Притча

Если бы я был прежним, самим собой двухгодичной давности, а, может быть, двухчасовой давности, я бы определил его речь, как великий пафос и изо-всех сил старался бы вынырнуть из-под него. Но прямо тогда я сам был частью – нет, не пафоса, теперь уже не пафоса, частью чего-то глубокого, далекого и мало мне знакомого – как знание, но не как понимание.

Он убедителен. Если бы во мне тлела хотя бы искра жизни, я бы ему поверил. Но пока я только восхищаюсь его красноречием. Насколько вообще могу восхищаться. Новый вид восхищения. Онемевшие чувства.

– Моя жизнь потеряла всякий смысл, – я абсолютно спокоен, – Этот мир не для меня.

– Ты мне доверяешь?

Я знаю тебя не больше двух часов, но доверяю так, как никому больше.

Но ему я только слабо киваю.

– Тогда дай мне шанс. Ты увидишь, что ты еще нужен этому миру.

Шанс? Хм. Я даю. Но дайте и мне его.

5

Вечер того дня я провел с отцом. Он не спросил меня, почему я не пришел на могилу. Я не рассказал ему о крыше.

Мы вспоминали маму. Какие-то теплые, смешные, приятные моменты. Правда, теперь я не улыбался. В отличие от отца. Фоном работал телевизор. Схватился за мысль, что я ничего не знаю о событиях, произошедших за последний год. А раньше, в минувшие уже года два до ухода мамы, я начинал свой день с новостных лент. Звучит странно, когда об этом говорит совсем еще юный человек. Но я знал о событиях в стране и в мире. Кто на кого наложил санкции. Кто изобрел новую ракету. Кто выиграл Оскар. Сейчас же мне все это было безразлично.

Отношения с отцом были не такими близкими как отношения с мамой. И близко. Былая некоторая дистанция. Будто субординация. Односторонняя, в основном. Моя сторона. Не то, чтобы страх. Даже совсем не страх. Смущение, возможно. Уважение. Преимущественно. Какое-то официозное. С мамой, словно с другом. С отцом, словно с учителем. С мамой мог спорить. С отцом – никогда. Только негромкое несогласие. Хватало одного его взгляда, чтобы убедить согласиться с ним. Или подчиниться. Часто свои просьбы или пожелания я передавал отцу не напрямую, а через маму. Отец редко отказывал. Вообще, причина таких взаимоотношений с отцом, заключалась не в нем. Во мне. Почему? Не знаю. Но я очень любил отца. И люблю. После мамы больше всех на свете.

Отец много говорил, улыбался. Я больше слушал. Изредка поддакивал и кивал головой. Еще реже делился мыслями. Скрепив сердце. Гнетет. Тяжело. Я чувствовал, что отцу приятно мое общество, приятно говорить со мной (или вернее, рассказывать мне). Целые куски его речи сливались для меня в глухом фоне со звуком телевизора, но его улыбку я определял и отмечал для себя четко. Бывало, конечно, что я слушал отца, понимал, о чем он говорит, но чаще я лишь имитировал внимание, и был погружен в собственные мысли. Весь сегодняшний день, поразительно насыщенный я то и дело перематывал перед глазами. То последовательно. То какими-то отдельными отрезками. К непривычному, необъяснимому на тот момент чувству, я отметил для себя, что в моей голове стало больше места не только для грустных, гнетущих мыслей.

Я много думал о своих новых знакомых. Илья и Рудольф. Такие разные. Совсем не Орест и Пилад[11 - Орест и Пилад – персонажи древнегреческой мифологии, отношения которых стали одним из хрестоматийных примеров мужской дружбы.]. Они ведь меня спасли. Я представил, что меня больше нет. Сейчас бы отец не был так спокоен, не улыбался. А что бы он делал? Плакал? Чья потеря для него стала бы больнее? Вздрогнули плечи. Сжимаю челюсть. Легкая дрожь. Сводит скулы. Пытаюсь избавиться от этих мыслей. Лезут. Зажмуриваю глаза. Открываю. Лезут. Мама как-то говорила, что для любого родителя нет никого дороже своего ребенка. А для ребенка? Нет никого дороже мамы. Или папы. А если сравнить любовь родителя к ребенку и ребенка к родителю? Мама была и ребенком и родителем. Она выбирает ребенка. А любовь мужа к жене и наоборот и любовь родителя к ребенку? Мне всегда казалось, что мама любит меня больше, чем отца. Казалось или чувствовал? Чувствовал. И видел. Были моменты. А отец? Не уверен. Но он тоже любил меня. Сильно. Были моменты.

