Стихийное

Бой – это смерть неизбежная. Ты иль тебя.
Всех подряд, без злорадства и промаха.
В самую точку.

Чтобы крик захлебнулся
проколотый шпагой навечно.
Дукаты померкли в глазах от искр и огня.
И чума, и холера вам в печень!
Ха! Ха! Эй, куда вы?

Неужто, как крысы, трусливые мелкие твари,
попрыгали все восвояси?
Что?, не-не-не-не-не… не ожидали?
Поделом, сучье племя, шакалы, плывите! И пусть
все узнают – пираты, это не те благородные
рыцари в книгах и фильмах слащавых и лживых,
про грязных красавчиков сонмы лихие,

что уступают места беременным девам в трамвае,
зловредным крючкам-старичкам востроглазым
педантам, свидетелям будней кровавых,
что настойчиво, едучи в суд, рассуждают,
желая отдать палачу на расправу,

того, кто в Портленд приперся испить не спеша
лимонаду и оптом продать
двадцать тысяч индейских
просоленных разноразмерных,
блестящих, как смоль париков,
под названием скальп.
Добытых своими руками.
С черной меткой —
маленькой точечкой крови
невинной – не смоешь.

С пьяной ухмылкой беззубой,
простецкими байками про путешествия,
штиль и шторма, и тот чудной треугольник,
что бермудским назвал кутюрье,
ради модной тусовки, чуть-чуть перекрасив
из черного в серый, сорок оттенков свинца,

слегонца
обнажая всю суть и тщету карнавала,
жалких масок убожество и вожделенье,
неестественно бабьим капризным жеманным
и томным своим голоском.

Бом-брам-стеньга, такое случается в море,
треснула-вмиг-сорвалась. И хрястнули обе ноги.
Ч-ч-ёрт, карамба!
И баста…

Суровый седой капитан, одноногий,
он чуял фарватер любой хоть на полном ходу,
и шторма нипочем, одинокая дикая сила,
в сочетании с точным расчетом и волей.

Якорь в глотку тебе! Разорви тебя гром!
Не спеша, он отмерил всего два удара.
Дьявол, холера усатый! Отсёк мне ступни.
И крылья, в придачу.
Зараза!

Чтоб меня целиком не отдать
беспощадной гангрене до срока
и Магам Магриба,
чтоб до Тортуги успеть доползти мне
по штилю, под выжженным солнцем Карибов.

Ну ничего, я был юнга смышленый,
такой и без ног проживет.
Не поспоришь,
с грубой силой и лихостью дикой чужой,
а также с замшелой рутиной увядших законов,

с повседневной тоской ожидания,
как в лихорадке,
беспросветной минуты,
тупой отрешенности миг,
шаг за грань, когда выйдешь сдаваться,

теряя устойчивость даже в сомненьях,
и снах затуманенных,
в диких чужих очертаниях Теночтитлана —
хмурый призрак из вечности…
Может подскажет?
Где обезьяны смеялись бесстыдно
рот прикрывая, и уши, глаза.

Дикий клоун, сам на себя не похож
и не зная, что значит касанье,
острой отравленной шуткой,
скользнувшей случайно по горлу,
успел всё испортить.

Он сжал и заклеил немо?той
мои почерневшие скулы зачем-то, не знаю.
Я ведь и так замолчал.
Только кашель из мыслей