Алька. Технилище

В институте в нашей группе появилось несколько новых ребят: семейная пара Агеевы Борька и Ириша, завели ребёнка – дочку, отстали на год от своей группы, попали к нам, Володька Павлов, тоже отставший от своей, правда, вечерней, группы, рослый спортивный парень, постарше меня на пару лет. Вовка работал учебным мастером в нашем вузе, знал всех преподавателей и учебных мастеров нашей профильной кафедры, с его лёгкой руки пошла у нас привычка называть наш краснознамённый вуз Технилищем.

Технилище – это сокращение от технического училища, ведь мы учились в высшем техническом училище.

В середине октября гуляли на свадьбе Димки Мурзина и Татьяны Улицкой, Димка не поленился, простоял ночь в очереди, прокатились на «Чайке». Молодые, оба удивительно красивые, помнится, вошли в подъезд, а лифт занят, все пошли пешком по лестнице, Димка, увидев, что Танюшка чуть запыхалась, взял её на руки под наш одобрительный рёв и понёс на руках до шестого этажа, красава. Нам посидеть, как положено, не удалось, дома, как-никак, маленький ждал.

На работе у нас сменился начальник отдела. Павел Иванович – так звали нового начальника – молодой мужчина лет сорока пяти, числился в нашем отделе, был освобождённым парторгом института, вернувшись в отдел уже в качестве начальника, затеял, как полагается новой метле, перестановку. Один из наших гипов-старожилов, понаблюдав за происходящей перестановкой, решил принять в ней участие и, подойдя к новому руководителю, предложил:

– Паш, ты эти столы переставь сюда, а те… – но Пал Иваныч не дал ему закончить, произнеся голосом, в котором звучал металл:

– Идите на свое рабочее место.

Все поняли: либерализму Евгения Моисеевича пришёл конец, Паша решил навести порядок. Железной рукой.

После перестановки столов и кульманов, которая, по моему разумению, пользы не принесла, Паша взялся за экономиста отдела – чернявую женщину лет сорока с небольшим по фамилии Ашкенази, появившуюся в отделе практически одновременно со мной. Причиной его пристального внимания стали странные факты, происходившие с ней и с нами за время работы её у нас в отделе.

Дама эта была весьма деятельна, поначалу она копалась в каких-то бумагах, была незаметна, как какая-то маленькая чёрная мышка в горе бумажного хлама. Довольно быстро подружилась со всеми дамами отдела и через полгода стала подменять нашего кассира – женщину, выдающую зарплату в отделе. Дело в том, что бухгалтерия и касса института располагались в основном здании, находящемся в двадцати минутах хода от места нашего расположения, и отправлять туда сотрудников два раза в месяц за зарплатой и авансом было бы обременительно сотрудникам. А ведь, кроме нашего отдела, на заводской территории были и другие отделы и лаборатории, все они теряли бы примерно один рабочий день в месяц, для того чтобы избежать таких потерь, в отделах, не знаю, на каких условиях, один из сотрудников, как правило, это был кто-нибудь из женщин, получал деньги за своё подразделение в кассе института и выдавал зарплату. Через полгода, после того как наш прыткий экономист утвердилась в роли кассира, в день получения зарплаты, вернувшись на рабочие места после обеденного перерыва, мы застали её рыдавшей за своим столом. Сбежавшиеся сердобольные наши тётки выяснили, что из её письменного стола пропала вся зарплата нашего отдела, которую она опрометчиво забыла там, на несколько секунд отлучившись в туалет. Пара из этих активисток стала активно продвигать мысль о том, что каждому из нас придётся добровольно отказаться от своей зарплаты в этом месяце, но, увы, бессердечные свиньи, коими являлось абсолютное большинство работников отдела, и я в том числе, эту идею жёстко забаллотировали. Экономистка наша ревела как белуга, работа стояла, призывы Невского заняться делом игнорировали, не знаю, каким путём, но руководство решило проблему и деньги нам выдали. Ашкенази поревела ещё пару дней, успокоилась и продолжила выдавать деньги сотрудникам. А то, что никто из начальства не решил обратиться в милицию, никого не удивило, теория не вынесения сора из избы жила, живёт и побеждает.

