Последняя ночь моей убогой жизни

– Давайте его сюда, – сидя на коленях перед лесенкой, Эля раскрыла руки, и мы с Хэнком, приложив всю нашу силу, помогли несчастному Дэмиану взобраться вверх по лестницам, после чего Эля потянула его на себя. Отказываясь как-либо помогать, моя депрессия попросту упала на Элю, прижав её к земле всем своим весом.

– Слезь с неё! – крикнул я, пока Дэмиан тупо улыбался девушке, практически дотрагиваясь до её носа своим.

– Ты мне не нравишься, – с трудом дыша, сказала ему Эля.

– Ты мне тоже, – холодно ответил Дэмиан, после чего Эля буквально столкнула его с себя, и парень скатился на спину. – Какое небо голубое, – пошутил он.

Когда Хэнк собирался выбраться из бассейна, я толкнул его и гневно спросил:

– Какого хера ты там устроил?! – мои губы практически зажили и теперь я снова мог чётко выговаривать слова.

Хэнк остановился, но его ответ последовал не сразу. Он выжидал, делая глубокие вдохи и выдохи, словно заставляя себя успокоиться, и я почувствовал его ярость, нацеленную на меня.

– Ты сам этого хотел, – наконец начал он, стоя ко мне спиной. – Всю эту сраную ночь, с тех самых пор, как увидел её плачущей в том подъезде, ты хотел дать ему в рожу, – предугадав нарастающий во мне протест, Хэнк поднял руку, дабы подавить мои возражения. – И не смей говорить мне, что это не так, потому что ты не можешь врать мне, Малик, не можешь. Это был наш казус белли, и я им воспользовался, – спокойно разъяснил Хэнк так, будто он вовсе и не был взбешён.

– Я говорю не об этом, а о том, что ты не давал нам с Софией двигаться. Что это была за херня? – не отступал я.

– А ты подумай, – язвительно ответил Хэнк, отказываясь смотреть мне в лицо.

– Посмотри на меня, засранец, – потребовал я.

Хэнк неторопливо повернулся, и я увидел в его глазах безразличие и холод, отчего у меня по коже пробежались мурашки.

– Ответь на вопрос, – настоял я.

– Мне обязательно нужно всё тебе разжёвывать?!

– Что происходит? – спросила Эля, но я остановил её рукой, мол, не вмешивайся, всё под контролем.

Далее мы услышали, как открылась и закрылась дверь виллы. К нам шли София и Хабиль. Сара предпочла остаться внутри, чтобы следить за отключившимся Орханом.

– Было бы неплохо, – ответил я Хэнку.

Несколько мгновений Хэнк проводил языком по губам, проверяя, насколько всё зажило, после чего он, наконец, заговорил:

– Неужели вы ещё не поняли, к какому именно финалу ведёт эта история?

Погода на улице была паскудная. Мои ноги немели в ледяной воде, из-за чего в груди появлялось неприятное ощущение, сопровождающееся сильным желанием покинуть бассейн. Дул пронизывающий ветер, и вскоре солнце должно было выйти из-за горизонта. Наверное, оставалось минут десять или пятнадцать.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила София, садясь на землю. Из-за покалывающих внутренностей она хоть и с трудом, но таки спрыгнула к нам в бассейн, тоже сделав свои ноги «прозрачными», как у привидения.

Наш бракованный Иисус смотрел то на меня, то на Софию. Он казался нерешительным и даже немного виноватым, но при этом, когда он говорил, его слова больше отдавали твёрдой верой в свою правоту, нежели чем оправданиями.

– Все эти негативные эмоции, переживания, страхи – думаете, мне было легко жить со всем этим? Думаете легко на протяжении многих лет изо дня в день чувствовать себя последним куском дерьма, когда я знал, что могу чувствовать себя в сотню раз лучше? – вопросы явно были риторическими, а всё, что он говорил, напоминало начало монолога. – Нет, – он покачал головой. – Если я был обязан сосуществовать с несправедливостью жизни, мне было нужно что-то, что помогло бы мне не ощущать постоянную боль, которую вы на нас навлекали, – он указал на меня и Софию. – Я рисовал, веселился, совершал забавные глупости по велению сердца, влюблялся, чувствовал гордость, уверенность в себе, уважение, но я отказывался от всего плохого, потому что не хотел ощущать ненависть к себе, к этому миру, к людям, живущим в нём и особенно к жизни. Из-за вас я всегда чувствовал лишь что-то плохое!

– Но… – сказала София, однако Хэнк перебил её.

– Я ещё не закончил, – раздражённо заявил он ей, после чего посмотрел в пол и продолжил. – Разумеется, не желая чувствовать всего этого, я сливал дерьмо по сливу, оставляя себе лишь хорошее, что в процессе разделило меня на две части. Однако несмотря на это раздвоение, я всё же был один, – Хэнк взглянул мне в глаза. – Дэмиан и я – единое целое, Малик, потому что я содержу в себе этот вонючий пакет психологического мусора, как бы глубоко я его ни запихнул, – увидев наши с Софией выражения лиц, Хэнк закивал. – Да, Малик. Может, мы и кажемся тебе разными частичками, но это не так. Чувства были и остаются в моей сфере твоей потрясающей персоны, какими бы мрачными они ни были.

Я ошеломлённо перевёл взгляд на сидящего на земле Дэмиана, по-детски обхватившего ноги руками и всё это время мирно наблюдающего за разговором. Он дружелюбно улыбнулся нам, словно бы прощаясь со мной и Софией.

– Малик, – сказал он, глядя прямо мне в глаза и ностальгически улыбаясь. – По-другому не могло быть, – процитировал верховного мага-Мстителя Дэмиан.

