Тати. Повести и рассказы

И он сидел, сжавшись в ужасе, и словно бы за щепку хватаясь у пасти водоворота шептал беззвучно: нет! не было! показалось! ведь сколько я накручивал себя страхами, ждал все время вот чего-то подобного, ну так и…

Но мама Кости безошибочно обернулась в направлении темной комнаты, как только прозвучал голос.

Потом опять обратила побелевшее лицо к сыну, медленно. И Константин увидел, насколько она испугана: какое-то время у нее даже руки перестали дрожать

(а дрожали они у нее с похмелья всегда)

– Костенька, это… ты ведь сейчас сказал? – лепетала мама.

Женщина реагировала на происходящее точно также, как ее сын. Пыталась тоже сейчас обмануть себя.

Наверное, это было у них наследственное. Ведь Костина мама знала, что сын ее никогда бы так не сказал об Анечке

(хотя, может быть, иногда о ней так и думал)

– Д-да, мама, – отвечал Костя. – Конечно… я, я это сказал сейчас, а кому же еще тут было бы говорить?

И неуверенно улыбнулся. Ведь правда все равно никому бы не дала сейчас ничего. И, к тому же, Костя уже очень давно привык обманывать свою маму.

– А я, пожалуй, пойду! – фальшиво же улыбнувшись произнесла мать, косясь на дверь темной комнаты. – А то бутылочки-то все подметут по дворам-подъездам… Да и контейнеры вывезут… Теперь же регулярно мусорка приезжает… не то, что раньше. Замешкаешься чуть – и…

Она продолжала и еще что-то бормотать, пробираясь боком. Бросая настороженные взгляды через плечо. И только вот уже открыв дверь, на пороге стоя, выдохнула свое заветное, безнадежное, неизменное:

– Костенька… а может быть у тебя… есть немножко… поправиться бы мне, а?! совсем чуточку?

Но Константин помотал в ответ головой и только улыбнулся печально. И таковая мимика его отразила на этот раз правду полную. И даже вспомнилось ему из времен, когда он еще имел аудиоаппаратуру и слушал популярные группы:

«…И там и сям есть шаманы, мама, —

я тоже шаман, но… другой».

Три

…Костя пробудился внезапно и понял, что уже глубокая ночь. Он совершенно не мог припомнить, что делал после того, как расстался с матерью.

Однако сейчас его занимало не это вовсе. Костя лежал на спине и смотрел широко раскрытыми глазами на потолок, таинственный в свете дворового помаргивающего фонаря… и с удивлением обнаруживал, что плоскость эта горизонтальная вовсе теперь не пугает уже его.

И даже подумал Костя: было бы хорошо – при нынешнем-то раскладе – чтобы он вот сейчас опускаться начал, потолок этот. И не случилось бы чтоб чудесного избавления, свершавшегося в разы прошлые.

Пусть едущая вниз крыша снизойдет уже до конца и превратит Константина в окончательное мертвое месиво, – мечтал он. Ведь Костя хоть и видел много плохого за короткую жизнь, однако сейчас почувствовал: готовится совершиться не просто себе плохое, а – беспредельно жуткое…

Такое, по сравнению с чем померкнут его карманные злоключения бывшие.

– Потолок! – вскричал вдруг исступленно исследователь. – Растопчи меня!!

Но потолок оставался неумолим, недвижен…

И Костя тогда задумался о другом

(сиречь о своем о девичьем, как можно было бы тут сказать, ерничая)

Сколько ведь это было-то вещества за все истекшее время! Срезанные верхушки пластиковых бутылок (удобное и простое приспособление – наивный инструмент пройденного давно этапа), окурочки косяков, ампулы и облатки капсул… к тому же и всевозможные пыль и пепел… уж и не говоря про иглы и про использованные одноразовые… Отходы производства Костя поспешно заметал в комнату каждый раз, как только этого требовали обстоятельства. Но ведь никогда он не выносил ничего оттуда!

Она должна была уже давным-давно ПЕРЕПОЛНИТЬСЯ, темная его комната! Да что там – не хватило б и таких нескольких!

И почему не задумывался исследователь о том раньше: куда ж оно это все – пропадало?!

Как видящему, Косте случалось видеть и трансформирование предметов. Он очень хорошо знал: такое случается, хот ограниченные люди и не подозревают о таковой возможности.

Бывает и трансформация вот какая: тысячи мелочей отдают распыленную свою силу и распадаются в прах, а высвобожденная сила эта формирует собою нечто одно – иное…

И Костя спросил себя: из чего же вырос, из чего посложился… Этот?

Из пустоты и тьмы, которые в игольных каналах? Из тонкого слюдяного блеска разбитых ампул? Из микроскопических следовых останков тысяч кислот, сошедшихся во единое? Из Костиного же стыдливого страха-ненависти ко всем, от кого приходится прятаться? Или из…

Тут мысли Кости прервались.

В глубокой тишине комнаты отчетливо раздавалось тихое… лязганье.

Мерзкий звук, который заставил Костю похолодеть еще там, на кухне.

Теперь он к тому же видел, как она вздрагивает, дверь темной комнаты. И невозможны были уже никакие самообманы: то, что выросло там, внутри, неотвратимо выламывалось теперь наружу и звякал шпингалет о скобу.

Сейчас он высадит дверь, – подумал Константин уже как-то бесцветно и безнадежно.

В ту же секунду дверь темной комнаты поддалась удару и распахнулась, и бухнула ручкой в стену.

И Этот вышел.

Он представлял собой словно рой замедленных стальных блесток.

Он был полупрозрачен и тем не менее не возникало сомнений в его реальности.

Костя видел, как поворачивает Этот медленно голову, озираясь… Взгляд Этого схватил Константина и более не отпускал уже ни на миг.

Двигаясь по-змеиному плавно, Этот переместился так, чтобы оказаться меж Костей и выходом из квартиры.

И стал затем приближаться к исследователю. Неспешно. Неотвратимо.

Буба!! – возопил Костя. – Помоги! Меня убивают!!

И сразу же застучал в стенку этот идиот сосед инвалид.

А Буба – да! – незамедлил появиться из воздуха.

Однако сразу же вдруг и отпрянул, взглянув на Этого.

Но после все-таки неуверенно встал между ним и Костей и произнес, обращаясь к Этому: