Из пункта А в пункт Б

Докурив, я попытался затушить окурок в пепельнице, в которой уже не оставалось места. Поднеся мусорное ведро к подоконнику, пришлось смести все в него, вместе с пепельницей, точнее банкой из-под кофе, которую так окрестил. Не страшно, банок и бутылок у меня теперь много, различных, на любой вкус. Открыв холодильник в надежде найти, что выпить, меня настигло разочарование и пустота.

– Придется сдать бутылки. – Попытался я пошутить.

Решив, что пора бы и помыться, ведь хоть раз в неделю это стоит делать, я направился в ванну. Сидя на полу и смотря как медленно, тонкой струйкой наполняется ванна, память возвращала меня в тот странный бар. Признаться самому себе даже страшно, память постоянно возвращала туда. А изрядно выпив, я будто оказывался там, что-то таинственное тянуло туда. И пугало. Что ж, пока ванна набирается, я решил найти свой телефон и позвонить старому другу.

– А может ты в чем-то и прав. – пробормотав себе под нос, я начал искать телефон в куче вещей сваляной на диван.

Нашелся, и естественно разряжен. Поставив его на зарядку, я пошел на кухню за сигаретой. По пути заглянул в ванну и, убедившись, что она не наполнилась и на треть, выключил воду. Успокоив себя мыслью, что в целом я еще не испачкался и вполне себе ничего. Вернувшись к телефону, и ожидая пока он включиться, я задумался. А стоит ли звонить, что ему сказать? Уходя, я лишь бросил «прощай» и даже не осмелился посмотреть ему в глаза. А стекло? Звук разбитого стекла, который я слышал уходя, может он бросил бутылку в окно мне в след. Пока я думал, телефон включился и подключившись к сети завалил сообщениями о пропущенных звонках. Все они были с одного номера, неизвестного мне. Может он сам мне звонил, где-то внутри загорелась надежда. По крайней мере, код оператора указывал на тот же регион, а знакомых у меня там не было. Я позвонил и стал слушать протяжные гудки.

– Здравствуйте, – раздался незнакомый мужской голос – я разговариваю с Николаем Сергеевичем?

– Да, а это кто?

– Меня зовут Аркадий Львович. Я адвокат Гуддро Александра Геннадьевича, он вам знаком?

– Да, а почему звоните Вы? Он что, со мной судиться собрался? – с раздражением спросил я, сам не понимая почему так решил. Видимо, из-за сложного бракоразводного процесса, где адвокат ободрал меня как липку, я решил, что если адвокат, то обязательно судиться.

– Нет, да и с чего бы. – смутившись откашлялся Аркадий Львович – Вы, видимо, не в курсе. Извините за плохие новости, но Александр Геннадьевич умер.

Время остановилось, воздух стал плотным, как в тот вечер в баре. Не заметно для себя я оказался на кухне, дрожащей рукой прикуривая сигарету. Другой держал трубку у уха. Видимо, адвокат мне дал время, чтобы переварить услышанное.

– Вы в порядке? Алло. – наконец нарушил он гнетущее молчание.

– Да. – Собрав силы, выдавил я из пересохшего рта – Что произошло?

– Простите, я думал Вы уже знаете. Я не было готов, что именно я сообщу такую новость.

– Если Вы думали, что я знаю, то зачем звоните? – удивился я.

– Я звоню по другому поводу. Александр Геннадьевич оставил завещание, в нем указаны лишь Вы. Скажите, можете ли Вы приехать ко мне для соблюдения всех формальностей?

– Это так не обходимо? – я начал чувствовать, как мои ноги становятся ватными и голова начинает нещадно болеть.

– Да, сожалею. Я пришлю Вам сообщение с адресом. Как сможете, приезжайте. Прошу, только не затягивайте. – казалось, что разговор ему не приятен и он стремиться его по скорее закончить – Еще раз приношу извинения, и примите мои соболезнования.

– Хорошо. – спустя паузу ответил я, уже положившему трубку, адвокату.

Руки и губы тряслись, мозг начал выдавать картинки дня последней нашей встречи. В глазах начало темнеть и тело, обмякнув, начало отключаться. Я присел на пол, чтобы не упасть. Пульсирующая боль в висках походила на то, будто ты лег на асфальт, а рядом кто-то принялся работать отбойным молотом. В глазах кто-то включил калейдоскоп, причудливая игра света в глазах и шум в ушах будто выбели пол из-под ног, и я, закрыв лицо руками, лег на пол. Сколько я так пролежал не знаю. Связь с временем пропала, да и с пространством. Мне казалось, я лежу на полу кабинета, таинственного заведения. Узоры, что украшали стену за камином будто стали частью меня или я частью их. Мы становились лишь очередной историей, которую они покажут, кому-нибудь, быть может. Как это произошло, адвокат так и не сказал. Когда? Может тогда? Звук битого стекла был не случаен, теперь я убежден в этом. Но, я все узнаю. И все что нужно, это лишь собраться и отправиться в путь, денег как раз хватит в одну сторону. И да, все-таки не мешало бы помыться.

***

Я сидел в кресле и смотрел через стекло иллюминатора на исчезающий внизу город. Город, в который никогда не хотелось больше возвращаться. В память всплыли моменты последних месяцев, встреча с другом и его смерть, развод, увольнение. Встреча, именно это не давало мне покоя уже какие сутки. Я помнил всю встречу до мелочей, ту барную стойку, кресла у камина, молодого парня, которого могли убить на моих глазах. И слова, которое произносил мой друг, но больше этих слов заполнилась интонация, с которой он их проговаривал. Александр был убежден в своей правоте. На тот момент все мое существо не могло принять или даже понять его слов, оно кричало и рвалось, чтобы только не слышать. И я ушел, а друг остался, остался навсегда там. А я улетел, улетел домой, в котором уже не ждали. Но тогда, я этого ещё не знал.

Именно тогда все и началось, с той злополучной встречи. Встречи с другом. Последняя встреча. Я оставил жену лишь на несколько дней, и она ушла к другому. Да, именно тогда все и началось, судьба резко затормозила возле крутого поворота и, съехав с наезженной дороги, устремилась в неизвестном направлении.

Теперь понимаю то чувство, которое ощутил по приезде, поначалу казалось, что это осадок от встречи с другом. Но теперь понятно, что это было началом конца или концом начала, не знаю. Жена не сразу сказала, что уходит, да и вряд ли бы сказала сама. Я заподозрил её после того, как оно стала задерживаться на работе, а то и вовсе ночевать у подруги. К тому же, она стала следить за собой больше прежнего. Сначала казалось, что я просто накручиваю себя, плюс раздражительность после увиденного и услышанного в гостях у Александра. Но сомнения взяли верх и, подкараулив её с работы, я увидел, как она встретилась с незнакомцем. Я сразу все понял. Все сомнения и подозрения обрели почву под ногами и тяжелым грузом повисли на плечах. По её словам, она давно хотела уйти от меня, но никак не решалась об этом сказать. Я не стал её держать и согласился на развод. Но в процессе все чаще сдавили нервы, даже короткие встречи с ней раздражали и злили. Я опустился до оскорблений, причем самых низких. И она тоже начала злиться. Но именно из-за моей нервозности и её хитрости суд был на её стороне. Тогда я еще не знал, что её новый ухажер адвокат и после развода я все потеряю. Хотя, не все, оставалась работа. Но теперь не было и её. Не могу сказать, что сильно любил свою работу, но и отвращения она не вызывала. Последний месяц ходил на неё лишь для галочки, особо там ничем не занимаясь. И поэтому увольняться было легко, я просто занес заявление директору и, не дожидаясь вопросов, ушел. На работе все знали о моём разводе и решили, что это послужило причиной ухода. Видимо, поэтому никто не мучал вопросами и не тянули с расчетом. Общение с друзьями сошло на нет, видимо, из-за моей нервозности и замкнутости. К тому же, все они приняли сторону моей бывшей супруги, которая на меня наговаривала. Да, и были ли они мне друзьями? Её да, не мои. Что ж, говорят человек обретает свободу, лишь утратив все до конца. Поглядим.

Теперь я сижу и смотрю через стекло куда-то в даль. Город давно уже скрылся из виду, да и из-за облачности почти не видно земли, но по привычке я смотрю через стекло. Мне всегда нравилось отдаваться размышлениям глядя в окно, не важно будь то окно квартиры, машины или иллюминатор самолета. Отгоняя воспоминания, хотелось вглядеться в будущие, узнать, что оно готовит. Но как бы не силился представить, что ждет дальше, впереди лишь туман неизвестности. Что именно в том завещании, что делать дальше и просто с кем можно теперь поговорить, эти мысли кружились хороводом в голове. Не осталось ни друзей, ни просто хороших знакомых. Я остался один. Где-то глубоко в подсознании начинала зарождаться мысль о смерти. Сложно точно понять, что же это за мысль. Это было мимолетно и в тот же момент явно чувствовалось, будто сидя в закрытой комнате ты почувствовал дуновение ветра, холодного ветра. Ты понимаешь, ветра тут не может быть, но все твои рецепторы, чувства и память уверяют тебя, что он был и что еще страшней, будет ещё. Все это заставляет сердце сжиматься, разум лихорадочно ищет хоть что-то за что можно ухватиться, что еще может послужить опорой. Из чувства самосохранения разум будет оттеснять эту мысль в глубь, будет кидать тебе воспоминания из детства, юности, ничем не связанные моменты твоей жизни. И в конечном счете опора найдется и, на первый взгляд, все придет в норму. Но только ветер был и он вернется.

Я невольно вздрогнул и потянулся за сигаретой. Просто держа её в руках, мне становилось спокойней, а запах табак помогал расслабиться. Опорой для разума послужили воспоминания о Саше. Вспомнилось как все начиналось, как в первый день школьной жизни мы сели рядом. И с этого момента мы друг для друга стали больше, чем просто друзьями – братьями. Мы оба были единственными детьми в семье и оказывается жили на соседних улицах. Все школьные годы мы просидели за одной партой, самой дальней, чтобы никто не мешал нам. Сашка всегда был открыт миру, жизнерадостный и улыбчивый. В отличии от меня, замкнутого и тихого. Мы дополняли друг друга, он научил меня любить жизнь, а я… Не думаю, что я мог его чему-то научить. С раннего детства он любил читать и сочинять истории. Мне всегда нравилось слушать их, сидя на последней парте в школе или же в институте. Куда мы так же поступали вместе, выбрав профессии, по которым так никогда и не работали. Так мы прошли вместе до выпуска из института, всегда рядом. Даже, когда я не хотел куда-то идти, Саша всегда улыбался и говорил «отлично, как раз хотел прочесть книжку одну». Но он всегда был готов идти, куда бы я не позвал. Даже девушек для себя мы старались находить, чтобы они были подругами. Чтобы гулять вчетвером. Сейчас я понял, то было самым счастливым временем моей и, надеюсь, его жизни. Так было до того момента, пока наши пути не разошлись. Но теперь они вновь сошлись, к сожалению, лишь на миг. Вот так, погрузившись в воспоминания, хитрая память вновь подвела меня к последней нашей встрече. Он был действительно рад меня видеть, но я испугался. Не понял его, не попытался понять. И Саша ушел из жизни. И тут я вспомнил, он говорил, что каждый раз, когда возвращался после встречи с гостем испытывал удачу, играя в русскую рулетку. Так может, удача изменила ему? Или он сам решил управлять своей удачей? Нет, нет, он не мог так поступить. Моё тело покрыл холодный пот и я будто вновь почувствовал дуновение ветра. Не могу, не хочу в это верить, самоубийство плохо, нас так учили с детства, так заведено везде и было это всегда. К тому же, это грех, смертный грех. Нельзя просто так взять и убить себя, Бог дал человеку жизнь не для этого и чтобы не происходило ты должен жить. Самоубийство – слабость, попытка привлечь к себе внимание и эгоизм, как он есть. Ведь нельзя убить себя, не причинив никому боль, а причинять боль – это значит не думать о ближних, то есть эгоизм. Твоя жизнь не принадлежит одному тебе, есть те, кому она тоже нужна и не важно зачем. Поэтому, будь добр, живи, мучайся, страдай, но живи. Жизнь дана лишь раз и ты должен прожить её до конца. Все эти мысли казались мне истиной еще каких-то пару минут назад, я даже боялся усомниться в их правильности. Но теперь осознав, что мой лучший и единственный друг ушел из жизни, возможно, сам, во мне зародилось зерно сомнения. Как тогда, когда я усомнился в верности дорогого мне человека. А что, если твоя жизнь никому не нужна? Если нет цели, желания, нет ничего, зачем тогда жить? Разве моя смерть принесет кому-либо страдания, если близких нет. И есть ли смысл в страданиях? Неужели кто-то от этого получает удовольствие. А если моя жизнь не нужна ни мне, ни кому-то для кого она имеет значения, ни для тех, кому ты предаешь значения. Зачем тогда жизнь? Для надежды, что все вдруг измениться и ты заживешь счастливо. А кто-нибудь спросил, хочет ли самоубийца счастья. Или жить для Господа, который даровал тебе жизнь. Тогда зачем он наполнил её болью и страданиями. Если он осознано наполнил её этим, то он сам толкает на это, обрекая душу на вечные страдания. Если кто-то или что-то наполняет твою жизнь болью, ты сам в праве решать, мириться с этим или нет. И не важно из каких благих побуждений твою жизнь наполнили гадостью, человек в праве сам решать, как с этим поступать. Ведь, что не говори, а Бог не лишил нас возможности самоубийства, а значит дал нам право самим решать, быть или не быть.

Не заметно для себя я начал засыпать. На пороге сна моё подсознание швырнуло все эти мысли мне в лицо. Не находись я в полусонном состоянии, я бы ужаснулся своим мыслям, быть может, даже захотел бы сразу помолиться, хотя и не умею этого. Но мой разум сыграл страшную шутку, и та опора, которую я выбрал, дабы оградить от этих мыслей рассудок, послужила трамплином для подсознания. Уже проваливаясь в сон, я чувствовал ветер, тот самый холодный ветер, который принес мысль о суициде. Я уснул не в силах прогнать её, и теперь этот ветер будет дуть все чаще.

Глава 3

Все куда-то спешат. Одни встречают, другие провожают. Несколько сотен людей, не замечая друг друга, суетятся, толкаются, кричат, смеются и плачут. Вот, кто-то прощается, не зная наверняка, встретятся ли вновь. Они обнимаются, роняя слезы, все друг другу прощая, чтобы, если взлетевший самолет рухнет, ни у кого из них не было чувства, что он не попрощался. Сложно разобраться, что и на сколько крепко их связывает, дружба, любовь или долг. Но каждый стремится попрощаться как в последний раз, даже если расставание не затянется и на неделю. Другие же, напротив, встречаются и с радостью бросаются в объятья друг другу. Но и здесь трудно понять на сколько искренние их чувства. В толпе сложно разобрать кто и что скрывает или желает, толпа бурлит эмоциями и чувствами, толпе нет дело до тех, кто здесь стоит в одиночестве или пытается скорее продраться сквозь неё. Палитра толпы пишет причудливые истории человеческих жизней. В картине сборища можно найти все, любовь и ненависть, дружбу и предательство, правду и обман, чистоту и грязь, радость и горе, одиночество и братство. Толпа, это жизнь без четкости и ясности, и где-то рядом всегда смерть. Стоит разбавить палитру жизни этой массы одной черной каплей нелепой смерти, как все вокруг заляпаются в этом. И чтобы не творилось в сердцах толпы, все заменит мысль о смерти. Хотя, через мгновение сборище людей вновь заиграет оттенками своих жизней.

Что ни говори, а аэропорт, на ряду с вокзалом, удивительное место. Он как бы наполнен жизнью в миниатюре. Одни спешат, боясь опоздать. Другие томятся в ожидании. Но всех объединяет одно, желание поскорее убраться отсюда.

Вот и меня одолевает это желание.

Находясь здесь, в людской толпе не более десяти минут, я начал чувствовать жуткий дискомфорт. Губы непроизвольно сжались, а глаза в спешке осматривали одного человека за другим. В поисках встречающего. Что интересно, то как он выглядит, я не имел представления. Встретить меня должен был помощник Александра. Я договорился с ним, позвонив по номеру Саши. И этот любезный человек с бархатным голосом согласился мне помочь. И вот, я стою и ищу того, кого никогда не видел. От нетерпения я начал растягивать и застёгивать замок на куртке. В последнее время, терпение вообще меня оставило, уступив место нервозности. Толпа плавно огибала меня, будто волнорез небольшие волны. Но были и те, кто пару раз из-за невнимательности врезались в меня. И моя нервозность дополнялась раздраженностью.

– Вечер добрый. Следуйте за мной. – услышал я знакомый бархатный голос.

Со спины ко мне подошел высокий, смуглый мужчина крепкого телосложения. Тот самый, которого я оттолкнул, покидая кабинет своего друга. Он был одет в строгий костюм, а его длинные черные кудри аккуратно собраны в хвостик. А глаза. Меня будто парализовало, когда я посмотрел в его черные глаза. Нет, не такие черные, как любят представлять себе кинопроизводители глаза демона. Но всё же, зрачок был едва различим.

– Меня зовут Сапофи, ударение на о. – сообщил он мне и жестом указал на выход из аэропорта.

Сообразив, что стою с открытым ртом, я кивнул и направился вслед за красным шелковым платком, которым была повязана шея Сапофи. Выйдя из здания, мы сели в черный автомобиль, не известной мне модели. К тому же, мой спутник зачем-то любезно открыл мне заднею дверь. Признаться, я был обескуражен такой учтивости. И когда мы выехали за территорию аэропорта, я решил завязать беседу.

– У Вас редкое и интересное имя, Сапофи. Оно что-то…

– Обычное имя, как и у других. Ничего не значит. – он резко оборвал меня. – Мы едем к юристу, там Вам всё объяснят.

Для пущей убедительности, что диалог строить бессмысленно, он включил магнитолу. Мелодия показалась мне очень знакомой. Я был убежден, что это AC/DC- HighwayToHell. Вот, только исполнял её симфонический оркестр, в котором солировал орган, как мне показалось.

Всю дорогу я, пытаясь хоть как-то собрать мысли в кучу, смотрел в окно.

***

Я стоял у окна и всматривался во двор-колодец. Последние пару недель, хоть в этом я и не был уверен, это стало моим обыденным занятием. Смотреть в окно, да изучать рисунок на стене. Вот всё, чем я тут занимаюсь. В кабинете, некогда принадлежащем моему другу, а с не давних пор мне.

После моего прилета, теперь уже мой помощник Сапофи отвез меня к юристу. Тот, на скорую руку, даже не пригласив в кабинет, огласил мне завещание. В нем говорилось, что бар теперь принадлежит мне. Вот так, пряча взгляд, Аркадий Львович получил от меня подпись и скрылся, не желая ничего объяснять. Мой, только что обретенный, помощник тоже не изъявил желания вдаваться в подробности. Лишь сказал:

– Ты и так всё понимаешь.

А затем привез меня сюда, в это мрачное заведение, которое почему-то все называют баром. В место, где я последний раз виделся с моим лучшим другом.

В те редкие моменты, когда я покидал кабинет и спускался в зал, бармен всегда рассказывал какую-нибудь историю, которая здесь произошла. В перерывах между своими историями, он поведал мне, как тут всё устроено. В отличии от Сапофи, Архон был намного словоохотливей. Как он сам говорит с ехидной улыбкой, именно он здесь главный. Так как это он ведет всё хозяйство. А мы, по его словам, им пользуемся. И это не лишено смысла, пока я придавался стенанию у себя в кабинете, Архон выполнял всю работу. Сапофи же я видел лишь пару раз, когда был в зале. Он выходил из-за двери, что была за барной стойкой, кивал в знак приветствия и уходил прочь на улицу. По словам бармена, за покупками. Говорить же о моём помощнике он не пожелал. На мои вопросы о нём, махал рукой или пожимал плечами. В беседах с ним я перестал обращать внимание на худобу старика и его постоянную ехидную улыбку. В целом, мне даже нравилось болтать с ним, хотя и выбора у меня особо не было.

За исключением этих редких бесед, я проводил всё время у себя в кабинете. Как говорил Саша – это его дом и работа. Что ж, домом он мне уже стал, вскоре будет и работой.

Иногда я пытался читать книги, которых здесь было множество. Но на это мне не хватало терпения и сосредоточенности. Листая страницы старых книг, покрытых пылью, меня ничего не увлекало в них и я шел к окну, через которое был виден лишь двор и кусок неба. Или садился в кресло, всматриваясь в стену у камина, изучая её рисунок. И как бы я не старался, в них ничего не было, просто линии. Просто узор, нарисованный не умелым художником или не художником вовсе. Видимо, тогда, в мой первый визит сюда, усталость дала о себе знать. И я на придумывал себе, что будто линии движутся и принимают различные формы.

А вот столик мне не померещился. Искусно вырезанные в мраморе фигуры женщин очаровывали. Да и в целом, всё здесь осталось прежним, как и в первый мой визит.

Со слов Архона, тогда, как только я вышел из бара, Александр выстрелил себе в лицо. Пуля прошла на вылет и разбила окно. Звук битого стекла, падающего на асфальт, перестал быть для меня загадкой. Зачем я тогда ушёл, зачем? Я так и не смог сесть в кресло, что стояла у деревянного стола. Мне казалось, что на это у меня нет права. Это его кресло. Вместо его, мною было облюбовано кресло у камина, то самое, в котором сидел в тот вечер. На столике всегда стояла бутылка алкоголя и два стакана. Когда я наливал себе, то непременно наполнял и второй стакан. Прикуривал и накрывал его пачкой сигарет. Что поделать, хлеб водился тут не часто.