Затем его тело начало исчезать, превращаясь в нечто тёмное и похожее на зернистую чёрную пыль. Ветер, казалось бы, подхватил эту пыль, хаотически развеивая по округе то, чем стал Дэмиан, но это было не так. Ветер был тут вовсе ни при чём, ибо эта тёмная масса организованно и даже несколько изящно направилась в одном конкретном направлении. Она плавно летела к протянутой руке Хэнка, после чего стала покрывать сначала её, а затем и всё его тело, включая как его кожу, так и одежду. Долю секунды длинноволосая копия меня была похожа на осязаемую тень, но Хэнк поглотил всю тьму Дэмиана, словно вата, впитывающая в себя кровь.

Когда чёрная пелена отошла, всем стало ясно, что перед нами был уже не тот забавный весельчак и пьянчуга, которого мы все знали и любили. Стоявший в бассейне человек был похож на него, но были и серьёзные отличия.

Во-первых, на нём была белая рубашка, расстёгнутая на несколько первых пуговиц, а также чёрный пиджак и брюки того же цвета, спускавшиеся к обутым в классические туфли ногам. Борода и волосы Хэнка стали значительно короче и аккуратнее, и теперь его образ больше напоминал Джона Уика, нежели чем переодетого в клоуна Христа. Видную часть его груди и рук покрывали татуировки, которые были не картинками или надписями, а чем-то более абстрактным. Будто кто-то быстрыми движениями полил бумагу чернилами. Лицо Хэнка ничего не выражало и его покрывали шрамы – особенно заметный начинался на лбу и спускался вертикально, проходя через левый глаз Хэнка. Он выглядел угрюмым, мрачным и до жути серьёзным.

– Круто, – голос Хабиля хоть и звучал довольно тихо, но всё же сумел пробудить всех нас от ступора, в который мы впали от происходящего.

Хэнк глядел на Софию в упор.

– Ты знала, что так будет, – даже голос парня казался ниже и строже. – Три голоса никогда не имели значения.

– Два гораздо осмысленнее, – кивая, согласилась София, у которой было такое лицо, будто её ребёнок как-то провинился в школе и теперь ей приходилось выслушивать жалобы учителей. – Сердце и разум… – подняв взгляд, начала перечислять она.

– …логика и чувства… – продолжил за ней Хэнк, уголок рта которого искривился в ухмылке.

– …Инь-Янь…

– …чёрное и белое…

– …свет…

– …и тьма…

– …надежда…

– …и смерть… – мрачно закончил Хэнк.

– Значит, это и есть твой план? – подняла брови София, словно её абсолютно не удивило то, что только что случилось. – Просто убить меня?

– Не думаю, что это мой план, – ответил ей Хэнк, пожав плечами. – Ни один человек ни физически, ни духовно не способен быть третьим противоречием, потому что ни один обычный человек не может ничего не желать, – пояснил он, говоря так, будто его отвращало то, что ему приходилось объяснять такую простую истину. – Наш исходный код – всегда желать большего и этот паршивый код неотъемлемо связан с нашим природным желанием выживать или… что больше подходит для современности – продолжать жить. Всё, что мы делаем в наших жизнях, мы делаем для того, чтобы улучшить свою жизнь, сделать её удобнее, проще, легче. Однако отними у человека желание жить, и он перестанет желать чего-либо вообще! В этом и заключался план Дамбл Дора, который, как я теперь понимаю, не зря пришёл к нам именно в этом облике. Это была небольшая подсказка, взятая из знакомой нам истории, намекающая, что Малику придётся убить частичку себя, чтобы стать третьим противоречием и победить ЛаФлёра. Ведь кто ещё способен совершить нечто подобное? Он разделил нас не для того, чтобы тебе было проще, Малик, а для того, чтобы ты сумел выполнить данное им задание.

– Но почему он ничего не сказал? – спросила София.

– А ты бы согласилась? – немедля ответил Хэнк. – Тогда твоя надежда на лучшую жизнь горела в нас гораздо ярче, чем сейчас и даже если бы я решился на это ещё в начале ночи, мне бы всё равно не удалось пересилить тебя. Поначалу я и сам не хотел этого. Но хочу теперь. И сейчас ты достаточно ослабла, чтобы не суметь помешать мне, – последние слова Хэнка прозвучали особенно по-злодейски.

– То есть… то есть… – запиналась София. – Это как с теми русскими? Дамбл Дор попросту рассчитал, что в финале, после всего пережитого нами за ночь, я стану слабее, а ты поймёшь, что должен убить меня, став третьим противоречием и таким образом победишь ЛаФлёра?

– Да, Софи. Так и есть, – ответил ей я.

– Но почему ты так отчаянно желаешь смерти? – она повернулась ко мне.

– Просто… – я не знал, что сказать, но слова пришли ко мне из ниоткуда. – …просто это место действительно того не стоит, – ответил я с поникшим видом. – Жизнь – ужасно трудная штука, Софи. Все умирают и, что ещё хуже… люди осознают свою смертность, тщетность своих попыток выжить, но… знаешь… думаю, самое мерзкое в жизни даже не это, а то, что пока мы доходим до этой конечной инстанции, нам приходится переживать столько боли и различных мучений на своём пути, что…

– Заткнись, Малик! – раздражённо перебила меня София. – Что ты можешь об этом знать? В твоей жизни не происходило ничего даже приблизительно настолько плохого, чтобы тебе хотелось покончить с собой. Людей сажали в концлагеря, твою мать, и они всё равно хотели жить. А ты… ты просто слабак, который предпочитает сдаться внутренней тьме, нежели чем сражаться с ней.