Алька. Технилище

– Ну вот, совсем другое дело, а то вчера смотреть не хотелось. Как откашливание, всё нормально отходит?

– Нет у меня кашля, ничего не отходит.

– Как ничего не отходит? Этого не может быть.

– Дышать не могу, шаг без опоры сделать не могу, слабость дикая, а кашля нет.

Оптимизм соискателя степени кандидата медицинских наук пропал, она куда-то смылилась, появилась минут через пять с заведующей, слушали меня, щупали, нимфоманки хреновы, хотели тащить снова на рентген, я отказался, заявив, что я и так ночью коридор освещаю, решили поить отхаркивающими препаратами. Пил, кашлял, но ничего не откашливалось.

Вечером зашёл пьяный санитар, повеселил, сказал:

– Вот же суки, из здоровых людей инвалидов делают, кспериментаторы хреновы. Хочешь, я им аппарат рентгеновский расхерачу?

Отговорил, посмеялись.

Проканителившись ещё дня три, решили выписать меня от греха – кто знает, что со мной дальше будет, дам дуба – и что тогда делать? Кто труп-то потащит в морг? Врачиха сообщила, что я здоров, а всё со мной произошедшее – это так, мелкие пустяки. Мне её оптимизм как-то пришёлся не по душе, помнится, она так же щебетала, когда заливала в меня этот бетон, который не давал мне дышать нормально, но что сделаешь, и я пошёл собираться домой, подошла завотделением, сообщила:

– Контраст, который у Вас бронхах, должен рассосаться, выйти, но Вы в ближайшее время постарайтесь физически поменьше нагружаться. Если хотите, у нас койка в двухместной палате освободилась, можем Вас оставить на недельку, витаминчики поколем.

– Слуга покорный, как-нибудь в другой раз.

По приезду домой понял, что работать я не в силах, пошёл в поликлинику и оформил больничный, в институт на учёбу стал ходить через неделю.

Мама подробно расспросила меня о произошедшем.

Что написали мне в заключении, не знаю, но через месяц – полтора после моего возвращения из больницы меня вызвали в военкомат, где выдали военный билет, в котором было указано, что я в мирное время не пригоден к строевой службе. Забавно, но в возрасте лет тридцати мне военкоматская комиссия без всяких обследований поменяла категорию на «годен» и призвали на военные сборы, но это уже другая история.

Много лет спустя моя мама рассказала мне, что на следующий день после моего возвращения она взяла в поликлинике мою историю болезни, поехала в больницу и беседовала с заведующей отделения, где меня исследовали на предмет моей службы в армии. У них состоялся такой разговор:

– Здравствуйте, я мать Рейн Алека, который у Вас проходил обследование, я медицинский работник.

– Здравствуйте, как Ваш сын? Контраст отходит с мокротой?

– Да ничего не отходит, он в таком состоянии явился после обследования – хоть снова на лечение отправляй, его полгода Гриншпунь лечила от бронхоэктатической болезни, вот его история болезни, а сейчас он ещё хуже. Что с ним произошло?

Заведующая полистала мою историю болезни.

– Так ему Вера Григорьевна диагноз поставила, она у нас в первом меде читала курс по лёгочным заболеваниям. А сын Ваш прошёл стандартное обследование, которое мы производим при подозрении на бронхоэктатическое заболевание, мы с таким диагнозом всем такое обследование делаем.

– И что, у вас обычно после исследований люди падают без сознания, задыхаются, пройдя три шага?

– Да тут такая история произошла, бронхографию проводила аспирантка, она недавно у нас, видно, переборщила с количеством контраста и, как я понимаю, немного напутала с процедурой проведения – моя вина, я недоглядела. Вы не волнуйтесь, неделя, ну, две – всё выйдет и будет в норме.

– Ну как не волноваться, до начала обследования он был более-менее здоров, а в результате Ваших процедур – уже нет. Вы понимаете, что, если с ним что-нибудь случится, ответственность будет лежать на враче вашего отделения, который проводил исследования, и на Вас? А ему служить придётся, и как он, по-вашему, сможет это делать?

Заведующая встала из-за стола и произнесла:

– Ваш сын к службе в армии, по моему мнению, в настоящий момент непригоден. Давайте не будем искать виновного. Заключение подписываю я. Контраст, который у него бронхах, со временем уйдёт, но Вы, если у Вас есть такая возможность, следите за тем, чтобы в ближайшее время он избегал быстрой ходьбы и физических нагрузок. Извините, что так произошло.

Вот так я и не попал в советскую армию.

Из-за этого грёбаного контраста я лет десять начинал задыхаться и кашлять, попав в любое запылённое или задымлённое пространство, первые два года я и ходить-то быстрым шагом не мог.

Появившись на работе, я стал в свободное время активно делать домашнее задание по математике – отстал немного в институте, расположился прямо на рабочем месте, решал какие-то задачки. Поскольку мимо моего стола Паша – так мы заглазно звали нашего начальника – шастал постоянно, то не узреть мою наглетуру было невозможно. Остановившись, он с недоумением поинтересовался:

– А чем это ты занимаешься?

– Домашнее задание по матанализу, отстал немного из-за проверки военкоматской.

– А работу твою кто будет делать?

– А я всё сделал.

Норма выработки конструктора рассчитывалась исходя из типа штампа, сложности, габаритов и так далее, но упрощённо, на глаз прикидывали так – около семи листов машиностроительной графики в месяц. При условии выполнения плана с минимальным перевыполнением полагалась премия к зарплате в размере тридцати процентов, план выполняли все и всегда, но никто и никогда особенно не высовывался со своим перевыполнением, и я бы не гоношился, просто ДЗ надо было срочно сделать.

– Сегодня семнадцатое, а ты всё сделал.

– Да, всё сделал.

Не удовлетворившись моим ответом, начальник отправился к Борису Петровичу за выяснением того, как это я умудрился к середине месяца план смастырить.

Борис Петрович всё подтвердил, и действительно, через год, освоившись более-менее в профессии, я выдавал в месяц десять-двенадцать листов машиностроительной графики. Конечно, и ошибок хватало, и Борис Петрович помогал в правильном выборе технологии штамповки – как правило, технологический процесс, за редким исключением, разрабатывал конструктор оснастки, но, когда все технологические нюансы были ясны, я клепал чертежи как автомат. Где-то через год Борис Петрович загрипповал и в группе был завал с планом, я пять дней выдавал по четыре листа в день. Штампы были однотипные и простые как башмак, тем не менее публика визжала.

А в тот день Пал Иваныч, разузнав, что план я уже закончил, подошёл ко мне и сказал:

– Ну, всё равно, нельзя же так сидеть и у всех на глазах своими делами заниматься.

– Пал Иваныч, что ж мне, сидеть и в стенку глядеть? Я ж с ума сойду.

Пал Иваныч вздохнул.

– Ладно, но ты давай как-то незаметненько, не привлекая внимания.

На том и порешили.

***

Михрютка наш нас узнавал, агукал, смеялся, прудонил и какался, как положено, всё шло своим чередом. Памперсов в те годы не было, обходились марлевыми подгузниками, кои надо было менять в сутки раз тридцать, стирать, кипятить, сушить. Денег у нас на стиральную машину не было, Людмила стирала всё на стиральной доске, во многих семьях было тогда такое устройство, представляющее собой стальной гофрированный оцинкованный лист в деревянной раме, которое под наклоном устанавливали в тазу, наполненном горячей мыльной водой, и тёрли бельё поперёк гофр – то ещё удовольствие. Крупное бельё кипятили в огромных баках. Уставала она так, что когда ложилась в постель, то засыпала на лету, ещё до того, как голова её касалась подушки. Единственное, что она не могла делать, – это вытряхивать Мишкины какашки из подгузников и стирать их, её элементарно рвало, и эту обязанность я взял на себя. Вечером, приходя после занятий, ужинал, потом брал таз с подгузниками, шёл в уборную, вытряхивал продукты его жизнедеятельности в унитаз, в ванной под сильной струёй воды споласкивал их, потом стирал и полоскал два раза с мылом, после чего они отправлялись на кипячение. Всё это занимало у меня полчаса, увы, моя помощь была чрезвычайно мала. Где-то до полугода решили отдать сердечко наше в ясли, нашли таковые не очень близко от нас, но недалеко от тёщи, Людмила решила, что, поскольку директриса – женщина, идти надо мне. Пошёл, поговорили, договорились за пять минут – руководитель яслей-сада сообщила, что они создают свою библиотеку для сотрудников, и если мы готовы пожертвовать в неё пару приличных книжек, то наш малыш тут же будет принят. Warum nicht, Маргарита Павловна, я приволок толстенный том Новикова-Прибоя и вторую, не помню автора, но тоже толстую и в хорошем состоянии – как я понял, заведующую интересовал прежде всего внешний вид книги, и Мишаньку приняли в ясли.

Катька с Георгием и дочкой прилетели в отпуск из Японии, житьё вшестером было некомфортно, Мишка по ночам беспокоил всех, и мы перебрались к тёще с тестем, им как раз с полгода назад отдали комнату соседей. Тёща, подавая заявление на увеличение жилплощади, предоставила справку о том, что старшая её дочь беременна, что являлось серьёзным аргументом для жилищной комиссии райисполкома, которая принимала решение, дать или не дать освободившееся жильё в те годы.

Людмила устроилась на новую работу с приличным окладом, казалось, что жизнь наша стала налаживаться. Но казалось так не всем, первым забастовал Миха, он категорически не понимал, почему его каждый день извлекают из тёплых любящих рук и отдают каким-то бездушным тёткам. Однажды у меня появилась возможность занести его в ясли, когда я передавал его няньке, он закричал так, что у меня появилось ощущение, что сердце оборвётся. А уж когда Милкина сестра, которая пару раз заносила Миньку в ясли перед школой, заявила, что больше не пойдёт туда никогда, потому что если у нас нет сердца, то пусть мы сами и мучаемся, что племяш её любимый начинает рыдать, только почувствовав ненавистное ему здание, давая ей понять, что он понимает, что его предают все близкие из его окружения, а она не хочет, чтобы, когда он вырастет, он считал её такой же предательницей, какими являемся все мы.

На работе я поделился насчёт нашей беды с Сашкой Ефановым, у него была та же проблема, Санёк сказал:

– Ты понимаешь, главное в том, что не объяснишь ему ничего – совсем маленький, мы решили с женой – хрен с ними, с деньгами, здоровье сына дороже, до трёх лет потерпим, года в три с ним можно будет уже говорить, вот тогда и побеседуем – он, я думаю, поймёт.

Мы с Милой сели, поразмышляли и тоже решили – хрен с ними, с деньгами. Людмила уволилась с работы, забрали Мишку из яслей, дождались, когда моя сестра с мужем и племянницей отбудут в Японию, переехали опять в «Огонёк» и зажили прежним порядком.