что острое поэтическое слово нынче совсем забыто нашим хвалёным культурным сообществом!

– В наших газетах вы ещё многое чего можете прочитать, – подхватил тему Доддс, – Например, в своё время я наткнулся в какой-то жёлтой прессе на некий кроссворд. Одна из его позиций была обозначена так: "лицо, контролирующее финансовые потоки в той или иной области". Из шести букв этого слова четыре были уже известны: "бан-и-". Разумеется, я безо всяких задних мыслей вписал в нужные клеточки слово "бандит"… Когда же я заглянул в ответ, то увидел там совсем другое слово: "банкир". Пожалуй, этот вариант тоже имеет право на существование… Но помилуйте: Разве серьёзная уважаемая газета вправе допускать подобные двусмысленности в своих кроссвордах?

– Эти претензии вам следует предъявить не составителям кроссвордов, а нашей суровой действительности, – заметил Маклуски, – В наше смутное беспокойное время не так-то просто определить, где заканчивается бизнес, а откуда начинается криминал…

Как обычно бывает, возвышенные разговоры о прекрасном были грубо и бесцеремонно прерваны на самом интересном месте и в самый неподходящий момент: На столе перед Маклуски вдруг пронзительно зазвонил телефон.

– Маклуски у аппарата! – твёрдым уверенным голосом произнёс он, сняв трубку.

– Вы – на месте? Вот и замечательно! – донёсся из телефонной линии знакомый голос зама по кадрам, – Тогда хватайте в охапку Доддса и бегом ко мне!

– А что такое случилось? – насторожился Маклуски.

– Вот здесь всё и узнаете! – пообещал зам.

Несколько минут спустя два прославленных детектива уже сидели в хорошо известном им кабинете на втором этаже, за тем же боковым столом, что и накануне. Зам тоже восседал на своём прежнем месте (наискосок от подчинённых), а вид у него был ещё более мрачный, чем накануне.

– Я хочу сообщить вам две очень важные вещи, – произнёс он безо всякого энтузиазма, – Сперва, как водится, речь пойдёт о бюрократических заковырках… Дело вот в чём: Вчера нам с Крофтом уже после ухода Уайтлока всё-таки удалось привести в чувство наши компьютеры. Они больше не показывают нам фиг и перестали требовать засунуть сто фунтов в дисковод. Но все личные данные наших сотрудников, которые мы целых три месяца заколачивали в эти компьютеры, к сожалению, безвозвратно погибли… (Теперь нам придётся заново вводить их в эти безмозглые железные мозги.) Я был вынужден доложить Директору о наших неприятностях. Он вынес мне устное порицание за провал компьютеризации отдела кадров и поставил передо мной новую задачу: в кратчайшие сроки восстановить погибшую базу данных… Сегодня с утра Крофт и прочие сотрудники снова уселись за клавиатуры к мониторам. Они опять заколачивают в компьютеры личные данные всех работников Центральной полиции. Заодно Крофт составил для меня небольшой чёрный списочек тех наших сотрудников, у кого отсутствуют специальные вкладыши к служебным удостоверениям…

– И мы, конечно же, опять попали в этот список? – высказал догадку Доддс.

– Вы угадали! – подтвердил зам, беря в руки большой бумажный листок, исписанный сверху донизу, – Ваши две фамилии здесь тоже упомянуты, наряду с Горенсом и кое-кем ещё. Поэтому я бы вам рекомендовал…

– Ну как же нам надоел этот Крофт! – в изнеможении вздохнул Маклуски, – Да есть у нас эти вкладыши – мы таскаем их в карманах аж с августа прошлого года!

– У вас есть вкладыши? – удивился зам, – А ну-ка предъявите их мне!

Детективы, порывшись в карманах, извлекли наружу и наглядно продемонстрировали начальнику упомянутые служебные вкладыши. Зам бесстрастно кивнул головой и, взяв в руки большую чёрную ручку, размашисто вычеркнул фамилии Доддса и Маклуски из своего чёрного списка.

– Итак, с первым вопросом мы разобрались, – без особой радости констатировал он, – Перейдём теперь ко второму! Боюсь, с ним-то мы так просто не расправимся… Значит, дело вот в чём: Знаком ли вам некий Уоддок, работавший в полиции Бембриджа?

– Конечно, нам прекрасно знаком наш коллега Уоддок, – в недоумении подтвердил Маклуски, – Собственно, он до сих пор продолжает работать в бембриджской полиции на должности следователя… Или вы неспроста употребили тут прошедшее время? – насторожился он.

– Может быть, с Уоддоком что-то случилось? – высказал обеспокоенность Доддс.

– Да, случилось, – совсем замогильным голосом произнёс зам, – С ним произошла самая неприятная история, какую только можно было представить…

– А какая именно? – уточнил Маклуски.

– Сейчас я всё вам расскажу, – вздохнул зам, – Но сперва я бы попросил вас встать из-за стола и отойти к окну! Вчера вы уже разломали мне два стула… (Скоро я по вашей милости вообще останусь без мебели!) Новость, которую я собираюсь вам сообщить, будет ещё похлеще вчерашней…

– Ну и дела! – только и смог сказать заинтригованный Доддс.