Каково же было наше удивление, когда через полгода, когда, также вернувшись из столовой в отдел, мы застали нашу неунывающую экономистку в слезах, рыдающую по поводу чего бы вы подумали? Бинго, угадали опять пропала наша зарплата. Снова у нашей простушки попятили наши деньги, и снова на рабочем месте. Но не из стола и не когда она отходила, а совсем, совсем иначе, как-то вроде бы нагнулась, отвернулась – и тут гоп-стоп-хлоп – денег нет. Что тут началось, какие-то крамольники – есть же такая сволочь на свете, предложили просто-напросто вызвать ментов, вот же волки позорные, неужто нельзя разобраться, как поступают интеллигентные люди? Заплакать, простить, забыть и разойтись миром, так нет же, давайте беспокоить милицию, отрывать её от важных дел – руки пьяным крутить. Обошлось, слава богу, не побеспокоили, но так напугали этих жуликов-подлецов, что они часть денег вроде бы подбросили, не помню кому, в письменный стол. Зарплату нам опять с опозданием, но выплатили. Нашу вновь обретённую кассиршу отстранили от функций раздачи денег, сократив её ипостась до единственной роли – экономиста. Ушёл, а может, ушли – из-за таких катаклизмов кого угодно уйдут – обходительный Евгений Моисеевич Невский и пришёл деятельный и твёрдый как шанкр Пал Иванович, решивший узнать, чем занималась наша непотопляемая экономистка, чем должна заниматься, в чём были её функции и каковы результаты её деятельности. Поскольку, как я рассказывал, стол мой был через проход, не подумайте ничего плохого, прямо напротив её стола, мне было очень интересно наблюдать за их беседами. Они сидели с Пал Иванычем за её столом, начальник наш требовал показать ему какие-то материалы, которые она должна была в соответствии со служебными инструкциями к её должности регулярно продуцировать. Экономистка наша с возмущением извлекала из стола какие-то огромные фолианты, швыряла их перед Пал Иванычем, оба пропадали к клубах пыли, но когда пыль оседала, возникал Пал Иваныч, который методично, неспешно и неумолимо разрушал все аргументы своей подчинённой о том, что сея труды созданы ею и что они вообще необходимы для функционирования отдела. Доказав, что это просто лексически доработанная инструкция по обслуживанию доильного аппарата, Пал Иваныч требовал более весомых подтверждений плодотворности её труда на должности экономиста отдела и, не получив таковых, потребовал принести диплом экономического вуза, который закончила его визави. Оказалось, что диплом был утерян во время жизненных перипетий, но есть его машинописная копия, заверенная печатью пункта приёма стеклотары или какой-то сходной конторы. Ну а требование подлинника трудовой книжки ввергло нашу Ашкенази в такую депрессию, что на следующий день она на работу не вышла. Куда она запропала и что с ней стало, не известно, говорили, что она уволилась по собственному, что её уволили по статье, что её ищет милиция, кто знает, может, уже нашли.

***

В октябре мне пришла повестка из военкомата, я-то, признаться, решил, что про меня совсем забыли, оказалось, нет, надо идти. В военкомате разрешилось всё просто – вручили направление на обследование меня на пригодность к военной службе в аттестованной московской клинике.

Вот тут я завибрировал: то, что три года назад не вызывало у меня никаких треволнений, сегодня серьёзно обеспокоило. Ещё бы, я был не тот развесёлый шлепок, готовый ввязаться в любой базар, кроме голодовки, – был, увы, уже женат, у меня рос сын, наконец, я учился на втором курсе одного из лучших вузов страны. Что будет, если оторвать меня на пару лет от семьи и учёбы, – потери по всем пунктам. Смогу ли я учиться дальше, сохраню ли семью – одни вопросы, вопросы без ответов, но главное – я просто не представлял себе, как я оставлю Людмилу с сыном одних, что она будет делать одна, кто ей поможет. Я понимал, что и моя мать, и тёща как-то посильно будут помогать, но… Но деваться некуда, надо было ложиться в больницу, и я, запихнув в сумку тренировочный костюм Георгия красного цвета, который был мне безмерно велик, заявился в клинику.

Поскольку больница была переполнена, меня положили в коридоре, и старшая сестра, пробегавшая мимо по коридору вечером первого дня моего там пребывания, вдруг остановилась и спросила меня:

– А ты с каким диагнозом лежишь?

– Да пока без какого-нибудь – я на обследовании, положен я от военкомата, чтобы у меня нашли какую-нибудь болезнь, которая ослобонит меня от непосильной мне в силу хилости солдатской службы.

– От армии косишь.

– Типун Вам на язык, женщина, я, может, последние денёчки коротаю.

– А я и думаю, от чего ты тут лечишь в спортивном костюме не по росту.

– Костюм выдали мне в секции физкультурников-дистрофиков, он один на всех, потому и такого большого размера и выдаётся по необходимости любому: кому на свадьбу, кому на первое свидание с девушкой, мне выдали, чтобы я в больнице не позорил родной туберкулёзный диспансер.

– Пошли со мной.

По дороге она растолковала, что у них на отделение только один санитар, есть санитарки, которым невмоготу таскать тяжёлые грузы, и если у меня есть мать, или сестра, или жена, или совесть и доброта, то раз или пару раз в день она меня будет привлекать в помощь их санитару за дополнительную порцию компота.

Я поинтересовался:

– А то, чего таскать-то, оно хоть чистое?

– Это будь уверен, всё промыто в лучшем виде.

Мы поднялись на лифте на несколько этажей, подошли к палате, возле которой стояли каталка и долговязый сорокалетний мужик в несвежем больничном халате, подойдя к которому, она сказала:

– Парень военкоматский на втором этаже лежит, обещает помочь, – развернулась и ушла.

Санитар взялся за ручки каталки и буркнул мне:

– Дверь подержи.

Я открыл дверь, санитар вкатил каталку в палату, проследовал за ним. Санитар подкатил каталку к одной из кроватей, я подошёл: на кровати лежал труп мужчины неопределённого возраста, стало понятно, какие промытые грузы нужно было помогать таскать. Что поделать, дело житейское, видно, гены матери – фронтовой медсестры – сработали, я не ощущал никаких отрицательных эмоций, работа есть работа, почему не помочь? Закинули труп на каталку, отвезли в морг. В морге санитар поднял ногу трупа под девяносто градусов вверх и резко повернул её вбок, труп слетел с каталки, как будто сам спрыгнул. Мне не однажды пришлось помогать этому санитару, и на второй день я ему сказал:

– Слушай, давай их как-то по-людски складывать.

– А на кой х…

– Мне как-то не по сердцу просто сбрасывать их на пол, а вдруг башка расколется.

– Двадцать лет скидываю, что-то ни одна не раскололась.

В итоге мы пришли к компромиссу: приподнимали тело над носилками и кидали плашмя на пол, он – за ноги, я – за предплечья, а дальше не его забота. А я уже у пола подхватывал голову и аккуратно клал её на пол. Какой-нибудь внятной мотивации своим действиям я привести не мог, да и сейчас её сложно подыскать и, наверное, не нужно. А санитару явно нравилось всё это моё действие, оно его развлекало, вносило какое-то разнообразие в его монотонный труд.

После прохождения всех необходимых процедур и сдачи анализов заведующая отделения вызвала меня к себе в кабинет и завела со мной туманный разговор:

– Вы знаете, в целом предварительная картина такова, что если у Вас и была бронхоэктатическая болезнь, то сейчас её скорее нет, видите ли, человеческий организм обладает способностью к регенерации. Но дело даже не в этом, у нас в клинике одна врач пишет кандидатскую диссертацию по бронхоэктатической болезни, ей необходимы развёрнутые рентгенограммы бронхов, нужно чуть побольше снимочков, чем в Вашем случае, если вы согласитесь на более развёрнутое обследование, то Вам от этого будет только польза, бронхи заполняются контрастным материалом, он содержит лекарства, помогающие при болезни. А вещество это безвредное – что-то вроде мела, Вы его через неделю откашляете, и всё пройдёт.

– Так Вы же утверждаете, что я здоров, а какая же польза здоровому человеку в таком случае?

– Да ничего страшного с Вами не произойдёт, покашляете три дня – вот контраст и отойдёт вместе с мокротой.

– Ну, как скажете, я-то не возражаю против обследования, но боюсь, что в том варианте, который Вы предлагаете оно мне пользы не принесёт однозначно.

Заведующая откинулась на стуле и несколько минут внимательно изучала мою простецкую физиономию, я пытался состроить значительное выражение на роже, что-то вроде того: «меня на козе не объедешь», – после чего она сказала:

– Я думаю, что исследования пойдут на пользу и Вам, и нашей сотруднице.

Не очень понимая, какую пользу принесут мне эксперименты над моим организмом, но тем не менее полагая, что мне не резон портить отношения с заведующей отделения, которая будет решать, где проведу ближайшие пару лет, я развернулся и пошёл на своё дежурное место в коридоре – меня ещё ожидали увлекательные упражнения по переносу тяжестей. Признаться, я и не шибко заморочился, как я понял, предстоящая процедура будет пустячной.

На следующий день в рентген-кабинете в меня, не помню как, влили какой-то густой, как сметана, жидкости, потом привязали ремнями к столу и стали делать снимки стоя, сидя, лежа, сбоку, под углом и бог знает как ещё. Молодая врачиха, производящая все эти экзекуции, мячиком скакала вокруг меня, приговаривая:

– Ой, какие снимки чудесные, бронхи прям как ёлочки новогодние.

По окончании стол рентген-аппарата привели в горизонтальное положение, меня отстегнули, и врачиха сказала:

– Вы пока на лавочке посидите, мы снимки допроявим, вдруг что-то надо будет переснять.

Я с трудом опустился на скамейку у аппарата, потом поднялся, добрёл до лавочки, стоящей у стены при входе, сел и стал пытаться натянуть на себя треники, но рентген-аппарат, пол, стены, потолок поплыли куда-то влево.

Очнулся я полусидящим в своей постели в коридоре, вокруг меня суетились врачиха с лицом цвета той дряни, что вливала мне в ноздри, заведующая, слушающая с растерянным видом, что ей взлаивал прямо в ухо здоровенный красномордый мужик в белом халате, медсестра и пара врачей, стоящих поодаль. Меня о чём-то расспрашивали, но я то ли не слышал, то ли не мог сосредоточиться – никак не мог вникнуть, что они от меня хотели. Решил просто отдохнуть, откинулся на подушки, но заснуть не мог – мне катастрофически не хватало воздуха, поэтому дышал так, будто я бегу как угорелый, сидя на кровати. Горло пересыхало, хотелось пить, хорошо, что рядом со мной оставили дежурить нянечку, которая, после того как я осушил третий или четвёртый стакан, наполнять который она каждый раз бегала в сортир, просто принесла мне графин из кабинета заведующей. Непростым оказалось и посещение мест общего пользования, я задыхался на каждом шагу, ноги тряслись, шёл, опираясь о стенку, проблемой были дверные проёмы палат – не на что опереться. Заснул к утру.

Утром врачиха излучала оптимизм: