Алька. Второе пришествие

Тут подключился Орлов:

– А какие шутки, возьмём и изберём.

– Да я не член партии, а директор – это номенклатура министерства, партком министерский не пропустит, о чём вы говорите.

Народ ржал:

– Гляди, гляди – не хочу, не пойду, не буду. А сам уже все варианты просчитал, партком министерства, номенклатура. Надо за него голосовать, а то он точно своими путями проберётся, а потом припомнит тем, кто был против.

Утром меня вызвал Шалыгин:

– Алек Владимирович, завтра утром в командировку поедете вместе со мной.

– А что за срочность? Куда едем, и надолго?

– На Лабинский завод штампов, как раз по твоему профилю, на полдня. Переговоры будем проводить с директором, остальное в поезде расскажу, сейчас некогда. Билеты уже у меня, встречаемся завтра на Казанском в восемь утра, давай, до завтра.

Утром следующего дня мы встретились на перроне Казанского вокзала, купе СВ, бутылка коньяка, выпили немного, как оказалось, в Лабинске предстоял серьёзный разговор.

– Юрий Иванович. А что за спешка?

– Тут такое дело, хотим на базе нашего института создать НПО (научно-производственное объединение), а для этого нужен завод. Сейчас проводим переговоры с директорами различных заводов, а Лабинский завод в числе приоритетных рассматриваем. Завод штампы производит, оснастку – это же самое нужное для нас производство. Тебе вообще по профилю, может быть, найдёшь чего добавить в разговоре.

– Вы б мне хотя бы за денёк сказали, я бы подготовился, но попробую вякнуть что-нибудь.

Когда допили коньяк, Шалыгин приступил к основной теме разговора, из-за которой, судя по всему, он и потащил меня с собой в Лабинск.

– Ну ты как к идее выборов относишься в институте, поддерживаешь?

– Юрий Иваныч, это ж постановление ЦК, Совмина и ВЦСПС, так что как я могу относиться иначе, как поддерживать и одобрять? Я как услышал, что у нас тоже выборы будут, заплакал, ей-богу, не вру. Так рыдал, что целым отделом еле меня отходили, вот и до сих пор слеза норовит скатиться. Мы, беспартейные, может, не всё понимаем, но сердцем всю правоту чуем, оттого и слезливые.

– Давай без цирка, значит, думаешь, что правильно мы это задумали? А вот что ты думаешь по процедуре голосования.

– А чего там думать? Бюллетень, урна, и на выход. Это-то у нас вроде обкатанная процедура.

– А мы вот обсуждаем – может быть, сделаем голосование открытым? Ты знаешь, по мне это закрытое голосование – что-то вроде анонимки.

Услышав это, я чуть не расхохотался – понял, что директор наш явно паникует, причём паникует изрядно, начав прощупывать заведующих отделами, да ещё используя для этого февральский указ Горбачёва об отмене приёма к рассмотрению анонимок. В неуклюжем исполнении Шалыгина это было забавно.

Встретила нас директорская «Волга», приехали мы рановато – у директора была планёрка, поэтому мы для начала погуляли по цехам.

Инструментальное производство такого масштаба я видел впервые. В организации производства штамповой оснастки на заводе была попытка совместить несовместимое. Каждый штамп ведь предназначен для изготовления какой-то конкретной детали, поэтому они не могут быть идентичными, но какие-то их элементы – штамповые плиты, колонки, втулки, метизы – вполне могут. Поэтому, разделив все штампы по габаритам на три группы, на заводе пытались как-то поженить индивидуальное и массовое производство. Что-то им удавалось, что-то нет, но, без сомнения, иметь в своём активе такое производство было весьма полезно.

Разговор с директором завода не получился, Шалыгин был крайне неубедителен, говорил о каких-то надбавках к зарплате – Александр Николаевич, рослый видный мужчина лет сорока-сорока пяти, директор завода, глядел на нас с равнодушным вниманием.

Я его понимал, оснастка всегда в дефиците, у него заказов на несколько лет вперёд, он, по сути, мало от кого зависит, и тут приезжают два столичных придурка и пытаются убедить его, что если он сам, по собственной воле, заберётся к ним в капкан, то его ждёт большое счастье и в перспективе даже ложка варенья, но это только в случае хорошего его поведения. Да директор завода на такой сладкой теме, как производство оснастки, вполне легально своё благосостояние в разы подымет, а тут его пытаются развести на фу-фу.

Уезжали мы несолоно хлебавши, директор завода обещал подумать, но было ясно, что это пустое обещание. Я вечером сел на московский поезд, Шалыгин покатил окучивать следующий завод.

Мама решила вдруг купить однокомнатную квартиру. Решила, конечно, не вдруг, а под нажимом моей сестры. Катька, видно, подумала – дочка-то подрастает, надо ей в перспективе квартирку спроворить. Может, как-то иначе, но нажала на маменьку – мама, тебе нужна квартира.

Я как-то тоже пытался поговорить с ней на эту тему, но мама сказала:

– Вот умру – всё вам достанется.

Все мои доводы, что, мол, тесновато живём, её не убеждали, всё её устраивало. Но то ли оттого, что дочь матери ближе, то ли потому, что напора в Катюхе, когда ей что-то нужно, как в танке ИС 1 времён Великой Отечественной войны, мама вдруг объявила:

– Сынуля, хочу квартиру себе однокомнатную купить, Катя уговорила, ты мне поможешь? У тебя деньги найдутся?

– Целиком на квартиру вряд ли, а так, конечно, найдутся.

– Ну что, ты, мне тысячи не хватает, найдёшь?

– Хоть сейчас. Идти в сберкассу?

– Сейчас не надо, я скажу когда.

Катя нашла кооперативчик, мы внесли тыщёнку, часть внесла мама, Катя что-то добавила, осталось ждать окончания строительства.

Пока дом достраивали, Катька потеряла бдительность и ослабила свою хватку – на жеребьёвку пайщиков, где тянули этажи, мама пошла одна. Придя туда, она безапелляционно заявила:

– Мне, как фронтовичке, положен второй этаж. Ни в какой вашей жеребьёвке я участвовать не собираюсь.

На это ей председатель кооператива:

– Извините, но все льготы, гарантированные государством, вам полагаются в государственном жилищном фонде, а это частная контора. Каждый заплатил свои деньги, и вряд ли кто согласится отдать то, что ему выпадет по жребию, в том случае, если его это устроит.

– Я буду жаловаться.

– Жалуйтесь куда хотите, приступаем к жеребьёвке.

В жеребьёвке маменька всё же поучаствовала и, что забавно, вытянула квартиру на втором этаже. Домой пришла абсолютно счастливая – уела-таки бездушных подлецов. Походила неделю в радостном состоянии, потом пошла в кооператив и отказалась от квартиры, забрала деньги и стала ещё счастливее; я усыхал, глядя на свою воинственную мамулю.

Поскольку супружница моя была в канцелярии своей серой мышкой – делопроизводителем, то путёвки на морские курорты полагались ей только в осенне-весенне-зимний период, впрочем, нас это мало печалило, поэтому, когда ей предложили в октябре путёвки в Архипо-Осиповку, мы, с дорогой душой, стали складывать чемоданы.

Утром следующего дня я заскочил к Лабазову:

– Властимир Петрович, не откажите в любезности заявленьице подмахнуть, супруге путёвки дали в хороший санаторий, грех отказываться.

Директор взял моё заявление с явным удивлением.

– А как же выборы? Они же как раз будут в середине октября.

Лабазов разглядывал моё заявление, я стал тревожится, вдруг у него в башке что-нибудь перемкнёт и мой отпуск обломится.

– Да выберут вас и в моё отсутствие, я своим установку дал, все за вас будут голосовать.

– А говорили…