Если бы я сделал шаг с крыши раньше. Отец не сидел бы так спокойно в кресле. Телевизор не работал бы фоном. В квартире находилась бы бабушка. Может, еще кто. Отец, наверное, плакал бы. Он меня любит. Может, даже сильнее, чем маму. Может. Но. Он был бы очень несчастен. В течение года потерять жену и сына. В течение трехсот шестидесяти пяти дней потерять семью. Он остался бы один. Но я живой. Я сижу рядом и слушаю. Он говорит. Он спокоен. Он улыбается. Илья. Откуда они взялись? Никого на крыше не было. Но они спасли меня. Они спасли отца.

***

Илья назначил мне встречу. На площади. Возьмет меня с собой. Хочет что-то показать. Сначала не соглашался. Но убедил. Хорошо. Утром.

Лежу в кровати. Думаю. Прокручиваю сегодняшний день в голове. Снова и снова. В тысячный раз. Если бы это была кинолента – затер бы до дыр.

Много любимых фильмов. Но нет желания пересматривать фильм, который уже видел.

Будильник. На восемь часов.

Не могу уснуть. Мысли без конца пристают. Обо всем. Не только о маме. Об отце. Об Илье. Стараюсь уснуть. Отгоняю мысли.

Попробуйте не думать о белом медведе. Не сможете. Не получится.

Открываю глаза. Тяжелые веки. Я спал? Ворочусь. Несколько раз за ночь просыпаюсь. Два двадцать. Четыре. Шесть. Словно студент, который не хочет проспать важный экзамен.

Будильник. Ненавижу вставать утром. Разбит. Умываюсь. Осторожно выхожу из дома, только бы не разбудить отца.

Свежий утренний воздух. В мае он особенно хорош. Цветущий ароматный запах. Вдыхаю полной грудью. Не заметил, как дошел до площади. Вспоминаю вчерашний разговор с Ильей. Ноги идут. Мысли тоже. Площадь. Спокойствие.

Площадь. На часах без пяти восемь. Сажусь на скамейку. Люди проходят мимо. Смотрю под ноги. Серо. Восемь. Сомнения. Может, зря пришел? Зачем вообще все это? Восемь двенадцать. Глупец. Я. Илья. Кто это вообще? Что я здесь делаю? Еще три минуты. Хорошо, восемь минут. Смотрю по сторонам. Не вижу. Ну и не надо. Встаю. Ругаю себя.

– Извини, – голос из-за затылка.

Илья. Высокий. Большие карие глаза. Аккуратные нос и губы. Спокойный взгляд.

– Я опоздал.

Ничего не отвечаю.

– Готов?

Пристально смотрю на него. Будто хочу что-то увидеть. Или разглядеть.

Солнечные лучи играют на его лице желтыми прозрачными пятнами.

Он улыбается.

– Пойдем.

6

Илья. Двадцать пять лет. Любимый писатель – Достоевский, поэт – Лермонтов. Эдуард Асадов еще. Любимая книга – Братья Карамазовы. Фильм – В погоне за счастьем. Актер – Том Хэнкс. Уилл Смит еще. Болеет за футбольный клуб Ливерпуль. Главное качество в человеке – доброта. Отзывчивость еще. И честность. Мечта? Чтобы не было в мире страдающих. Но это невозможно. Он и сам это понимает. В этом мире уж точно. Цель? Уменьшить количество страдающих и нуждающихся. Как? Делом. Глобальная цель? Создать международный фонд помощи людям. Наподобие «Садаки». Или «Красного Креста». Помогать нуждающимся. Больным, голодающим, без крова, слабым физически и психологически.

Агнес Гондже Бояджиу[12 - .Агнес Гондже Бояджиу – Святая Тереза Калькуттская, известная во всём мире как мать Тереза – католическая монахиня, основательница женской монашеской конгрегации сестёр – миссионерок любви, занимающейся служением бедным и больным. Лауреат Нобелевской премии мира.].

Он уже сделал первый шаг. Он начал помогать нуждающимся людям в нашем городе. Ничего сложного. Просто нужно сделать первый шаг. И он сделал.

Заходим в магазин. Два больших пакета с продуктами.

Он рассказал мне все. Или почти. Но обстоятельно. О своих подопечных. Или как он их называет – друзьях. Многие из этих «друзей» старше его в несколько раз.

Глаза его светятся. Он счастлив делать то, что делает. Он горд.

***

Илья достает ключ и открывает дверь подъезда. Затем дверь квартиры.

– Илья? – хрипловатый голос раздается из глубины квартиры.

– Да, Владимир Романович.

Глухой кашель из глуби квартиры.

Проходим в комнату. Затхлый запах. Илья тут же отворяет форточку, и нас обдает свежим пахучим весенним воздухом.

– Разминку делали? – Илья сразу берется за собирание разбросанных по комнате вещей.

– Здравствуйте, – немного смущенно смотрю на старика. Никакой реакции.