Фарватер

Можете называть меня подонком, мерзавцем, эгоистом или словом, которое не вырвется только у благовоспитанной леди, но мне было легче, что в этот раз хоть мой лучший друг был рядом. В нашей корабельной кутузке я, мрачно усмехнувшись, сказал:

– Так и живем. Как тебе?

Он молчал.

– Спасибо, что не забыл про меня, братишка. Если бы не ты, я бы был уже мертв.

Он продолжал угрюмо молчать. Я не стал до него лезть и оставил его в покое.

– Да убей ты меня уже, Господи, – сквозь стиснутые зубы проговорил я. Командир обернулся и, нагнувшись, вполголоса произнес, так, чтобы окружившие нас матросы ничего не услышали.

– Я бы с радостью, да вот только где еще я найду две такие охотно работящие ручки, а? Перестаньте жаловаться и вставайте, – уже во всеуслышание приказал он, выпрямляясь и презрительно протягивая руку. Я остановил свои попытки подняться, ненавидя себя за слабость, и смерил его полным ненависти взглядом. Он пожал плечами и, отвернувшись, сказал:

– Худо, если матрос плохой гребец…

– … но много хуже, если капитан подлец, – подхватил я и с вызовом поднял бровь. – К тому же гребу я хорошо. Выкинь меня за борт со шлюпкой и я тебе это продемонстрирую.

Командир посмотрел на меня насмешливым взглядом и произнес:

– Как-нибудь в следующий раз. А теперь вставай – шквал вечером поднимется, ты мне понадобишься.

С этими словами он степенно ушел в каюту. Я сдался и сел. Живые. Как будто он правда точно знал, сколько мы можем выдержать. Смеяться или плакать, даже не знаю. Не сегодня так завтра он убьет меня. Я тихо застонал.

И вот тогда-то я спился. Ну, что тут рассказывать? Просто мне осточертела жизнь и я, в то же время слишком любя ее, чтобы утопиться самому, взялся за бутылку, чтобы в ней утопить боль. Разбавленный ром сменил на неразбавленный. Ясен пень, мне это просто так с рук не сошло. Я плохо помню тот период моей жизни, но мне запомнился один случай.

Я, со стоном и трескающейся от боли головой, проснулся в кубрике, куда накануне меня волоком притащили матросы. Со мной там был один темноволосый крепенький матрос по имени Питт. Он сидел на соседней люле и занимался сухой стиркой.

– Проснулся, дельфин?

Я, слезая с койки, недоуменно промычал что-то.

– О, слышал бы ты себя, ты нам такую веселуху задал! Никогда не забудем.

– А что я говорил? – насторожился я.

– Ты начал проклинать командира, называть его конченым ублюдком и прочими нехорошими словами…

– Черт меня дери!..

– … а когда тебе сказали, что он тебя прибьет, ты сказал, что ты сейчас как нажравшийся фугу дельфин и тебе плевать. Поверь мне, твое лицо сейчас полностью отражает суть твоих мыслей.

Я, схватившись за голову, сполз по переборке на палубу.

– А, точно! – вспомнил Питт. – Еще ты высказал очень интересную мысль, что апельсин и счастье очень похожи: и то и другое вроде как существует, но ни у кого этого нет и никто не знает, что это такое. Я тебя в жизни таким умным и разговорчивым не видел, мы прямо ошалели.

– Будь я проклят!

– Ты уже.

– Черт возьми, он же убьет меня!

– Не убьет, ему было так же весело, как и нам. Это, слушай, я что хотел сказать-то… – он прилег на койку.

– Дай угадаю. Тебя просили передать, чтобы на четверг и ближайшие пару недель я планов не имел, все верно?

– Не совсем. Но раз уж ты сам сказал…

– Да говори, что там у тебя, – нетерпеливо перебил я его, прежде чем он дошутил.

– По прибытии в порт у нас ожидается гость.

– Кто?

– Какая-то… писательница, что ли. Вроде как хочет набрать материал для своего будущего букваря.

Я усмехнулся и покачал головой, спуская ноги майна и готовя свою хмельную голову к окончательному пробуждению.

– Чем только люди не страдают. И чего им спокойно не живется?

– Ну, тебе же не живется, – съязвил он. – А потом страдаешь.

– Неправда.

– Ну-ну. Девушка эта – племянница командира.

Я удивленно вздернул брови вверх.

– В общем, он просил передать, чтобы ты бросил это…

– Бросил что?.. А, понял.

– … иначе он пустит тебе кровь.

– Так и сказал? – усмехнулся я и поднялся наверх.

Когда мы сделали стоянку в Амрийском, до неприличия цивилизованном и скучном, порту, к нам на борт действительно взошла девушка. Джил удивляла одним своим существованием – как это такое прелестное существо может быть кровным родственником такого чудовища, как командир. Она была среднего роста молодой особой, держащейся с необычайным достоинством, с как-то непонятно собранными рыжими волосами и живыми зелеными глазами. Мы с ней редко пересекались – она была на юте, я – на баке. Когда она бодрствовала, я отсыпался после ночной вахты, когда она была на опердеке, я был на орлопдеке, когда она была в кают-компании, я был на марсе. Если честно, я и не искал встречи с ней. Слишком живо еще был воспоминание о танцующей южанке. Оно живо и сейчас.

Цель ее посещения была озвучена Питтом весьма ясно. Она увлекалась писательством и вот, решила ознакомиться с морской жизнью, чтобы после настрочить о ней кучу непонятных крючочков, мне упорно напоминающие запутанные тралы и сломанные эзельгофты. Нам было сказано ни в коем случае не нарушать ее романтических видений. В мгновение ока мы превратились в актеров приключенческого спектакля, чрезвычайно довольных своей жизнью. Говоря откровенно, я был ей безумно благодарен. Командир тоже обязан был играть свою роль бравого и справедливого морского начальника, поэтому если нас и драили, то не на виду, а, так сказать, в шхерах. Я пользовался этим и продолжал пьянствовать, пока наконец у командира не лопнуло терпение и он не устроил таску. Хорошо, что я был пьян тогда.

Наступила моя очередь вахтить и я встал за штурвал. Джил подошла ко мне и я выдавил из себя улыбку.

– Добрый день.

– Ага, добрый.

– Извините за нескромность, а что тут произошло?  – нервно сминая перчатку в руках, осведомилась она.

– Я и сам не знаю.